- Ни на что, я просто излагаю свои мысли. Я думаю, что, хотя величие Франции и правда пострадало на Мадагаскаре, с вашей стороны нехорошо говорить об этом француженке… Колониальная война, сударь, способна преподнести неприятные сюрпризы любой европейской стране. Как бы ваше величие, в свою очередь, не пострадало в Эритрее… Там вы можете сломать себе шею. Когда я говорю "вы", я имею в виду Италию.
- Мадемуазель, все это не имеет никакого отношения к делу.
- Вы хотели посмеяться над Францией, а я ответила вам как патриотка своей страны. Что касается того, что вы называете делом, я с нетерпением жду, когда вы к нему приступите.
Председатель заговорил о военной контрабанде, преступлении, соучастницей которого хотели выставить Фрикет. Она защищалась очень уверенно, с железной логикой приводя аргументы в свою пользу, и убедила бы в своей невиновности любых беспристрастных судей. Но только не этих. Они не желали принимать очевидное и во что бы то ни стало хотели вынести обвинительный приговор, главным образом потому, что обвиняемая была француженкой. Служители итальянской Фемиды не нашли ничего лучше, как придумать целый роман, глупейшую историю, которая могла бы сделать честь писательской фантазии, но абсолютно не выдерживала критики с точки зрения логики. Но зачем логика, когда можно построить обвинение на вымысле, усиливая тем самым антифранцузские настроения, давая пищу итальянским газетчикам, всегда готовым подхватить и разнести гнусную и нелепую клевету. В речах и жестах этих людей, претендующих на объективность, чувствовались злоба и зависть к Франции.
ГЛАВА 3
Окончание заседания. - В тюрьме. - Заключение. - Одиночество. - Тюремщица. - Слепая. - Фрикет начинает исцеление. - Лечение. - Она видит! - Благодарность. - Отец. - Барка. - Планы побега. - Фрикет становится негритянкой.
Фрикет продолжали настойчиво допрашивать, судьи были настолько пристрастны, что девушка в конце концов потеряла терпение и вспылила:
- Заметьте, господа, что вы судите мою родину, а не присутствующую здесь француженку. Вы хотите решить дело о ружьях Лебеля… Чистейший абсурд. Ничего у вас не получится! Франции не нужно поставлять оружие Менелику, у негуса есть надежный поставщик, который снабжает его отборным оружием и не требует денег. Вам он прекрасно известен.
- И кто же он? - наивно спросил председатель.
- Италия, сударь. Да, Италия, от которой ему в огромных количествах достаются ружья, пушки и боеприпасы!
Председатель в ярости вскочил со своего места. Он собирался ответить оскорблением, но сдержался из вежливости и произнес всего лишь:
- Sangue di Cristo!
Другие судьи тоже обиженно заволновались. Фрикет осталась весьма довольна; она пристально смотрела на них своими веселыми глазами и молчала.
Наконец к председателю вернулось хладнокровие, и он, злобно улыбаясь, вновь приступил к слушанию дела, продолжая его лишь для формы, так как виновность Фрикет уже считалась доказанной и приговор был известен заранее.
Девушка перестала отвечать на вопросы и обращать внимание на происходящее. На этом суде у нее даже не было того, что всегда предоставляют обвиняемым, то есть официального защитника. И ничего удивительного, что после короткого совещания француженке был вынесен обвинительный приговор. За попытку доставить противнику боевое оружие она приговаривалась к пяти годам тюремного заключения. Плюс пять лет за оскорбительные выпады против итальянского государства во время судебного заседания. Солдат Барка, называющий себя ее слугой, был также признан виновным и приговорен к десяти годам тюрьмы. Экипаж арабского судна был единогласно приговорен к смертной казни.
Не прошло и суток, а приговор был приведен в исполнение. Итальянцы проявили изощренную жестокость, заставив Фрикет присутствовать на казни несчастных арабов. Их расстреляли на открытом месте, которое у итальянцев называлось полем для маневров и служило для казней. Моряки держались стойко, как истинные мусульмане проявляя равнодушное спокойствие перед лицом смерти и говоря о своей печальной участи "местуб" - так суждено было свыше.
Француженка достойно выдержала тяжкое испытание; она не хотела, чтобы враги радовались, видя ее слезы или волнение. Затем ее с Баркой отвели в тюрьму - в самую настоящую крепость из гранитных глыб и тесаного камня, откуда невозможно убежать; она совершенно не напоминала легкие сооружения, которые используются для содержания заключенных в недавно организованных колониях.
Камера Фрикет находилась в полуподвале: это был не подвал и не первый этаж, а нечто среднее, походившее на чулан. Места было немного, но зато здесь царила приятная прохлада, что являлось несомненным достоинством. Из мебели в камере была походная кровать с доской вместо матраца и двумя кусками сурового полотна вместо простыней. Массивный стол и табуретка были намертво прикреплены к полу. Свет проникал через пробитое под самым потолком окошко, узкое как бойница и закрытое толстыми железными прутьями.
Девушка смотрела на этот каменный мешок и думала: "Нужно стать птицей или мышью, чтобы выбраться отсюда. И по милости этих макаронников я должна просидеть здесь целых десять лет! Через десять лет я поседею… нет, я умру с горя… Десять лет! А бедный мой Барка, что-то он сейчас делает, наверное, тоже вне себя от ярости!"
Обязанности тюремщицы исполняла молодая негритянка; она принесла узнице скудный обед - миску риса и деревянную тарелку с ломтиками сала. К сомнительной чистоты посуде прилагались также деревянные ложка с вилкой. Фрикет заметила, что у негритянки были неуверенная походка и неподвижный взгляд, свойственные слепым.
Француженка подошла к девушке, взглянула на ужасно распухшие веки и сделала вывод: запущенная офтальмия. Из глаз вытекал и засыхал на щеках зеленоватый гной; на несчастную было страшно смотреть. Фрикет искренне пожалела ее, сказала несколько ласковых слов, смысл которых остался для слепой непонятным. Однако доброта пленницы так растрогала негритянку, что та не смогла подавить рыдания. Тюремщица думала, что обнаружит в камере отвратительное создание, преступника, от которого будет слышать грубости и ругань, а вместо этого в ее ушах раздавался нежный девичий голосок. Ее бедное сердце заполнило чувство бесконечной благодарности…
Фрикет знала, что офтальмия очень распространена среди местных жителей; отсутствие медицинской помощи и антисанитария делают ее почти неизлечимой. На дорогах можно встретить много ослепших от этой болезни, они бродят повсюду, и их пустые глазницы закрыты огромными кровоточащими веками.
После ухода тюремщицы француженка не без содрогания приступила к еде, а затем посвятила свое время обычному для узников занятию - стала придумывать планы побега, которые все были совершенно нереальными. После трудного дня девушка чувствовала усталость, тянуло в сон. Улегшись на жесткую постель, она, как ни странно, уснула как убитая.
На следующее утро Фрикет с нетерпением ожидала прихода негритянки, единственного живого существа, которое ей позволяли видеть. Еще издали она услышала знакомые неуверенные шаги. Бедняжка не забыла ласковых слов сострадания и, желая отблагодарить пленницу, позаботилась о принесенной ей пище и посуде. Меню было значительно лучше, а приборы гораздо чище.
Фрикет очень хотелось помочь несчастной, и она подумала: "А что, если попробовать ее вылечить?" Взяв слепую за руку, француженка осторожно притянула ее поближе к свету и стала внимательно рассматривать ее глаза. Негритянка дрожала, но, несмотря на испуг, покорилась. Болезнь зашла далеко, однако роговица и радужная оболочка еще уцелели.
"Попытаемся сделать невозможное, - решила Фрикет. - Может быть, мне удастся вернуть ей зрение!.."
К сожалению, девушка не могла объяснить то, что намеревалась осуществить. Совершенно случайно ей вспомнилось арабское слово Tébiba, и она произнесла его в надежде, что негритянке известно его значение. Черное лицо осветилось радостной улыбкой.
- Tébiba! Tébiba! - повторил звучный голос.
Слепая поняла, что эта женщина - врач и, может быть, сумеет ее вылечить. Фрикет видела одно-единственное средство - попробовать прижигания конъюнктивы. При ней, к счастью, оставалась крошечная сумочка с медикаментами, которую она носила во внутреннем кармане кофты. Хорошо, что итальянцы ее не обыскивали. Достав ляписный карандаш, она подвела больную к окошку, чтобы лицо несчастной оказалось на свету, затем отодвинула правое веко и приложила к нему кончик ляписа. Негритянка тихо застонала, но не стала отбиваться, а стойко вытерпела прижигание, понимая, что ей желают добра. Француженка решила не подвергать пока этой операции другой глаз: был риск, что лечение окажется неудачным, тогда негритянка могла навсегда потерять зрение. Фрикет ласково погладила ее по щеке и сказала одно из тех слов, которыми матери успокаивают своих детей.
Все следующие дни прижигания повторялись; вначале не было никаких положительных результатов, даже, наоборот, отмечалось ухудшение. Негритянка переносила все очень терпеливо и не жаловалась. Через неделю наступило значительное улучшение: опухоль заметно спала, стала проглядывать радужная оболочка. Видя такой успех, девушка приступила к лечению левого глаза.
Между тем жизнь в тюрьме текла удивительно однообразно. Фрикет, привыкшая к движению и солнечному свету, страдала от своей каменной клетки, куда не доносились ни голоса людей, ни пение птиц, ничего! После болезни ее организм ослаб, ей требовалось хорошее питание. Она чувствовала, что силы, приобретенные ею в Носси-Комба, и особенно во время морского плавания и в Джибути, вновь покидали ее. Девушка с ужасом думала о том, что, если чудовищное обвинение не будет снято и заключение окажется длительным, она непременно умрет от горя и тоски. К тому же ей не давали чернил, бумаги, книг. Отсутствие пространства, свежего воздуха и впечатлений угнетало ужасно. Может быть, таким образом хотели уничтожить надежду на спасение?
О пленнице, казалось, забыли; она была лишена даже прогулок по специальным залам или коридорам, которые обычно разрешаются заключенным. Фрикет пыталась не сдаваться, подбадривала себя, зная, что если дух ослабеет, то тело будет обречено на гибель. Но сколько времени она могла так продержаться?
Единственными счастливыми были минуты, когда слепая негритянка приносила еду и покорялась неприятной процедуре. Каждый день француженка с лихорадочным нетерпением ожидала прихода нубийки.
Так продолжалось около трех недель. Лечение свершило настоящее чудо. Страшная болезнь отступала, слепая начинала видеть. Когда ей в первый раз удалось разглядеть свою спасительницу, она упала на колени. Негритянка не знала, что Tebiba была белой женщиной. Увидев ее нежное тонкое лицо, прекрасные глаза, вьющиеся волосы, она решила, что это какое-то неземное создание, ангел, спустившийся с небес, чтобы творить добро и помогать несчастным; о таких чудесах она слышала от людей в черных сутанах.
Тюремщица схватила руку Фрикет и в порыве благодарности покрыла ее поцелуями. Француженка, взволнованная и растроганная, обняла ее и проговорила:
- К чему это, зачем падать передо мной на колени, я же не императрица… Лучше обними и поцелуй меня, и я буду счастлива…
И чтобы было понятнее, сама крепко расцеловала негритянку, а затем прибавила:
- Теперь ты видишь… Так посмотри же на меня как следует… Я ужасно рада, что смогла вернуть тебе зрение…
Негритянка не сводила со своей спасительницы восторженного взора и что-то быстро говорила на своем языке.
- О да, - прервала ее Фрикет, - мы можем разговаривать часами, но мы ведь все равно не поймем друг друга. Хорошая ты девушка… как объяснить тебе, что я готова распрощаться с тобой ради свободы. Если бы ты могла выпустить меня отсюда!
Два дня спустя вместо знакомой девушки появился старый негр с седой бородой, чей неожиданный приход почти испугал Фрикет. Он поклонился, почтительно поцеловал ей руку и произнес одно-единственное слово:
- Барка!
Фрикет радостно повторила:
- Барка…
Старик кивнул головой, приложил палец к губам и бесшумно исчез. Через пять минут он появился вновь; а за ним - Фрикет не поверила собственным глазам - в камеру вошел ее денщик Барка, живой и веселый, только сильно исхудавший от тюремной пищи. Встреча с любимой госпожой подействовала на него самым необыкновенным образом: растеряв всю свою сдержанность, он смеялся и плакал, и казалось, сошел с ума от радости.
Однако старый негр что-то быстро сказал ему, и Барка пришел в себя.
- Да, правильно, времени у нас мало, - проговорил араб. - Этот человек - отец той девушки, которую ты вылечила… в благодарность он хочет помочь тебе и готов, если потребуется, даже жизнь отдать.
- Нет-нет, не надо жизнь, пусть он только вернет нам обоим свободу, если это в его силах.
- Да, госпожа, несмотря на смертельный риск, он хочет устроить нам побег. Но для этого никто не должен обращать на тебя внимания, а ведь здесь нет других белых женщин… Если бы не твоя кожа, то…
- То что тогда?
- Тогда это было бы нетрудно.
- Нетрудно что?
- Убежать отсюда.
- Неужели это возможно?
- Конечно, госпожа.
- Проскользнуть незамеченными под самым носом у итальянцев?
- Да.
- И мне мешает только моя белая кожа?
- Да, так он говорит.
- Ладно, завтра я сделаюсь негритянкой.
- Достать черной краски… а вдруг пойдет дождь… краска смоется.
- Не беспокойся, я стану настоящей негритянкой, так что чернота моя не смоется даже мылом и горячей водой.
Прошло еще два дня. Старик теперь все время приходил со своей дочерью, которая совершенно поправилась.
ГЛАВА 4
Фрикет стала негритянкой. - Костюм и прическа. - Барка приходит в восторг. - Побег. - Опасности. - В таинственном долге. - Обыск. - Тревога. - Мнимую негритянку никто не узнает. - Опять животные с горбом. - Бегство. - Благодарность.
Старый негр, несмотря на суровый вид, обладал добрым сердцем, и, хотя душа его очерствела оттого, что, будучи приставленным к заключенным, он видел много настоящих преступников, нравственных уродов, воров и убийц, его самым сильным чувством была любовь к дочери. Фрикет вылечила его дочь, за что он был бесконечно благодарен и согласился устроить побег.
Старик работал в тюрьме очень давно, еще до итальянской оккупации, тогда он находился на службе у хедива; свое место он сохранил и после прихода итальянцев, пользовался у них абсолютным доверием, так как слыл образцовым тюремщиком; никто не мог бы заподозрить его в сочувствии или помощи кому-то из пленников.
Когда Барка объяснил, что белая госпожа сделается негритянкой, старик не поверил и расхохотался. Барка заметил с серьезным видом, что госпожа все может, даже возвращать зрение слепым. Затем он рассказал о том, как они бежали из плена на Мадагаскаре, как светились в темноте и до смерти напугали туземцев. В заключение он добавил:
- Да, мы горели огнем, а не сгорели! И все благодаря могуществу госпожи.
- Тогда скажи ей, что сегодня ночью. Одежду она получит.
Араб предупредил Фрикет, что решительный момент освобождения настал; он несколько раз повторил последние слова старика:
- Сегодня ночью.
Девушка радостно всплеснула руками и воскликнула:
- Ура! И да здравствует свобода!
Тюремщик и его дочь пришли вечером; они, разумеется, имели полное право ходить по тюрьме, когда им заблагорассудится. Старик нес фонарь, горящий фитилек был прикрыт от москитов стеклянным колпаком. Увидев Фрикет, старик и девушка застыли от изумления: ее лицо, руки, шея были совершенно черными; выделялись только прекрасные глаза и алые, как гранатовый сок, губы с ослепительно белыми зубами. Перед ними была настоящая негритянка, на лице ее сияла веселая улыбка.
Старик поспешил в камеру Барки, а его дочь развернула принесенный ею сверток; в нем лежала женская одежда, видимо, ее собственное праздничное платье. Знаками она показала Фрикет, что одежда предназначалась для нее, и помогла ей одеться. Нубийский костюм состоял из большого куска белой ткани с разрезами для рук и головы, тонкого муслинового шарфа, который служил поясом, легких полотняных шаровар и соломенных сандалет. В таком наряде девушка была очаровательна: она походила на одну из местных модниц.
Оставалось сделать прическу, как у здешних красавиц. Бывшая пациентка Фрикет оказалась искусным парикмахером: она разделила волосы француженки на четыре пряди ото лба до затылка, заплела их в косы, посыпала черным порошком, самым причудливым образом обвила вокруг головы и закрепила длинными серебряными шпильками. Зеркала не было; впрочем, Фрикет оно все равно бы не пригодилось: ее внешность так изменилась, что она ни за что не смогла бы узнать себя.
Вошел Барка, одетый в арабский костюм. Он был родом из страны гор, где одевались иначе, а сейчас выглядел одним из тех кочевников, которые странствуют по пустыне, выходящей к Красному морю, Индийскому океану и Персидскому заливу. Увидев Фрикет, он отшатнулся и широко раскрыл рот от удивления.
- Госпожа! - воскликнул он, поднимая руки вверх, как муэдзин на молитве. - Госпожа, моя никогда не думать, что твоя стать негритянкой… Твои отец и мать не смогли бы твоя узнать. Я, твоя слуга, не узнать свой госпожа…
Француженка звонко рассмеялась и ответила:
- Знаешь, Барка, чернота эта не смоется ни водой, ни мылом, ни маслом.
- Но твоя не всегда оставаться черной?
- До тех пор, пока это будет нужно для нашего побега.
Оживленная беседа была прервана появлением старого негра, несшего веревки, сделанные из длинных, связанных друг с другом кусков материи.
Он сказал Барке по-арабски:
- Друг, время не ждет, иди к себе в камеру, накрепко свяжи меня этими веревками и заткни рот. Сделай все как следует, это должно выглядеть, как будто ты на меня напал. Если они заподозрят неладное, мне несдобровать. Скажи своей госпоже, что я благословляю ее и буду помнить всю жизнь. И скажи еще, чтобы она связала мою дочь.
Барка точно перевел все, что сказал старик, не забыв и о его торжественном благословении. Молодая негритянка, знавшая все детали побега, присела на постель и протянула Фрикет руки, чтобы та связала их. Француженка так и поступила; затем она нежно расцеловала девушку, жалея, что не может обменяться с ней ни единым словом и не знает даже ее имени…