По другую сторону дозорной тропы хоть не смотри. Там крутой склон, за которым обрыв и синее далекое весеннее море. Тихое море, мирное, доброе. Доброе уже потому, что днем никакого подвоха оттуда ждать не приходится: на много миль оно как на ладони. Впрочем, и ночью по морю никому не пройти незамеченным. Я-то уж знаю - второй год служу прожектористом на ПТН, нашем посту технического наблюдения. К тому же это только должность так называется - прожекторист. А если разобраться, то и оператор радиолокационной станции. Потому что у нас на ПТН - полная взаимозаменяемость. А ведь довольно только раз посидеть у экрана, чтобы окончательно поверить, что никакой самой маленькой лодчонке к нашему берегу незамеченной не подойти. Еще у горизонта нащупает радиоимпульс, отыщет среди волн…
- Алексеев, тебе можно доверять тайны?
Я посмотрел на Курылева, шагавшего следом с двумя досками на плече. Человек как человек, вполне серьезный, только что по-мальчишески конопатый. Пограничник как пограничник, в куртке и зеленой фуражке, только что новичок - всего месяц на заставе.
- Можно, можно, я скрытный. До вечера никто ничего не узнает. Кроме начальника заставы, разумеется. Ему я обязан обо всех тайнах докладывать незамедлительно. Такова служба…
И тут я осекся, потому что испугался за Курылева: толстенький и неуклюжий, он вдруг вытянулся и стал стройным и осанистым, как старослужащий, его маленькие глазки сделались большими, удивленно-восторженными.
- Ты что?
- Кто… это? - спросил он.
Оглянувшись, я увидел девушку. Она стояла на камне и смотрела в небо. За девушкой светилось море, и яркий отблеск его утончал и без того тонкую фигуру, растворяя контуры. Девушка вскинула руку куда-то в сторону и вверх и крикнула знакомым голосом Тани Авериной, учительницы из Приморского. Из-за поворота тропы высыпала орава поселковых ребятишек. Они притихли, увидев нас, побежали к учительнице.
- Здравствуйте! - сказал Курылев каким-то не своим, деревянным голосом.
- Здравствуйте, - ответила Таня, откидывая локон, сползающий на лицо.
- Здравствуйте, - повторил он. - Меня зовут Игорь.
- Мы героев ищем! - сердито закричали школьники, плотным кольцом обступая Таню. - Она наша учительница!
- Здравствуйте!
- Ты чего? - удивился я.
- Чего?
- Заело? Идти надо.
- Пошли, - сказал он. И не двинулся с места.
"Немая сцена" затягивалась. Я отошел в сторону, крикнул школьникам:
- Хотите, патроны покажу?
Мальчишки кинулись ко мне, девчонки за ними. Тане, оставшейся наедине с Игорем, стало неуютно, и она пошла вслед за всеми. И тогда Курылев опомнился. Словно на строевых занятиях, он пошел по тропе, прямой как гвоздь.
- Кто хочет на патроны поглядеть, а заодно и на автоматы, карабины и все такое прочее, вступайте в ряды юных друзей пограничников, - сказал я школьникам, - милости прошу на заставу.
Минут пятнадцать мы с Курылевым шли этаким напряженным шагом, пока не взмокли, преодолевая бесконечные подъемы да спуски. Я думал о том, что в нашей и без того чересчур плотной когорте женихов появился еще один воздыхатель. А предметов для воздыханий было совсем немного: дочка начальника заставы, рыжая, или, как говорит мой сослуживец Костя Кубышкин, золотоволосая Нина да ее подружка Таня, учительница, часто навещавшая нас. Мне нравилась Таня. Почему именно она? Этого я не знаю. Нравилась - и все. Правда, существовал один "нонсенс", как любил выражаться командир отделения сержант Поспелов. "Эпидемия влюбленности", как простуда, поражала нас только в холодное время года. Летом наступала разрядка. Вместе с весенними мотыльками возле заставы появлялись сотни красавиц. В одних шортиках они лазали по камням, сбивая нас с толку глупыми вопросами. Русые косы и белые, совсем выгоревшие на солнце хвосты порхали, как бабочки-махаоны, за каждым поворотом дозорной тропы, отвлекая наших ребят от бдительного несения службы. Хуже всего приходилось часовым на вышке. Внизу, только скоси глаз, лежали эти летние феи, подставляясь солнцу в таком виде, в каком больше нигде и никогда не появлялись.
Дело в том, что застава стоит у самого берега, который на все лето превращается в пляж. Офицеры, приезжающие из погранотряда, говорят, что нам, дескать, крупно повезло - живем на курорте. Но после "курортного лета" наши нервы доходили до того, что хоть отправляй всю заставу в полном составе отдыхать куда-нибудь на необитаемый Север.
Сейчас был март, солнечный, но холодный месяц, когда все уже устали от монотонности "эпидемии", а летние "перелеты" туристок еще не начались. Недели две до этого я не видел Таню и вроде бы стал забывать о ней, но неожиданный восторг Игоря Курылева разбудил во мне "зимнюю печаль", которой еще недавно так томился.
- Какая девушка! - восхищенно сказал Курылев, прервав затянувшееся молчание.
- Девушка как девушка!
- Нет у тебя чувства красоты.
Это было довольно обидно слушать.
- Что я, девчонок не видал?!
- Как бы с нею познакомиться? - напрямую спросил Курылев.
- Конечно! - взвился я. - Спешите, мадам, уже падают листья, и молодость так быстро проходит…
Еще мне хотелось сказать, что больно прытки некоторые новобранцы, что тут старослужащие из-за Тани пуговицы до дыр продраивают. Но он глядел так по-детски восторженно, что я пожалел его: что возьмешь с несмышленыша? Вот лето придет - наглядится на пляжных красавиц, забудет о своих теперешних восторгах.
- А ведь ты хороший человек, - вдруг сказал Курылев.
Я удивленно посмотрел на него: что бы это могло значить? Ответил насмешливо:
- Бабка дома говорила: "Хороший, пока спит".
- Да нет, я же вижу. Все посмеиваешься, а ведь добрый, жалостливый.
Вот те на, с каких это пор жалостливость стала достоинством?! Я, например, всегда считал наоборот и, даже когда в самом деле было кого-то жалко, старался помалкивать, чтоб не заметили этого "бабьего чувства". Помню, еще в третьем классе завидовал соседу Тольке, который мог, не моргнув глазом, шмякнуть лягушку о стенку.
- Жалел волк кобылу… - сказал я миролюбиво.
- Да нет…
- А с чего ты-то расчувствовался?
И тут до меня как следует дошло: все из-за учительницы. Я вдруг вспомнил, что побыть рядом с Таней, поболтать - и то удовольствие. Все-то она знала, а когда смеялась, так щурила глаза, что у меня язык отнимался.
- Гляди, Курылев, - сказал я со значением, - не больно активничай, это тебе не на политзанятиях.
Он как-то странно посмотрел на меня, будто я ему бог знает какой красивый комплимент выразил. И сказал непонятное:
- Я все-таки думаю: тебе можно доверять.
- Давай, давай.
- На, - сказал он и вынул из кармана сложенную старую газетную вырезку.
- Что это?
- Прочитай.
Я развернул газету и начал читать:
"Как спасли корабль. Быль.
…Северный ветер гнал навстречу тысячи белопенных, невидимых в темноте волн…"
Я сразу подумал, как это автору удалось разглядеть в темноте белопенные волны, раз, по утверждению, они были невидимы, но решил пока отложить критический разбор.
"…По-разбойничьи свистели ванты, и брызги пулеметными очередями били по стеклам рулевой рубки. Ночь укутывала море, помогая сейнеру незаметно приблизиться к занятому врагом берегу.
Их было шестеро. Тесно, плечо к плечу, стояли в рубке, всматриваясь в темноту. Никто не боялся врага, боялись с полного хода врезаться в прибрежные камни, погубить сейнер и тем сорвать выполнение боевой задачи. Задача была непроста: снять с камней потерпевший аварию торпедный катер и доставить его на базу. За неделю до этого катер был атакован фашистским самолетом. Отбивался, как мог. Сильно поврежденный, уходя от бомб, приблизился к берегу и здесь потерял управление.
- Как снимать-то будем? - спросил молодой матрос Коля Переделкин. - На шлюпке в такую погоду не больно походишь.
Ему никто не ответил. Еще надо было дойти, да чтобы немцы не обнаружили, а уж тогда думать о том, что делать. Но берег был где-то близко и вопрос становился актуальным.
- Начальство знает, - попытался отшутиться единственный кадровый моряк в команде - Алексей Попович, суровый парень с багровым ожогом в половину лица.
Все посмотрели на командира спасательной группы - молоденького лейтенанта Михеева. Но он отмалчивался.
- Может, и вплотную подойдем, - послышалось из темного угла рубки. - Там глубоко. Бухту отсекает каменная гряда. Всего скорей, на ней и засел катер.
- Ты что, знаешь бухту? - заинтересовался Михеев.
Это был Иван Курылев, человек молчаливый и в чем-то загадочный. Таких угрюмых на море не любят. Но Курылев носил зеленую фуражку, какой не было ни у кого на базе, и это заставляло относиться к нему с почтением.
- До гряды глубина большая, не то что сейнер, крейсер подойдет. А за ней мелковато, дно видать. Купались мы в той бухте.
- А гряда сплошная? - спросил Михеев. - С берега до катера можно добраться?
- Если знать подводную тропу. По грудь в воде…
- А подходы к бухте?
- Один подход - дорога от Приморского. Вокруг обрывы - не подступишься. А дорога хорошая, хоть и крутая.
- Значит, если ее перекрыть?..
- Если перекрыть, то можно хоть чаи распивать на гряде. Никто не подойдет.
- Отлично! - воскликнул Михеев. - Вот ты и пойдешь в охранение. Возьмешь Переделкина с "дегтярем" и прикроешь.
- С "дегтярем" я и один прикрою. Если еще гранат…
И тут все услышали близкие ухающие звуки. Толкая друг друга, выскочили на мостик. Это ухал прибой. Скоро равномерная тьма ночи стала словно бы пятнистой - то густо-черной, то серой.
- Камни, - сказал Курылев. - Теперь ясно, где мы. Давай влево.
На самом малом сейнер пошел вдоль берега. Справа, совсем близко, прыгали буруны над каменной грядой. Но катера нигде не было видно.
- Да вот же он! - неожиданно крикнул Алексей, в волнении потирая обожженную сторону лица, словно она у него чесалась.
Катер меньше всего походил на боевой корабль. Затопленный по самую палубу, с развороченной взрывом рубкой, он был как один из камней, обступивших его.
- Н-да! - сказал Коля Переделкин. - Спасать-то нечего.
- А знаешь, какие там двигатели? - напустился на него Алексей. - Моторесурса не отработали.
- Ну, сдернем, - не унимался Коля. - Так ведь он тут же и потонет. Дыр в нем…
- Нету дыр, нету! Есть одна, так я ее бушлатом затыкал.
- Ты?!
- Я, кто же еще? Думаешь, чего мы сюда поплыли? Мне в штабе аэрофотоснимок показали. И я сказал, что катер целехонек, спасти можно.
- Тихо! - приказал Михеев. - Берись за багры, ребята. Гробанет волной, сами тут останемся.
Они подтянулись к катеру, пришвартовались понадежней. Курылев скинул шинель, быстро и ловко замотал в нее гранаты, получившийся толстый жгут повесил себе на шею, взял дегтяревский пулемет и перепрыгнул на соседний камень. Затем он сполз с него в воду, которая оказалась ему по грудь.
- Я буду тут, на дороге, - крикнул Иван. И пропал в темноте.
Это были его последние слова…"
"Н-да, вот тебе и новичок Курылев, - подумал я, отрываясь от газеты. - Выходит, вовсе не случайно попал, он в Приморское, как все мы, бедолаги". Было ясно, что пойдет он по дворам спрашивать о другом Курылеве, который кем-то ему приходится. Непонятно только, чего он до сих пор ждал. Ведь уже месяц на заставе! Почему не рассказал? Начальник заставы, конечно, поддержал бы. Я-то его знаю, изучил за два года службы. Он нас изучил, а мы его. Уж он-то не упустил бы случая лишний раз повоспитывать нас на таком необычном деле, как разматывание этой истории с Иваном Курылевым. Всю заставу можно поднять на ноги, а Игорь боится. Почему?
Я думал об этом все время, пока мы возились у вышки, меняли, как было приказано, две нижние ступеньки. Потом не выдержал:
- А катер спасли?
- Да, потом он воевал.
- Откуда ты знаешь?
- Слышал.
- А что это за вырезка?
- Из старой фронтовой газеты.
- Так ведь продолжение должно быть.
Он пожал плечами.
- А что значит - "это были его последние слова"?
- Остался он тут.
- Зачем?
- Оставили его.
- Как это - оставили?
Игорь снова пожал плечами. Это ни "да" ни "нет" раздражало.
- А где ты взял газету?
- У отца была.
- А кто он тебе, Иван?
- Родственник. По матери. У нас полдеревни - Курылевы.
- А где он теперь?
- Говорят же, оставили его. Погиб, наверное.
- Здесь, в Приморском?
- Эх! - сердито сказал Игорь. - Я думал, на тебя можно положиться, а ты - что да как?
Это меня разозлило. А кого не разозлит такое?
- Я тебе не ботинок нужного размера, чтобы меня, не спросясь, примеривать. Рассчитываешь на помощь - давай в открытую. Расскажем начальнику заставы, он тут всех знает.
- А вдруг это неправда? Только Зря переполошим.
Подивившись его неожиданному волнению, я полез на вышку. Хоть и выходной, а раз уж пришел - огляди местность. Это, собственно, была не вышка, а только верхняя ее часть: двенадцать ступенек и площадка с перилами и застекленной будкой, в которой стояла стереотруба. Но и этой высоты было довольно: с горы весь берег как на ладони.
Внизу, неподалеку от вышки, темнела окаймленная обрывами бухта, та самая, о которой писалось в газетной вырезке и куда мы в летние выходные организованно ходим купаться. Сверху бухта казалась пестрой: на ее дне меж редкими заросшими камнями светлели песчаные пятна. С моря бухту отсекала каменная гряда, над которой в штормовые солнечные дни обычно вздымался красивый прибой. Сегодня прибоя не было: море до самого горизонта лежало ровненькое, как в блюдце. За грядой, неподалеку от берега, стоял ПСКР - наш пограничный сторожевой корабль, отсыпался перед очередной бессонной ночью. Дальше в сплошном блескучем мареве шел рыбацкий сейнер.
Я осмотрел берег, заметил, что острый приметный камень, с осени державшийся на тонюсенькой перемычке, наконец-то обвалился, и я подумал, что надо будет доложить об этом начальнику заставы. И еще что-то новое белое лежало на отмели. Поглядев в стереотрубу, я понял - доска, выброшенная морем, измочаленная о камни.
От бухты до расщелины поднималась дорога. Дальше она бежала по полого спускавшемуся полю к крайним домам поселка Приморского. Слева от поселка, на отшибе, четким прямоугольником оград и заборов выделялась застава с длинноногой вышкой над нашим двухэтажным домом. За вышкой была другая ограда и еще дом, поменьше. Там жил наш начальник капитан Суровец Евгений Спиридонович со своей дочкой Ниной и женой тетей Машей. Там в холостяцком одиночестве жил и старшина заставы прапорщик Сутеев Иван Иванович.
Отличная вещь стереотруба - все видно. Я разглядел даже разжиревшую на казенных харчах дворнягу Кнопку - предмет неистребимой ненависти всех наших служебных собак. Потом скользнул взглядом по поселку, по дороге, ведущей к бухте, и стал осматривать берег, морскую даль.
На высоте было довольно прохладно. Но я не забился в стеклянную середину вышки. Мне нравилось стоять на ветру, слушать эту великую тишину, обозревать знакомый до мелочей "мой мир" и чувствовать удовлетворение от его неизменности. Так, наверное, олимпийские боги со своим знаменитым спокойствием созерцали землю, замечая каждый шаг каждого живого существа.
И вдруг я услышал сухой хлопок, донесшийся откуда-то снизу, из густого сосняка у обрыва. Я оглядел сосняк и успокоился, решив, что это - камень. Когда они с обрыва падают, бывает, еще и не так бьют.
Тут зазуммерил телефон, я схватил трубку, услышал сердитый голос дежурного по заставе:
- Что там у вас?
- Все в порядке.
- Докладывают: вроде - выстрел.
- Камень, наверное…
- "Ка-а-мень", - передразнил он. - А ну, проверить!
Оставив Игоря наблюдать, я спрыгнул на землю и быстро пошел по склону, оглядываясь на вышку, стараясь, чтобы она все время была видна мне. Все нависавшие опасные камни были у нас наперечет, и не составляло труда осмотреть их, проверить, какой сорвался. Но чем дальше я шел, тем меньше верил в это. Больно уж звук был непохожий: и верно, как выстрел, только не такой, к каким мы привыкли на стрельбище, - короткий, сухой. Кусты цеплялись за куртку, камни попадались под ноги все какие-то скользкие, неустойчивые. Известно же - когда торопишься, даже на знакомой тропе встречаешь массу препятствий. Это я давно понял: чтобы препятствий было меньше, надо почаще ходить знакомыми тропами в необычном темпе. И давно уж не сердился на начальника заставы, восполнявшего тишину нашего участка границы учебными тревогами.
Я бежал по склону, все больше взвинчивая себя подозрениями. И вдруг остановился. Еще не понимая, что такое привлекло внимание, вернулся, осмотрелся и увидел на белом камне небольшое пятно еще не почерневшей крови. Мне стало холодно: с детства не терпел вида крови и отворачивался даже, когда в медпункте кололи палец. Но тут отворачиваться было никак нельзя. Я присел и прислушался. Под обрывом вздыхало море, лениво пересыпало гальку на берегу. Совсем успокоившись и даже чуточку устыдившись, я собрался встать, но вдруг рядом услышал тяжелое дыхание и увидел в кустах что-то шевельнувшееся, темное. Я вскочил, коротким броском пересек поляну. Под кустом лежала коза, испуганно смотрела на меня большими глазами.
- Тьфу, чертовка рогатая! - выругался я и оглянулся: не видел ли кто моего конфуза. - Что, поранилась?
Осмотрев козу, я увидел на животе два кровяных пятнышка, темневших симметрично, как соски́. Сначала я подумал, что она шла и напоролась на сучок. Но как могла пораниться сразу с двух сторон? Может, не она поранилась, а ее поранили? И кровяные пятнышки - входное и выходное отверстия? И, значит, непонятный звук был-таки выстрелом?
Я разыскал замаскированную телефонную розетку, доложил на заставу о своих подозрениях и стал ждать тревожную группу. Мне было не по себе. Выстрел на границе - всегда ЧП. Выстрел, произведенный неизвестно кем, - ЧП вдвойне. Об этом станет известно в отряде, в округе, может, даже в Москве.
С тревожной группой прибежал сам начальник заставы. Неторопливо и основательно, как всё, что он когда-либо делал, начальник осмотрел козу, которая совсем уже закатывала глаза, и решительно пошел вниз к большому, с дом величиной, камню, возвышавшемуся над обрывом, где была ближайшая розетка.
- Дежурный? - сказал он, включившись в линию. - Заставу - в ружье! Перекрыть все тропы, незнакомых задерживать. - И, неуловимым движением выдернув штепсель, не меняя интонации, только повернув голову, по чему мы поняли, что это касается нас, добавил: - Обшарить все вокруг, осмотреть каждую травинку. Должна быть гильза.
На штурмовой полосе под низкой колючей проволокой мы не ползали так старательно, как в этот раз. Даже наш собаковод ефрейтор Кучкин, считавший ниже своего достоинства заниматься чем-либо, кроме своего рыжего Грома, даже он встал вместе с нами на колени, привязав собаку к деревцу. Гром рвался на длинном поводке, тонкое деревце гнулось, и мы побаивались, как бы это милое существо, ненавидящее, казалось, все человечество, кроме своего ненаглядного Кучкина, не сорвалось и не приняло нас за объект поиска.
- Чего ты ее привязал? Пусть тоже ищет.