"Это было ночью. А сейчас утро. Сейчас можно только вспоминать, но ничего поправить уже нельзя, - размышляет Алексей. - Интересно, о чем думает Камил?"
В ожидании вопросов генерала Камил тоже вспоминает. Вспоминает о себе как о постороннем человеке. Так удобнее анализировать полет…
Оторвавшись от взлетно-посадочной полосы, он несколько секунд вел самолет визуально. Потом проверил показания приборов и стал пилотировать по ним. "Поточнее, друг, поточнее", - безмолвно просит он своего штурмана наведения, словно тот и в самом деле слышит его просьбу.
По едва заметным вспышкам аэронавигационных огней на концах крыльев и увеличению освещенности в кабине Камил определил, что вошел в облака. "Авиагоризонт, курс, скорость… Это сейчас главное, - отметил он. - Машина, кажется, не разворачивается, летит по прямой. Нет, Камил, это ложное ощущение, иллюзия. Видишь: курс сто семьдесят градусов. Значит, все в порядке. Приборы - твои друзья, Камил. Не доверяй себе, доверяй им…"
Кренов нет. Вариометр показывает максимальную скорость подъема. Поступательная скорость характеризуется четырехзначным числом. "Хорошо! - радуется Камил. Быстро, одним взглядом, проверил работу двигателя и прицела. Поудобнее устроился в кабине. - Вот так…"
С огромной скоростью, далеко оставляющей позади себя звук, несет Умаров свою ненависть к воздушному пирату. Их разделяют еще многие километры, но летчик полон решимости обрушить на врага запас смертоносного огня.
Камил работает за пятерых, совмещая обязанности летчика, оператора, штурмана, радиста и стрелка. Это очень тяжело - одному работать за пятерых в тесной кабине самолета, несущегося в беззвездную ночь. Но ведь недаром говорят, что война - это тяжелейшая из всех работ…
На индикаторе стремительно сближаются точки. Это отметки от истребителя-перехватчика и воздушной цели.
- Товарищ капитан, - докладывает оператор Алексею Карпенко, - цель снижается. Высота…
"Что такое? - беспокоится штурман. - Никогда еще не было…"
- Это новейший тип самолета, - громко, для всего расчета говорит майор Манохин. - Судя по маневру, он как раз на краю Золотой пустыни…
- Разворот влево, курс сто, крен тридцать градусов, - подает команду Карпенко.
- Выполняю, - слышится в ответ.
В ночном небе идет погоня за врагом почти на фантастической скорости. Кабина Умарова - это летающая лаборатория, оснащенная самыми совершенными приборами. Есть у него и маленький локатор. Вот на его экране плеснулась крохотная "рыбешка".
- Цель вижу! - От напряжения Камил сжался, точно пружина.
И вдруг… "О, черт!" - невольно выругался он. Весь экран забило "рыбешками". Это металлические ленты, выброшенные с борта вражеского самолета.
Умаров потерял цель: отметка от нее похожа сейчас на десятки других "рыбешек".
- "Двести шестьдесят пятый", разворот вправо на курс… крен… - пришел на помощь штурман наведения.
Камил снова увидел на экране только одну отметку.
Он включил форсаж, намного увеличивший скорость самолета, и стремительно пошел на сближение. Вот уже отметка цели вышла на вертикальную черту, резко вспыхнула горизонтальная светло-зеленая линия. Цель "захвачена"! Летчик перенес взгляд на прицел, совместил центральную марку с "рыбешкой".
- Атакую! - бросил в эфир возбужденный Камил.
Мысленно пережив весь полет, Умаров рассказал о нем генералу. Плитов не перебивал летчика, только в конце, когда Камил доложил, что цель все же ускользнула, он вздохнул.
Глава вторая
Задолго до прилета Плитова, когда над пустыней еще не занимался рассвет, по распоряжению начальника гарнизона из авиагородка по тревоге выехали два военных грузовика, крытые парусиной. В кабине одной машины рядом с водителем сидел капитан Карпенко. Полковник Скворцов дал согласие назначить Алексея старшим поисковой группы. Ответственность за другую машину была возложена на командира роты Семкина. В кузовах на скамейках, прикрепленных вдоль бортов, разместились солдаты: дозиметристы, дегазаторы, саперы и другие специалисты, необходимые в подобных случаях.
У развилки дороги автомобили остановились. Из кабин вышли офицеры.
- Поезжайте, товарищ Семкин, на взгорье, - предложил Карпенко старшему лейтенанту и махнул рукой вправо, - а я обшарю степь до края пустыни.
- Есть, - негромко ответил старший лейтенант. На его веснушчатом лице отразился невысказанный вопрос.
- В случае чего, - словно бы предугадывая мысль Семкина, сказал капитан, - свяжемся по радио. Смотрите, поосторожней там…
- Ясно.
Грузовики развернулись и, фыркнув, понеслись в разные стороны. Зыбкий рассвет уже начал теснить ночь. Постепенно светлел темно-сиреневый горизонт, с каждой минутой все ярче вырисовывались живые малахитовые волны сочной травы, на гривах которых пламенели нежные маки. Над степным раздольем, словно золотые бубенчики на невидимых шнурах, радостно звенели жаворонки.
Минут через двадцать водитель машины нажал на тормоз и сказал капитану:
- Вы приказали остановиться у отары Усмана-ака. Во-он она…
В полукилометре от дороги шевелилось пестрое стадо колхозных овец. Рядом, опершись на длинную палку, стоял старый чабан Усман Кадыров.
- Узнайте, что у него нового, - попросил Карпенко сержанта, успевшего выпрыгнуть из кузова.
Вскоре посыльный подал знак рукой: сюда, мол, сюда!
Все направились в сторону отары. Испуганные овцы, наседая друг на друга, шарахнулись в глубь степи.
Подойдя к чабану, капитан приветливо поздоровался:
- Здравствуйте, Усман-ака!
Старик прижал к груди загорелую морщинистую руку, поклонился.
- Салам, салам, Альешаджан! Как здоровье, дорогой? Как настроение? Как жизнь? Зачем столько солдат привез?
Карпенко давно знал чабана, бывал у него в гостях вместе с Камилом и относился к нему уважительно.
- Спасибо, Усман-ака, на здоровье не жалуюсь. Настроение бодрое… А жизнь течет, каждый день бывает что-нибудь новое, необычное… Одну минутку…
Капитан отдал распоряжение двум сержантам возглавить семерки солдат, зарядить оружие и приступить к поиску. Каждый участник группы уже знал, что ему надо делать.
Рассыпавшись цепью, воины ушли. Неподалеку от Карпенко остался лишь радист с аппаратурой.
Офицер и чабан уселись на траву, закурили.
- Ночь была спокойная? - начал разговор Алексей.
- Ага. Только кто-то из ваших стрелял.
- Стрельбу слышали?
- Ага, там. - Чабан ткнул своей палкой в небо.
- А говорите, спокойная…
- Думал: учатся стрелять. Бывает так? Бывает. Привыкли…
- И не пугаетесь? - полюбопытствовал Карпенко.
- Ц-ц, - поцокал Усман-ака языком и покачал из стороны в сторону клинышком седой бородки. - Басмача бил? Бил. Фашиста? Тоже. Зачем же страх иметь?
- Верно, товарищ Кадыров, - поощрительно улыбнулся капитан. - На своей земле бояться нам нечего. Крепко, по-хозяйски стоим на ней.
Клинышек бородки чабана ходил, точно маятник: так, мол, так, Альешаджан. Имя Карпенко старик произносил ласково-уменьшительно, с добавлением слова "джан".
- А там, - старик посмотрел на небо, - разве мы не крепко стоим?
- В воздухе-то?
- Да. Сколько-раз видел ваших летчиков. Наш Камил тоже орел! - не без гордости напомнил чабан.
Капитан не стал огорчать старика и ничего не сказал ему о ночном происшествии.
- Усман-ака, - Карпенко перевел разговор на другое, - вы никого не замечали сегодня ночью? Посторонних, незнакомых…
Старик задумался, словно восстанавливая в памяти все, что видел, затем неторопливо начал говорить:
- С вечера по дороге шли машины. Наши, колхозные. С поля шли. Поздно ехал раис. Погудел, поморгал огнями - позвал меня. Я подошел. Потолковали. Сказал, что был в райкоме партии. И хлопок, говорит, и мясо нужны государству… Много надо… Еще позже какой-то лихач ехал… Туда… - Чабан махнул рукой в сторону Песчаного. - Даже без света, шайтан, катил… И куда только торопился?
- В котором часу, Усман-ака? - насторожился офицер.
- Часов нет, звезды спали за тучей, - развел руками старик. - Наверное, был один час… А что? Кто пропал? Искать надо кого?
- Искать, Усман-ака. Помогите нам вот в чем…
Внимательно выслушав Алексея, чабан кивнул бородкой:
- Хоп!
- Ну ладно, Усман-ака, мне пора.
- Хайр, Альешаджан. До свидания. Камилу салам, привет!
Карпенко подошел к радисту и приказал установить связь со старшим лейтенантом Семкиным.
Через минуту солдат доложил, что связь налажена.
- Хорошо. - Капитан взял микрофон. - "Второй", "второй". Это "второй"? Чем порадуете?.. Такая же картина и здесь… Конечно, искать! Местное население? Правильно. Надо привлечь… А как с мероприятием, о котором договаривались? Пусть ведут круглосуточно, так приказал Скворцов…
Поиски продолжались. Авиаторы и колхозники обследовали квадрат за квадратом, заглядывали в каждую лощину, обшаривали каждый куст саксаула, внимательно присматривались ко всему окружающему: а вдруг вон за той неровностью, за тем камнем…
Тяжело двигая сапогами по безросной траве, шел на взгорье и рядовой Кузькин - высокий флегматичный парень. Загорелый нос его облупился, пухловатые губы потрескались. Он уже порядком устал и, оправдывая свою медлительность, начал размышлять: "Ходить, конечно, можно до помутнения в глазах. А толку-то что? Не дурак небось шпион, чтобы кулем сидеть в степи. А может, его и совсем не было? А тут ищи…"
И вдруг совершенно неожиданно Кузькин заметил торопливо шагающего человека. "Вон он!" - екнуло сердце. От волнения Родион позабыл инструктаж, даже не позвал напарника, шедшего чуть в стороне, за бровкой саксаульника.
- Стой, стрелять буду! Стой, говорю… Руки вверх! И не шевелись…
Кузькин сурово спросил незнакомца:
- Кто такой?
- А тебе-то что? - держа руки над головой, нехотя ответил задержанный.
Это был парень лет восемнадцати. Хмурое лицо, жестковатый взгляд, запыленная одежда…
- Поговори у меня. - Кузькин предостерегающе поводил автоматом. - Скидавай пиджак!
Парень без особой поспешности сбросил с плеч изрядно поношенный пиджачишко.
- Вывертывай карманы! - скомандовал Родион.
- Это зачем же?
- Не твое дело! - прикрикнул Кузькин.
Из вывернутых брючных карманов упали на землю папиросы, похожие на гвоздики, мелкие монеты.
- Два шага назад, - приказал Родион. - Повернись кругом… Руки! Руки вверх!
Кузькин обследовал пиджак, но ничего, кроме нового паспорта, какого-то потрепанного блокнота и куска плоской лепешки, завернутой в четвертушку газеты, не обнаружил. Ничего не дал и осмотр папиросной пачки и коробки спичек.
- Снимай сапоги, - снова скомандовал Родион. Он никак не верил, что у незнакомца нет оружия.
- Что ты ко мне привязался? - начал нервничать парень.
- Снимай, коли говорят! - настаивал Кузькин.
В сапогах тоже ничего подозрительного не обнаружил.
- Фамилия? - спросил Родион.
- Там же написано, - кивнул незнакомец. - Или неграмотный?..
- Разговорчики!
- Ну, Жук…
- Куда направляешься?
- В колхоз "Зеленый оазис".
- Откуда? - допытывался солдат.
- Что ты такой за следователь? - Жук угрюмо посмотрел на Родиона, державшего перед ним оружие.
- Отвечай, говорят тебе!
- Ну, из Катташахара…
Кузькин продолжал допрашивать парня. Тот окончательно вышел из терпения:
- Знаешь что, солдат, веди-ка ты меня к своему командиру, а то, я смотрю, от тебя не отвяжешься до самого вечера. А мне некогда. Понимаешь? Дела есть…
- Так ты, значит, в колхоз?
- В колхоз…
"Шпион не стал бы говорить: "Веди меня к своему командиру", - резонно подумал Кузькин. - Пускай топает своей дорогой. А старшему лейтенанту Семкину скажу, что документы у задержанного есть, оружия нет. И вообще…"
- Ну ладно, иди, - разрешил Родион.
Парень направился в колхоз, а рядовой Кузькин - к своему напарнику…
В колхоз "Зеленый оазис", что в нескольких километрах от районного городка Песчаное, Митяй Жук пришел в обеденную пору, когда в правлении не было ни души. Он чувствовал себя таким усталым после долгого пути, что не стал разыскивать местное начальство, прилег под тенью урючины и сразу же заснул. Кого ему опасаться? Документы у него есть. Предъявить? Пожалуйста: паспорт законный, не липа, с большой круглой печатью, отчетливо бросающейся в глаза.
Проснулся Жук часа через полтора. Его разбудили громкие голоса. Разговаривали несколько человек. Он поднялся и поздоровался. По выражению их лиц не так уж сложно было догадаться, о чем они думали: "Ох и вид у тебя, братец… Не брит, помят. И откуда ты такой?.."
Шел сюда Митяй спешно: хотелось побыстрее найти пристанище, обрести хоть на время причал. А теперь стоит и не знает, с чего начать разговор, как подойти к делу…
"Дадут или не дадут работу? - беспокоился он. - В моем положении согласишься на любую. Тут уж не до выбора…"
- Та-ак, та-ак, - врастяжку произнес секретарь правления. - Значит, на любую работу? - Он еще раз посмотрел паспорт, потолковал о чем-то со своими собеседниками и безапелляционно заключил: - Сезонником, на водораспределитель. А?..
Так пристроился Жук в "Зеленом оазисе"…
А рядового Кузькина одолевали сомнения: "Зря, пожалуй, отпустил задержанного… Поверил, простофиля, паспорту. А паспорт-то, может, подложный. Конечно, подложный, только-только сфабрикованный - еще не успел ни поистереться, ни запятнаться… И что с того, что у незнакомца нет оружия? А вдруг припрятано где-нибудь?.. Маху, маху дал ты, Родион. Обыск и незаконный допрос учинил… Ругаться будет Семкин. Разве что умолчать обо всем? Нет, нельзя…"
Родион рассказал напарнику, потом доложил офицеру все как было. Семкин даже в лице изменился. На щеках резче выступили веснушки.
- Что?! Отпустил? Эх… - досадно махнул он рукой. - Радист, срочно свяжитесь с капитаном! - приказал он рядом стоявшему солдату.
Доложив Карпенко, старший лейтенант немного успокоился. Тот заверил, что постарается принять все необходимые меры, и срочно выехал в авиагородок, куда прибыло большое начальство…
Глава третья
Открытое партийное собрание было назначено на послеобеденное время, поэтому генерал Плитов отпустил всех, кто присутствовал в кабинете командира полка: после бессонной ночи и пережитых волнений людям надо было как следует отдохнуть.
- А мы с тобой, Петр Ильич, видно, отдохнем в Катташахаре…
- Если позволят обстоятельства, Иван Платонович, - не без основания заметил невысокого роста, уже пожилой, но все еще стройный и подтянутый полковник Скворцов.
- Да, - задумчиво произнес Плитов, - обстоятельства… Они, прямо скажу, прескверные. Москва вызывала к прямому проводу… "Почему упустили цель - объясните". Вежливо и жестко! Да и как же иначе? Оскандалились мы, как самые последние летуны… Хорошо, ракетчики выручили. Не ушел самолет-нарушитель.
"Летуны" - оскорбительное слово в авиации, и генерал произносил его только в тех случаях, когда был не в духе. Он поднялся, раздвинул оконные занавески и приоткрыл окно. В комнату пахнуло апрельской свежестью, настоянной травяными запахами.
- А сам-то ты представляешь, как и почему получилось? - Плитов снова сел рядом со Скворцовым. - На собрании, разумеется, речь пойдет в основном об ошибке Камила Умарова. Летчик виноват, в этом не может быть никакого сомнения. Но только ли он? - Генерал вопросительно посмотрел на Петра Ильича и тут же сам ответил: - Нет, не только он. Его недостаточно хорошо обучили. А почему? Нет условий? Времени? Квалифицированных методистов? Чепуха! Недостает контроля на земле и в воздухе. Да, да, именно контроля. Командирского и партийного.
Плитов довольно долго молчал, прежде чем снова заговорил.
- Главное, думается, вот в чем, Петр Ильич. - Плитов взял со стола алюминиевую модель сверхзвукового истребителя и, обозначив какую-то замысловатую фигуру высшего пилотажа, продолжал: - Как тебе известно, новый этап в развитии авиации характерен появлением вот таких машин. Управление сверхзвуковыми самолетами связано с высочайшим нервно-психологическим и эмоциональным напряжением человека. Да, без преувеличения - высочайшим!
Полковник понимающе кивнул.
- Вот несколько примеров, - развивал свою мысль генерал. - На взлете, когда включается форсаж, артериальное давление и пульс у летчика увеличиваются и становятся значительно выше максимально допустимых в спокойном состоянии. И это, заметь, Петр Ильич, происходит в самом начале.
- То есть когда самолет еще не приобрел большой скорости, - согласился Скворцов.
- Вот именно, - подтвердил Плитов. - Теперь о темпе деятельности летчика. С преодолением звукового барьера он резко повысился. Почему? Да потому, что время для взлета, набора высоты, поиска или атаки цели, возвращения на свой аэродром значительно сократилось. А количество рабочих операций, выполняемых летчиком, и их сложность? Они намного возросли. Иногда интервалы между отдельными операциями настолько малы, что приближаются к пределу возможностей правильного, или, говоря научным языком, адекватного, реагирования. Это, естественно, повышает нервно-психическую напряженность. Ну, скажем для ясности, на этапе сближения перехватчика с противником время для обнаружения, прицеливания и пуска ракет исчисляется секундами. И если штурман наведения допустит при этом ошибку, то летчик при недостатке времени уже не в состоянии выполнить атаку и уничтожить цель.
- Иными словами, - вставил Скворцов, - в отличие от техники, которая может совершенствоваться беспредельно, возможности человека остаются прежними.
- Совершенно верно, Петр Ильич. Именно поэтому увеличение темпа деятельности требует большей нагрузки на внимание, память, мышление, что усиливает нервно-психическое напряжение у летчика в полете. Однако я, кажется, увлекся, - как бы оправдываясь, сказал Плитов. Он поставил модель самолета на стол и умолк. На волевом, крупнокостистом, но худощавом лице генерала, побронзовевшем от постоянного пребывания на аэродромах, отражалось глубокое раздумье.
Скворцов знал плитовскую привычку - обдумать все, до малейших подробностей, а затем кратко, как математическую формулу, изложить свои предложения или выводы - и потому не мешал генералу, сидел и не торопясь курил. Сторонний наблюдатель мог бы, пожалуй, подумать, что немногословный Петр Ильич далек от забот Плитова. Однако такое предположение было бы неверным. Правда, по характеру своей работы Скворцов, может быть, не обязан разбираться во всех тонкостях летного дела, но причины происшествия нынешней ночи глубоко волновали его.