- Кузькин! - негодовал заместитель командира взвода на солдата, ходившего обычно направляющим в строю. - Я же подавал команду "Налево", а вы куда?
И Родион, оторвавшийся от строя на добрых два-три саженных вымаха, посрамленный и покрасневший, топал обратно под громкий хохот всего взвода.
- Прекратить смех! - приказывал младший командир, едва сдерживаясь, чтобы самому не рассмеяться над громоздким Кузькиным, то и дело попадающим впросак. - Ша-гом маррш! - И снова замешкавшемуся Родиону наступали на пятки. Начинались перепрыжки с ноги на ногу, мелкие перебранки, понукания ведущего строй.
В ленинской комнате появился боевой листок, хлестко разрисованный цветным карандашом. Задрав облупленный нос, идет Родион по плацу в противоположную от марширующего взвода сторону. Над рисунком - заголовок: "Кузькин на строевой подготовке", снизу - подковыристые стишки:
Кто-то ходит, кто-то бродит,
Браво выпятив плечо…
Направляющему взвода
Все команды нипочем.
Точно аист, вытянув шею, стоит Родион позади плотного полукольца солдат, потешающихся над рисунком и текстом к нему.
- Вот разделали! - обернувшись к Кузькину, сочувственно произнес квадратный Буйлов.
- Вылитый Родион…
- Ха-ха-ха!..
- Ну-ка, пошли! - бесцеремонно зацепив Кузькина за ремень, сказал Виктор. - Пошли поговорим. - И решительно направился к выходу.
Ефрейтор Петров был похож сейчас на драчливого петуха - вот-вот клюнет Родиона.
- Ты что же, ешкин-кошкин, туляков позоришь? - нахохлился Виктор. - Если тебе все равно, то мне, к примеру, небезразлично. Отвечай.
Кузькин молчал.
Петров обозлился:
- Ты будешь говорить или нет? Ведь на хорошем счету был… Куда катишься?
- Сейчас, только с духом соберусь.
- Только и не хватает мне ждать… Объясняй, говорю!
Они сели на зеленую бровку травы. Виктор годом постарше Кузькина и потому считал своим долгом помогать ему, чем мог, держать под своим контролем. К тому же он комсорг роты.
- Дуська-то пишет, Вить? - вкрадчиво спросил Кузькин.
- Ты мне голову не морочь!
- А может, у меня тоже девушка, - обиделся Родион, откусывая травинку, выдернутую из густой щетки зелени. - Подумаешь, не морочь ему голову…
Петров от удивления даже вытянул и без того худощавое лицо.
- Так чего же ты молчал до сих пор? - потеплел он.
- Что я, колокольня - все раззванивать…
- Я же тебе, ешкин-кошкин, все-таки земляк…
- Вот я и спрашиваю: Дуська-то пишет?
- Ждет, - откликнулся Петров. - Отслужу и…
- А мне еще долго, - вздохнул Родион.
- Ну, служба службой, а ты рассказывай, кто она, как познакомились, - торопил Виктор.
И Родион рассказал все, что знал о Веронике, все, чем сам жил эти дни. Утаил только место встреч с нею да историю с позаимствованием у своего земляка имени. Для Вероники так и остался он Виктором. Скажи об этом Петрову - накинется, как борзая…
- Значит, Вероника?
- Вероника.
- Красивая?
- Мечта…
- Агроном?
- Угу. Приехала из Катташахара.
- Что ж, - глубокомысленно закончил допрос Виктор, - поживем - увидим… Но ты смотри!
- Что смотреть-то?
- Вообще, - крутнул Петров рукой. - Не разменивайся, ешкин-кошкин, на всяких там вертихвосток…
Родион угрожающе шевельнул губами: тоже, мол, учитель! Увидел бы эту "всякую" - мелким бесом закрутился бы. Не то что Евдокия твоя - деревня…
Вечером старшина стоял перед строем роты и производил перекличку:
- Буйлов!
- В наряде!
Старшина спрашивал, солдаты отвечали: "Я". А если кого-нибудь не было, командиры отделений или расчетов докладывали: "В наряде", "В отпуске", "На дежурстве".
- Кузькин!
Тишина.
- Кузькин! - раздельно повторил старшина, оглядывая строй.
Солдаты беспокойно зашевелились, зашептались.
- Прекратить шум! Где Кузькин?
Родиона не было ни в строю, ни в наряде, ни на дежурстве. Давно не случалось в роте такого ЧП: солдат не явился на вечернюю поверку. Обзвонили все точки - нигде нет Кузькина. В казарме только и разговоров, что о нем…
Прибыл Родион на тридцать минут позже отбоя.
- К старшине! - коротко бросил дневальный.
В канцелярии кроме старшины сидели, разрабатывая план поисков пропавшего солдата, дежурный по роте и командир отделения.
- Вот и я! - по-штатски уведомил Кузькин начальство.
- Доложите как положено! - Старшина встал и одернул тужурку.
- Что? - то ли не понял, то ли удивился Родион.
- Ну-ка, ну-ка, - поведя носом, шагнул старшина к Родиону, - дыхните! Так. Все ясно. Марш спать, Кузькин! Завтра поговорим, на трезвую голову…
Глава двенадцатая
"Ну, кажется, все, - проверив последнюю машину, облегченно вздохнул инженер полка Зуев, - можно и командиру докладывать".
Он вытер ветошью руки, сунул ее в карман комбинезона и, сняв очки, вышел на переднюю кромку самолетной стоянки, за которой начиналась бетонированная рулежная дорожка. А за дорожкой широко раскинулось летное поле, густо зеленевшее засеянной травой. Инженер повернулся лицом к тонким, остроносым машинам со скошенными крыльями. Кое-где еще хлопотали техники и механики: брякали ключами, хлопали капотами, "шикали", проверяя манометрами давление сжатого воздуха в баллонах.
Однако инженеру не пришлось идти к Орлову: подполковник сам, заложив руки за спину и чуть наклонив голову, крупно шагал от штаба. Зуев еще издали заметил его и приготовился к рапорту. Но командир не принял доклада.
- Не надо, и без того знаю, что все в порядке. Я лучше проверю в воздухе. Какую дашь машину?
- Выбирайте любую.
- Кто у тебя из механиков послабее? - хитро прищурился Орлов.
- Логинов, сержант.
- Полечу на логиновской. Это и будет проверкой. Если что откажет - выставлю здоровенный кол тебе и всем твоим хлопотунам. Согласен?
- У меня выбора нет, сам предложил. А душой кривить не умею, Анатолий Сергеевич, - обидчиво буркнул инженер и тут же крикнул: - Сержант Логинов, приготовьте машину к вылету!..
Командир "ломал" истребитель на совесть. Так бросал его, будто за ним гонялись в небе сто рогатых чертей и от каждого из них надо было уйти.
Запустили радиоуправляемую мишень. Сбил с первой ракеты. Подняли самолет, обозначавший "противника". Перехватил - щелкнул фотокинопулеметом. Обозначили позиции "ракетной батареи". Все бревно разнес в труху. Задрав головы, авиаторы дивились. Только сержант Логинов стоял окаменело: вдруг подведет машина?..
Орлов сел. Зарулил. Пот со лба на нос, с носа - на подбородок. А в глазах дьяволята пляшут! Молча облапил механика и расцеловал.
- Спасибо, старший сержант!
- Сержант я, товарищ подполковник…
- Был сержантом, а теперь - старший!
Командир полка посмотрел на соседний самолет. На его борту надпись: "Отличный". К Зуеву:
- Инженер, прикажите такую же надпись сделать на машине старшего сержанта Логинова. - При подчиненных они были на "вы".
- Есть!
Командир вплотную подошел к Зуеву.
- Спасибо и тебе, Борис! - Он крепко пожал руку инженеру и устало зашагал на командный пункт.
- Ну и силища! - кинул вдогон Зуев. - Чуть ли не наизнанку вывернул самолет. Все пробовал, сдюжит ли изнанка. - И тихо, умиротворенно засмеялся.
Командира ждали на КП, где по инициативе партийного бюро собрались обменяться опытом штурманы наведения и летчики.
Орлов не вошел - глыбой ввалился на командный пункт. Взглядом встретился с Умаровым, хотя тот сидел позади всех: где уж там выпячиваться в его положении… "Ничего, Камил, обойдется", - мысленно успокоил его командир.
- Товарищи офицеры!
Все поднялись, и налившийся краснотой майор Манохин доложил командиру полка о цели сбора.
- Приступайте. - Подполковник присел в сторонке, чтобы видеть одновременно выступающего и его слушателей.
Манохин начал без предисловий:
- Взаимодействие между летчиками и штурманами наведения у нас начинается с предварительной подготовки, постоянно поддерживается в период полетов и продолжается на разборе летного дня.
От излишнего напряжения запершило в горле. Орлов едва заметно улыбнулся: "Сивый, а волнуется".
Майор глотнул воды - в горле екнуло.
Говорить стал свободнее, проще. Напомнил требования, предъявляемые соответствующими документами к летному и штурманскому составу. Для порядка похвалил кое-кого.
- Вот хотя бы наш секретарь Карпенко. Мастер своего дела! - При этих словах Камил, сидевший за Алексеем, дотронулся до его плеча. Капитан не отреагировал. Вернее, отреагировал по-своему: нагнул голову.
Майор говорил о том, что Карпенко в ходе предварительной подготовки совместно с каждым летчиком изучает характер предстоящих полетов, особенности выполнения заданий, методику наведения истребителей на воздушные цели и другие вопросы.
- Такое тесное содружество продолжается между ними и на самолетах. Результат? - спросил Манохин и сам ответил: - Вот последний пример, вчерашний…
Лейтенант Волков вылетел на перехват цели. На первых порах уверенно выполнял команды штурмана наведения. Но вот продолжительность полета возросла - и Волкова словно подменили: он стал уточнять команды, будто потерял уверенность в них.
- Остаток топлива? - спросил Алексей по радио.
Лейтенант ответил.
- Удаление от аэродрома двести пятьдесят километров. Можно дать хо-ороший рубеж! - не по инструкции, а от себя, по-товарищески передал Карпенко.
И Волков успокоился. Теперь он знал, что на КП отлично рассчитали рубеж перехвата цели по остатку топлива. Стал действовать смелее, увереннее. И цель не ушла от молодого летчика. Потом Карпенко вывел Волкова в расчетную точку для посадки и передал управление им руководителю полетов. Посадку Александр Волков произвел с прямой. Топлива в баках самолета было вполне достаточно для полетов даже в плохую погоду.
Волков, юркий, точно челнок, не находил себе места, пока майор рассказывал о его сомнениях во время полета. Прячась за спины товарищей, он особенно избегал взгляда насмешника Кости Федина. Лишь совсем недавно тот перестал подтрунивать над ним: "Пожарник не нужен, Саш?.." А теперь прилипнет с новым домогательством: "Топливозаправщик не требуется, Саш?.." Сам-то успел ли позабыть о своих ошибках во время посадок? Да и вчера не все гладко у него получалось…
Костя и в самом деле крутил головой, в любую минуту готовый стрельнуть лукавым глазом по смущенному лицу приятеля. Но фединский взгляд неизменно скользил по бритой макушке Волкова. Наблюдая за тем и другим, подполковник Орлов едва заметно улыбался, как улыбается отец, глядя на невинно озорующих детей. Заметив улыбку командира, Федин посерьезнел, провел большим пальцем правой руки по тонким усикам и стал вслушиваться в слова начальника смены командного пункта.
- Таким образом, - резюмировал Манохин, - взаимодействие штурмана с летчиком продолжалось почти от взлета до посадки. А вот другой пример, тоже вчерашний. - Майор вытер лицо платком.
Нелегко упрекать самого себя, а приходится:
- Мы поменялись местами с Карпенко. Он на время стал начальником смены КП, я - штурманом наведения. Взаимозаменяемость отрабатываем… Так вот. Веду лейтенанта Федина на цель. Когда расстояние стало равным дистанции разворота, я подал команду. Все, казалось, учел, а Федин после разворота на сто восемьдесят оказался… черт те где от цели…
"Молодец! - одобрил Орлов Манохина. - Не щадит себя. Что ж, другим наука".
Летчики и штурманы незлобиво смеялись.
- В чем дело? Расскажи сам, Федин, - попросил майор.
Лейтенант порывисто вскочил, прокашлялся и, глядя с опаской на командира полка (чтобы не рассмеяться, Орлов отвернулся), начал:
- В районе перехвата погода была скверная… Пришлось уменьшить крен при выполнении разворота. Сложно было, трудно. Я ведь только недавно из отпуска пришел и едва успел восстановить навыки в технике пилотирования…
Теперь Волков вынырнул из-за чьей-то спины и с интересом стал рассматривать темную полоску фединских усиков: этот атрибут Костиной красоты был барометром его настроения - если усы шевелились, душевное равновесие лейтенанта оставляло желать лучшего. Костя повернулся к Александру боком, чтобы не видеть его наглого торжества. Эта деталь тоже не ускользнула от Орлова, и он закрыл глаза ладонью, словно ему мешал яркий луч солнца, бивший в окно.
Федин закончил объяснение и, без нужды покашливая, сел.
- Видите, товарищи, что получается, - снова заговорил Манохин. - Я не принял во внимание резко усложнившиеся метеоусловия, не знал, что Федин только что прибыл из отпуска и как следует еще не вошел в строй. А лейтенант не доложил на КП о погоде на рубеже перехвата. И что вышло? Цель догнали минутой позже, чем было предусмотрено. А минута при современных скоростях может обернуться в боевой обстановке бедой…
Выступил Карпенко. Другие офицеры тоже включились в беседу. Скидок никому не делали. И предложения вносили - дельные, толковые.
"Растут орлы, мужают", - радовался командир полка. Он не стал делать обобщение: Манохин и сам отлично справился с выводами. А сидел здесь не зря: глубже узнал людей, их мысли, настроения.
Глава тринадцатая
После бесед "по душам" во всех инстанциях - от командира отделения до секретаря комсомольского бюро и командира роты - рядовой Кузькин получил "сопроводиловку" и отправился на гауптвахту.
Выводным был рядовой Буйлов. Он сердито громыхнул связкой ключей, рывком открыл дверь пустой комнаты с цементным полом, посторонился и, сочувственно глядя на Кузькина, пропустил его вперед. Связка ключей снова уныло звякнула. Василий Буйлов некоторое время массивным квадратом постоял у двери, прислушиваясь к шаркающим шагам Родиона, затем тяжело вздохнул и повернулся спиной к этой угрюмой комнате.
…Родиону показалось, что начальство, занятое подготовкой к учениям, совершенно забыло о нем, и он непрестанно ходил из угла в угол или смотрел в окно, выходящее в сторону глинобитной стены класса методической подготовки, в котором установлен теперь отремонтированный телефон - тот самый, что привез из мастерских на мотоцикле…
Кузькину хотелось полежать, сосредоточиться, но откидной топчан закрыт на замок, его откроют только ночью. До смерти надоели эти пять шагов по диагонали, стояние у окна, сидение на табуретке. Папиросы отобрали, книг не дают. "Чем же заняться?" - злился Родион. Не придумав ничего подходящего, он ругнулся и почувствовал нечто вроде облегчения. Начали приходить мысли, воспоминания, картины совсем недавнего прошлого…
Сколько раз просил он Веронику о встречах с ней в субботу или воскресенье, однако она находила всякие предлоги для того, чтобы в эти дни не было свиданий.
- Не могу, Витя…
- В субботу? Знакомую провожаю в Катташахар… В воскресенье? Выезд в поле с колхозным начальством.
- А вечером? - не унимался Родион.
- Ты совсем не жалеешь меня, Витя… - ворковала она. - Посмотри, чуть живехонька…
Кузькину становилось стыдно за свой эгоизм, и тогда он просил прощения у Вероники.
- Мы будни делаем с тобой праздниками… Верно, милый? - ластилась она к нему.
- Это уж да… Что и говорить!
Родион вспомнил одну из таких встреч… Получив отремонтированный телефон в Песчаном, он поспешил к "углу страдания" - повороту дороги из города на аэродром. Там, как и было условлено, его ожидала Вероника.
- А я уж думала, что ты не сдержишь своего слова, - устраиваясь на заднем сиденье мотоцикла, сказала девушка.
- Сказано - сделано, - горделиво бросил Кузькин. - За кого ты меня принимаешь?
- Не сердись. Лучше поедем побыстрее к тому месту. Помнишь?
- Туда, где маки? Поедем. - Он лихо нажал на педаль стартера. Мотоцикл рванулся но широкому холсту асфальта.
Через несколько минут они были на облюбованном месте.
- Витюнчик, ты обещал мне нарвать большой букет цветов…
- Обещал, верно, - добродушно подтвердил он. - Я сейчас…
Положив кожаный ранец на траву, где присела Вероника, Родион зашагал к невысокому холмику. Цветы собирал он неторопливо, выбирая самые рослые, самые пышные.
- Ви-итя-а! - сложив ладони рупором, крикнула Вероника. - По-быст-ре-е!
- Ни-че-го… жди-и! - отозвался Кузькин.
Помахав рукой солдату, Вероника стала рассматривать кожаный ранец телефонного аппарата…
Родион нарвал целую охапку огненно полыхающих цветов.
- Ой, Витечка! - кинулась Вероника ему навстречу. - Это же целое сокровище… Чем же я отблагодарю тебя?
О какой благодарности ему мечтать, если слова ее сами по себе дороже всего! А светящаяся улыбка!.. А руки, раскинутые, словно крылья!..
Вспоминает Родион эту встречу и беззвучно повторяет: "Мы будни делаем с тобой праздниками… Верно, милый?.."
А в последнюю встречу Вероника была особенно щедрой. Она принесла вина, "агрономическую" закуску - свежие помидоры, огурцы, лук и редиску.
В тот самый вечер и опоздал Родион на поверку… В душе он не сожалел о том, что получил трое суток ареста. Такого свидания он, может быть, ожидал всю свою жизнь… Конечно, в этом Родион не признается никому, даже Витьке Петрову. Тайна сердца должна оставаться тайной. Иначе какой же он мужчина!
Кузькину припомнилась беседа у командира.
- До чего вы докатились? - укорял его взвинченный ротный. - Мало того, что опаздываете на вечернюю поверку, так еще и пьянствуете! Мало того, что пьянствуете, - учиться стали хуже…
Упрек старшего лейтенанта Семкина "учиться стали хуже" обжег душу Родиона. Он ли, Кузькин, не старался блюсти порядок в своем кабельном хозяйстве? Не его ли хвалил инженер за рационализаторское предложение? Так нет же, оступился один раз - все старые грехи припомнили и о добрых делах вроде бы позабыли. Правда, в самом потаенном уголке солдатского сердца что-то щемило, - верно, совесть не давала покоя: "А помнишь тревогу, когда в гарнизон приезжал генерал Плитов?"
Да, он помнил тот день. Проверялась отработка установленных нормативов в условиях радиоактивного заражения и по санитарной обработке, дезактивации и дезинфекции. С объявлением налета авиации "противника" и действий его беспилотных средств большинство людей укрылось в убежищах. Родиону же и другим специалистам надо было работать на открытой местности. Посредники со своими секундомерами вездесущи. Пока он провозился с противогазом, защитными чулками, плащом и перчатками - опоздал с проводкой линии на полминуты…
- Теперь никому ваша связь не нужна… - сказали Кузькину.
Он удивился:
- Как это не нужна?
Ему объяснили, что значит потерять тридцать секунд в условиях войны. А потом об этом был разговор на комсомольском собрании. И вот теперь снова Семкин попрекает нерасторопностью, а вернее, тем, что Родион как-то без усердия отнесся к отработке нормативов своих действий в условиях атомного нападения. "Учиться стали хуже" - и все тут сказано.
Кто знает, сколько бы длился этот разнос, если бы командира роты не пригласил майор Нечаев. После этого старший лейтенант Семкин, к удивлению Родиона, не то что не ругал его, а как бы даже сочувствовал ему в чем-то. С такой же кротостью и отправил его на гауптвахту.