- Сегодня, наверно, в последний раз. Не волнуйся, нам запретили вступать в драку с "мессерами", снова идем на разведку.
Она вытерла пот с моего лба, пожала мне руку выше запястья и тихо сказала:
- Не уйду со стоянки, пока не прилетишь. Ни пуха, ни пера, Митя!
Взревели моторы. Снова две "чайки" легли на боевой курс.
Подходя к Юхнову, мы заметили наш самолет-разведчик, возвращавшийся в Москву. Все-таки в верхах решили проверить нас, наши данные. Что ж, мне и Назарову не придется краснеть…
Немцы вошли в город. Боя не было. Значит, там нет наших войск, они остались где-то позади и теперь дерутся в окружении. А как же с открытым настежь шоссе? Ведь танковая колонна вот-вот двинется на Москву. Домой, домой! Предупредить Письмакова о надвигающейся беде: на Москву идут фашисты…
"Первый" то настойчиво требовал от Письмакова, то взывал к его совести:
- Нужны шесть пар, майор. Четыре - на сопровождение, две - на разведку.
- Люди валятся с ног. Они сделали по три вылета. Два самолета подбиты…
- Майор, "пешки" не могут идти без сопровождения, они не вернутся с задания…
- У меня осталось всего лишь три вконец измотанных пары. Остальные в воздухе…
- Веди сам, майор. Хоть полумертвых, но веди. А Кузнецов с напарником где? Рядом? Пошли их в Колокольск. Я прошу тебя, борода. Понимаешь, прошу…
- Хорошо, - тяжело выдохнул Письмаков.
Командир полка сам повел группу сопровождения навстречу вражеским танкам, а нас послал снова на разведку. Не на Юхнов, а на Колокольск, где мы базировались с начала войны до конца сентября. Надо было проверить, не случилось ли там то же, что за рекой Угрой.
Мы пошли на самолетную стоянку.
- Василь Ванч, - спросил я механика, - машина готова? - Готова, но…
- Готова или нет, спрашиваю? - крикнул я.
- Спокойнее, Митя, - Трефилов укоризненно посмотрел на меня. - Я хотел сказать, что нельзя тебе лететь… Всему есть предел: вчера три раза ходил, позавчера - три, а сегодня…
- А сегодня надо в четвертый идти. "Первый" просит. Понимаешь? Не приказывает - просит. Дай-ка мне авторучку и позови Тамару.
Я написал заявление в парторганизацию. Еще в Колокольске комиссар эскадрильи говорил со мной об этом Жарко теперь под Москвой, тяжело, и я прошу коммунистов оказать мне доверие. Примут ли?
Ласточкой подлетела Тамара.
- Ты звал, Митя?
- Да, Тома. Лечу с Джурой в район Колокольска. Если что… передай вот эту бумагу парторгу…
- Митя, - Тома ткнулась головой в мою грудь, заплакала. - Ми-тя…
- Не надо, милый мой "щелчок".
Больше слов не было. Я поцеловал ее, сел в кабину и запустил мотор.
И опять наши "чайки" оторвались от земли. Москва… Тушино… Истра. По этой дороге меня везли с покалеченными ногами. Там, в Колокольске, мы трижды отбивали массированные налеты фашистской авиации на Москву. Там состоялось мое боевое крещение. И там же я впервые сказал Томе: "Люблю".
- Командир, справа по борту "юнкерсы", - предупредил Джура.
- В бой не ввязываться. Пикируем.
Навстречу летит пестрая осенняя земля, изрезанная прямоугольниками полей, пятнами лесных массивов, стрелками дорог и змейками мутно-стальных речушек.
- На Колокольск, Назарыч.
- Понял.
Над городом кружили "мессершмитты". Значит, ожидают своих бомбардировщиков или прикрывают подходящие войска. Сколько их, где они? Искать. Искать по дорогам и падям, на лесных полянах и в излучинах рек.
Перед Колокольском врага не было, и мы пошли дальше, на запад. К городу со стороны станции Шаровской ползли железнодорожные составы, а по шоссе и грунтовым дорогам - артиллерия, танки, мотопехота. Нужно все запомнить. Нам нельзя стрелять, вступать в драку с крестатыми патрулями: от нас ждет Москва данные о противнике. Только данные, которые сейчас дороже сбитых самолетов.
Письмаков приказал заглянуть на аэродром, где раньше стоял наш полк. Что ж, проверим, густо ли там, в гнездовье воронов.
Небо хмурилось. С запада теснились, наплывая друг на друга, дождевые облака. Мы развернулись и зашли на аэродром с подоблачной стороны, откуда никак не ожидали налета советских разведчиков. Мы с Джурой отлично знали здесь каждый холмик и куст, каждый овражек и тропинку: десятки раз уходили отсюда на задания и возвращались домой скрытыми подходами.
- Жечь будем? - спросил Назаров.
Нет, с первого захода бить по немецким самолетам нельзя. Надо сначала сосчитать, сколько их там.
- Со второго захода, Джура.
Зелеными метеорами выскочили наши "чайки" на аэродром. "Мессершмитты" и "юнкерсы" стояли полукольцом на северо-восток. А наше полукольцо смотрело когда-то на юго-запад. Все меняется.
Их было много, серо-желтых хищников, - двадцать девять "мессов" и эскадрилья Ю-88. На старт выруливало звено истребителей.
Резко накренив "чайки", мы развернулись.
- Джура, бей по стартующим!
- Есть, командир!
С окраины аэродрома полетели в небо суматошные шапки дыма. Нас заметили. Спохватились. Но зениток мы не боимся: комэск Лобов научил нас искусству противозенитного маневра.
Сектор газа до упора. "Чайки" стремительно идут в атаку. Джура послал сдвоенный залп реактивных снарядов. В центре аэродрома раздался взрыв, и тотчас же в небо взметнулся костер. Лидер тройки истребителей сожжен. Назаров полоснул из всех пулеметов по ведомым. Завалившись на крыло, задымил еще один "месс".
- Так их, Назарыч, друг! - крикнул я и с ходу выпустил по стоянке два эрэса. "Огонь, огонь, Димка!" - командовал я самому себе и все нажимал и нажимал на гашетки пулеметов. Сзади меня уже стелилась багрово-красная река. Горели фашистские самолеты, рвались патроны и снаряды.
Третий заход было делать рискованно.
- Домой! - предупредил я Назарова, и наши "чайки" отвалили в сторону Черканово.
Я уже был уверен: мы вернемся на родной аэродром, как вдруг услышал:
- Командир, нас окружают!
Двенадцать "мессершмиттов", разбившись на пары, заполонили небо. Видимо, с разоренного нами аэродрома предупредили патрулей, и те перехватили нас. А у меня с Назаровым оставалось совсем мало патронов и по два реактивных снаряда под крыльями.
- Делать ложные контратаки. Эрэсами бить наверняка, патроны беречь, - передал я Джуре.
- Понял, командир. Иду в атаку. - Назаров под моим прикрытием пошел в лоб на ближайшую пару истребителей. Гитлеровские летчики боялись наших реактивных снарядов. Они всегда шарахались от них. Так случилось и сейчас. Один свернул вправо, другой влево.
Сзади на Джуру кинулись два других "месса".
- Ныряй! - успел я предупредить его и короткой очередью хлестнул по левому хищнику. Дымя, он пошел в сторону.
Назаров великолепно владел этим маневром. Он как бы притормозил самолет, "нырнул" вниз, мгновенно переложил машину на спину. В момент, когда немец проскользнул над ним, выпустив два огненных жгута в "белый свет", Джура сделал полубочку и оказался в хвосте у гитлеровца.
- Бей эрэсом! - крикнул я, но опоздал: из-под крыла "чайки" уже вырвался карающий меч, и "мессершмитт", брызнув разлетевшимся хвостовым оперением, чадной головешкой рухнул на землю.
Десять "мессершмиттов" сжимали кольцо. Они заходили с разных сторон одновременно и кинжальным огнем стремились распороть наши "чайки". Но у нас еще было чем отбиваться, и мы упорно тянули домой.
Вот уже урочище Черканово. Здесь, на "пятачке", мы стояли в засаде, перехватывали "юнкерсы", летавшие на бомбежку Москвы. Сейчас на "пятачке" враг, и мы обошли его стороной.
- Держись, командир! - услышал я голос Назарова, и тут же по левому крылу "чайки" поползли рябины пробоин. Я подставил атакующим "мессам" крутой лоб машины, и они отпрянули от меня, страшась эрэса.
- Митя, прикрой.
Джура отгонял бросившуюся на него оправа пару крылатых шакалов. Сверху на его самолет пикировали еще два истребителя. Если не послать наперерез им последний реактивный снаряд - Назарова подобьют. Нажимаю на кнопку электросбрасывателя, и взорвавшийся эрэс скрывает от меня нападающих.
"Чайки" крутились как белки в колесе. Теперь у нас остались только патроны, но немцы не знали этого и на горизонтальных виражах продолжали шарахаться от нас. Наши легкие "чайки" плясали в воздухе.
Гитлеровцы не пускали нас дальше Черканово. Вниз! Вверх! Не пускают.
- Тараним стену, Джура!
- Я понял, командир.
Мы подошли крыло в крыло и "змейкой", маневрируя влево и вправо, ринулись навстречу огню. Иного выхода у нас не было.
- Нам не прорваться, командир.
- Должны прорваться.
- Я отвлеку огонь на себя. Иди один, командир.
- Я не дойду, Джура. Разбито левое крыло. Самолет все время кренит.
- Тогда становись ведомым, командир. Я возьму огонь на себя, - повторил Назаров. - Они бьют, залпами бьют, становись справа от меня.
- Нет, Джура, "чайка" не слушается меня: наверно, перебиты руль поворота и левый элерон. Ты слышишь, Джура?
- Да, командир.
- Сейчас они ударят в последний раз. Мы включим дымовые приборы. Под завесой дыма я выпрыгну с парашютом, а ты низом, над самыми деревьями иди домой.
- Я не могу, командир…
- Младший лейтенант Назаров, фашисты открыли огонь. Приказываю: включить дымовой прибор.
- Митя…
- Переходи в "беспорядочное" падение!
- Митя! Кузнецов!
- Уходи! Возьми у Тамары Панковой мое заявление и передай его парторгу. Уходи, я покидаю самолет…
Джура, окутанный дымом, падал вниз. Дымила и моя "чайка". Теперь на ней не действовал ни один руль. Я вывалился из кабины и, не раскрывая парашюта, прыгнул в бездну. Раненая "чайка" продолжала лететь. На нее набросились "мессершмитты". Прощай, родная "балерина". Сейчас тебя добьют гитлеровцы. Перестанет биться твое стальное сердце, но Джура уйдет от погони…
Резкий рывок красного кольца. Подбросило вверх. Значит, парашют сработал. Ветер тянет меня к востоку. Там свои. Пятьдесят, тридцать, десять метров. Подо мной острые пики черкановских елей. Только бы не напороться. Подтягивая стропы, я нацелился в межкронье. Больно ударили по ногам и ребрам корявые ветви. Купол парашюта завис. До земли - два-три метра. Это ерунда. Я освободился от лямок крепления и, выхватив пистолет, спрыгнул на пружинящую хвойную опушку лесного наста.
Жив. Все-таки жив!
- Руки вверх! - внезапно раздалось сразу два голоса. Спереди и сзади.
Я кинулся к стволу сосны.
- Руки вверх! - Из-за ствола вынырнули два автомата.
Я вскинул пистолет к виску: живым не сдамся…
- Не сметь! - оглушил меня приказ. - Свои, дур-рак…
Навстречу мне шагнул плечистый бородач в легком ватнике и яловых сапогах.
- Неужели Кузнецов?! Крестник! - кинулся ко мне лесной великан.
- Семен Игнатьевич… Вы?
Да, это был секретарь Колокольского райкома партии Земнов. В конце августа он вытащил меня, изрешеченного пулями, из горящего самолета и привез в госпиталь.
- Везуч, везуч ты, Дмитрий! - облапил меня Семен Игнатьевич. - Пошли, хлопцы, в лагерь, - махнул он рукой невидимым из-за деревьев партизанам. - Там поговорим.
Высвободив застрявший наверху парашют, мы двинулись в глубь леса.
- Думал - убитый летчик падает, а как увидел, что парашют раскрылся, смекнул: схитрил парень, затяжной применил, - гудел мне в ухо Земнов. - А напарник оторвался от гитлерюг. Молодцом. Кто это был?
- Назаров.
- О, Джура! Как же, знаю. Отчаянный парняга.
Семен Игнатьевич был частым гостем в полку. Он знал всех.
- Девчушка не забыла свое обещание? - лукаво улыбнулся командир партизанского отряда. - На свадьбу обещала пригласить.
- Провожала меня в полет. Грустная такая была - как знала, что беда стрясется…
- Ну, Митек, у женщин, известно - глаза на мокром месте… А вот самолет твой жалко. Ну, да ничего, это дело поправимое, - многозначительно произнес Земнов.
Я с надеждой посмотрел на него, но лицо бородача было непроницаемым.
- В штабе посоветуемся, - закончил он разговор.
Пока мы шли в отряд, нас не раз окликали, останавливали, требовали пароль. Мы с трудом перебирались через огромные завалы, глубокие рвы, кружили потайными тропами. Наконец добрались до скрытого в лесной глухомани городка.
- Там женщины с ребятишками, - показал Семен Игнатьевич на замаскированные срубы, скрытые наполовину под землей, тут - склады, а здесь - бойцы.
Партизанское хозяйство было прочным, добротным. Система потайных ходов связывала весь лагерь. Вокруг него притаились минометные и пулеметные точки, готовые в любую секунду открыть огонь по непрошеным гостям. Дисциплина у Семена Игнатьевича была прямо-таки военная.
В просторной штабной землянке, которая одновременно служила и райкомом партии, Земнов предложил мне раздеться, распорядился, чтобы принесли обед, послал связного позвать каких-то людей. Потом он спросил, с каким заданием мы прилетели, что удалось выяснить. Я вкратце объяснил.
- У вас есть кое-что добавить к вашим разведданным, - сказал секретарь.
Вечером Земнов созвал совещание. Партизаны обсудили вопрос о предстоящем налете засады на фашистский аэродром, располагавшийся километрах в шести от лагеря. Решили сначала провести разведку, а потом наметить конкретный план боевой операции.
А ночью Семен Игнатьевич, незнакомый мне разведчик и я отправились на вылазку. Шли долго, осторожно. Часто останавливались, прислушивались к шорохам. Осенний лес не был мне страшен, потому что рядом шли друзья.
Часа через полтора Земнов остановил нас:
- Начинается Родниковая балка. Аэродром рядом. Ты, Кузнецов, занимайся авиацией, я беру на себя штаб, а ты, Костя, - назвал он третьего разведчика, - линию связи и охрану "пятачка". Сбор здесь. Шуму не делать.
Разошлись в разные стороны.
На маленьком лесном аэродроме стояло всего лишь четыре самолета. Это были "мессершмитты". "А что, если на одном из них вырваться в Москву?" - опалила меня дерзкая мысль. Эта мысль не давала покоя до тех пор, пока мы не возвратились в отряд.
- К тому и дело веду, - улыбнулся секретарь райкома, когда я рассказал ему о своем желании. - Охрана у них - так себе. В общем, завтра ночью сделаем налет, Долетишь впотьмах на "мессе"?
- Самолет знаю. Лобов учил летать.
- Ну, вот и добро. А теперь спать.
Налет прошел по плану…
Когда я уже был в кабине "мессершмитта", Семен Игнатьевич Земнов перегнулся через борт и крикнул:
- Газуй, Кузнецов. Привет Большой земле.
"Пятачок" я знал, как собственную ладонь, и все-таки взлететь было очень рискованно. Ведь я взлетал на чужой машине, с "чужой" земли, в "чужое" небо. Долечу ли?
Долетел. И сел, хотя зенитчики гоняли меня по московскому небу до полусмерти. Сел на разбитом вдрызг фашистском самолете…"
Мне что-то рассказывал отец об этой истории, но я, к сожалению, был не очень внимателен. Думал: все это старо и в жизни не пригодится. Интересно, чья это идея - прислать документ такой давности?
Переписывала мать. Значит, ее идея. А может быть, вместе обдумали: пошлем-ка, мол, своему наследнику, пусть знает, почем фунт фронтового лиха.
- Что с вами, Кузнецов? - встревожился доктор и начал слушать пульс. - Если тяжело - снимите противогаз. Пульс нормальный… Почему бредите?
Объяснив жестами, что все в порядке, я протянул капитану листки отцовских записей. Он сел на свое место и углубился в чтение.
Я уже читал и перечитывал с Галабом эту историю одного летного дня.
- Завидуешь отцам? - как-то спросил он.
- "Завидуешь", пожалуй, не то слово. Восхищаюсь их мужеством. И тревожусь…
- За кого? - удивился Назаров.
- За себя. Чего достиг, чем смогу гордиться?..
- Это ты зря, - успокоил сержант. - По-моему, тебе есть уже чем порадовать Кузнецова-старшего.
Накануне праздника Октября капитан Тарусов принял у меня зачет по знанию техники и практическому вождению тягача с полуприцепом. Я буквально вызубрил все. Однако робел перед комбатом. Новиков, мой наставник, тоже переживал: не поторопился ли Тарусов, когда сказал ему: "Вот теперь я вижу, Новиков, что вы - солдат!" Кажется, не поторопился.
- Ну, что ж, - заложив руки за спину, сказал мне командир батареи, - раз готовы, то мое дело опрашивать, ваше - отвечать. Скажите, пожалуйста, как называется эта деталь?
- Копир.
- А этот узел?
- Уравновешивающий механизм.
- А каков радиус поворота автополуприцепа?
Я ответил.
- Общий вес автопоезда?
- …шестьсот пятьдесят…
Капитан светло улыбнулся, довольный ответами.
- Садитесь в кабину, - приказал он.
Я сел. Комбат придирчиво продолжал экзамен:
- Если, допустим, колодки рычагов каретки не зажимают уложенную ракету, что это означает?
- Сломалась пружина, или не отрегулирована длина тяги.
- И что же надо делать?
- Пружину заменить, а для регулировки тяги отпустить контргайки крепления втулок и…
Тарусов замахал руками:
- Предостаточно!
Затем капитан отступил от кабины, посмотрел на часы и резко кинул:
- Расчет, боевое положение!
Я вихрем выскочил из кабины, проверил надежность сцепления автопоезда, стыковку пневморазъема и электроразъема, выключение ручного тормоза и походное положение лестниц. Завел двигатель и тронулся с учебной ракетой в окоп, к пусковой установке. Шестьдесят тренировочных заездов не прошли даром: колеса автотягача стали ровно посредине подъездных мостиков. Застопорив ручной тормоз, я доложил:
- Готово!
Я видел, что мой наставник Саша Новиков ликовал.
Сержант Назаров командовал: "К повороту!", "Влево!", "Заряжай!", "Выводи!"… Но все эти команды касались не меня, их выполняли номера расчета: Федор, Виктор, Герман. А когда я услышал галабовское "Вправо!", то сразу же проверил готовность транспортно-заряжающей машины к выезду из окопа. Все в том же порядке, что и в укрытии.
Ракета осталась на пусковой установке, и я выехал налегке.
- Поздравляю, Кузнецов! - Комбат крепко пожал мне руку. - Теперь двигайтесь выше - приглядывайтесь к ракете. Что не поймете на классных занятиях - приходите ко мне, объясню.
Весь день я чувствовал себя именинником. А на следующее утро начальник штаба зачитал приказ командира дивизиона о назначении "рядового Владимира Кузнецова водителем транспортно-заряжающей машины".
Ура! И прощай водовозка! Теперь можно смело смотреть в глаза друзьям и писать письма домой и Людмиле…
Через шесть часов мы сняли противогазы. Медик осмотрел каждого, выслушал, заполнил свои графики и объявил:
- Обед. Кузнецов, можешь разговаривать. Режим молчания выполняет Другаренко.
Виктор начал молча хлопотать над электроплитой. Родионов вытер вспотевшее лицо, глотнул чаю из фляги и снова уткнулся в схему прибора. Я и капитан открыли консервные банки.