– Привет, Элиот! – Я навесил на лицо самую обаятельную улыбку – я приберегал ее как раз для таких малолетних ублюдков.
– Чего надо?
С Лизой мы встречались уже семь месяцев. За исключением случайного перемирия (оно продлилось полдня), наши отношения с Элиотом оставляли желать лучшего.
– Слушай… – Я улыбнулся еще шире. – Я знаю, у тебя в школе проблемы. К тому же ты скучаешь по родному отцу… Честное слово, я не пытаюсь его заменить. Возможно, в чем-то я тебя разочаровал. Честно говоря, я сам себя порой разочаровываю. Но, Элиот, пойми, это не значит, что мы не можем подружиться. Я просто хочу стать твоим товарищем, вот и все!
– Отвали, козел жеманный.
Умный мальчишка, ничего не скажешь. Ну какой четырнадцатилетний пацан употребит слово "жеманный"? Пока я придумывал достойный ответ, Элиот ушел. Уже лучше: обычно он захлопывал дверь у меня перед носом.
Я заглянул в щель.
– Лиза! Привет!
Через пару минут стало ясно, что Элиот не соблаговолил сообщить маме о моем приходе. Он никоим образом не собирался упрощать наши отношения.
Я зашел в дом. Малолетний гаденыш сидел в гостиной, телевизор смотрел. Сверху доносилось жужжание фена, Лиза – кстати сказать, парикмахер – укладывала волосы.
Я присел на кухне и подождал, пока она спустится. Завидев меня, Лиза улыбнулась, на щеках у нее проступили ямочки. Этакая девочка тридцати лет от роду. Каждый раз, как она улыбалась, у нее на лице проступало природное благодушие и полное отсутствие образования. Лиза с завидным упорством красилась в блондинку и укладывала длинные волосы какими-то невероятными волнами. Короче, моя подруга представляла собой типичный пример сапожника без сапог, точнее, парикмахера без нормальной прически.
– Я не слышала звонка, – извинилась она. – Тебя впустил Элиот?
Я полуутвердительно кивнул. Лиза изобразила улыбку, долженствующую означать: "Ах какая приятная новость, ты так быстро нашел с ним общий язык!" Она предпочитала игнорировать тот факт, что ее сын только порадовался бы, если бы бешеная собака отгрызла мне яйца. Мы с Лизой собирались провести законные полтора часа в пабе. Перед уходом она спросила у сына, может ли она ему чем-нибудь помочь.
– Да, – кивнул Элиот, не отводя глаз от экрана телевизора. – Пошли к черту эту кучу дерьма.
С Уоллесом мы виделись часто – особенно после того, как он развелся. Пока я учился в университете, мой друг устроился на работу, женился, у него родились дети. Работал он в компьютерной фирме и как-то раз переспал с девчонкой-программисткой. На свою беду, Уоллес имел глупость признаться в этом жене. В ответ на честность та попросила его уйти. Пришлось ему переехать в кошмарный дом – стены там такие тонкие, что слышно, как соседи ветры пускают.
Пару раз в неделю мы заглядывали в бар. Сейчас мы пошли в маленький паб неподалеку от того места, где жила Каро. В таком баре, рассчитанном на средний класс, редко можно нарваться на неприятности. Настроение у нас было расслабленное. Бармен, Фил, почему-то всегда ходил в ковровых тапочках.
Уоллес, похоже, обрадовался, что я провел ночь с Каро и отделался всего-навсего очередной шишкой. Неудачный брак и короткая интрижка с той девчонкой подорвали его веру в себя. Уоллес был моим ровесником, но чувствовал себя стариком. С детьми он виделся только по выходным, и это его угнетало. Он слишком поздно понял, что счастливый брак не стоит пяти потливых минут в ближайшей кладовке.
– Ну давай, – говорил я, – назови пять женщин, которые ни за что не захотят с тобой переспать.
Так мы и развлекались.
– А зачем мне список? – хмыкнул Уоллес. – Надо собраться с духом и признать, что все женщины в мире единогласно решили: я не представляю для них интереса.
– Неправда! – запротестовал я. – Давай! Пять женщин, которые глянут на тебя раз и тут же пошлют.
Уоллес задумался.
– На пятом месте, – сказал он наконец, – принцесса Диана.
– Она умерла. Трупы не в счет.
– Ты не говорил, что мертвых нельзя называть.
– Не говорил, да, но так будет неинтересно. Если она умерла, тебе с ней по-любому ничего не светит.
– Спорный вопрос.
– К тому же Диане ты, может, и понравился бы, – предположил я. – Непредсказуемый у нее был вкус. Я о другом. Допустим, у тебя есть деньги, ты богат, вращаешься в тех же кругах, обедаешь в тех же ресторанах… А эти женщины тебя все равно пошлют! Даже если ты последний мужчина на земле и лежишь голый у них в постели.
– Под это определение подходит любая женщина.
– Ерунда. Ты в курсе, что у тебя заниженная самооценка?
– Ладно, – смирился Уоллес. – Поехали. На пятом месте та актриса из "Пиратов Карибского моря". Она бы со мной точно не трахнулась. На четвертом… как ее там… та русская теннисистка, она бы точно со мной спать не стала…
– Шарапова?
– Ну! С ней мне ничего не светит. На третьем месте женщина, которую я хотел бы трахнуть, но шансов у меня ноль… Короче, твоя мать.
– Что?! Мама? Моя мама?
– Да. Извини. Я никогда не говорил, что она у тебя сексуальная?
– Мерзость какая.
– Вот поэтому-то ваша мать, мистер Мэдден, на третьем месте, несмотря на тот факт, что вы некогда проехались у нее по влагалищу. Впрочем, если наденет халатик медсестры, она даже на второе место может выбиться.
– С мамой тебе точно ничего не светит. Ничего.
– Вот именно, – устало подтвердил Уоллес. – Именно поэтому она в моем списке.
Я вздохнул.
– Знаешь что? Надо нам больше на людях бывать, а то жизненные силы утекают.
– Какие такие силы?
– Слышал, как говорят на Таити? "Пожри жизнь – или жизнь пожрет тебя".
– И что это значит?
– Сам посуди. Мы день за днем делаем одно и то же. Мы даже говорим то же самое.
Уоллес сделал большой глоток, поставил бокал и долго смотрел, как в нем колышется пена.
– Наверное, поступать надо по ситуации.
Уоллес отошел в туалет, а я взял еще пива.
– Не смотри, – прошептал Уоллес, вернувшись. – Сказал же, не смотри! Там сидит какой придурок, пялится на тебя. Как будто хочет убить.
Я обернулся. За столиком у окна сидел Гавкер. В пестрой рубашке с коротким рукавом, тщательно причесанный, с золотым кулоном на шее. Мой недавний обидчик сидел, курил и взирал на бокал с пивом. Рядом сидела противная толстуха с рыжими прядями в волосах и лицом, словно отлитым из бетона. Наверное, жена. Они с Гавкером были просто созданы друг для друга.
Гавкер и впрямь бросал на меня смертоубийственные взгляды. Жена от него не отставала.
– Че-ерт, – простонал я.
– Что? – насторожился Уоллес.
– Это тот самый парень.
– Который попал в тебя кирпичом?
– Нет.
– Который книгу поджег?
– Нет. Тот, который избил меня за то, что я его сына от какого-то мальчишки оттащил.
– Скажем прямо, – усмехнулся Уоллес, – ты у нас личность известная.
Я попытался привлечь внимание бармена, но он был занят молоденькой официанткой.
– Вот твой шанс, – шепнул Уоллес.
– Какой еще шанс?
– Говоришь, он тебя в тот раз врасплох застал? А теперь ты застань его врасплох! Давай иди и врежь ему.
– Уоллес, он на меня в упор смотрит. Как я застану его врасплох?
– Я просто предложил.
– У меня другое предложение: допивай. Мы уходим.
Мы вышли, Гавкер с женой последовал за нами. Толстуха погрозила Уоллесу кулаком:
– Ты грабли-то не распускай!
– Простите? – переспросил Уоллес.
Этого оказалось достаточно. Жена Гавкера схватила моего друга за волосы и принялась его бить. Уоллес изо всех сил пытался вырваться. Гавкер хохотал, его гнилые зубы поблескивали от пива и слюны.
– Дура! – крикнул он наконец жене. – Другой!
Впрочем, толстухе было плевать, с кем драться. Уоллес побежал, она рванула за ним. Ее жирный живот колыхался под платьем, больше всего похожим на огромную оранжевую палатку. На тихой улочке в приличном районе выглядело это все довольно дико.
Гавкер осклабился.
– Канай отсюда, усек?
Он резко шагнул ко мне, я отшатнулся и чуть не упал. Гавкер рассмеялся.
Я побежал за Уоллесом. Толстуха тем временем ухватила его и пыталась свалить на землю. Уоллес вывернулся и ударил ее. Жена Гавкера покачнулась и упала спиной на ограду. Я оглянулся: за нами с громкими воплями гнался Гавкер. Мы с Уоллесом побежали со всех ног.
Уоллес весил больше, чем я, да и спортивной формой не отличался. Вероятно, поэтому он и попался толстухе. Гавкер, который бегал хуже нас обоих, догнал Уоллеса на углу, стукнул разок, да и отпустил. Остановиться мы решились только через четыре улицы. Переглянулись и захохотали. Не то чтобы нам было смешно. Смешного тут было мало. Это был смех отчаяния.
Я оглянулся. В тусклом свете фонарей на асфальте выделялись темные пятна, как будто кто-то из нас испачкал ноги в масле. Я оглядел Уоллеса: он шел неуверенно, через шаг спотыкался. Тут я понял, что темная жидкость течет у него из бока.
Уоллеса пырнули небольшим ножом чуть повыше правого бедра. Рана неглубокая, однако зашивать все равно пришлось. Рано утром, когда мы добирались домой из травмпункта, Уоллес мне заявил:
– Я, наверное, некоторое время по барам ходить не буду.
– С ума сошел! – возмутился я. – Если случилось что-то дурное, надо сразу же компенсировать положительными эмоциями.
– Согласен, – кивнул Уоллес. – Просто с тобой не хочу никуда ходить.
– Шутишь?
– Ничуть. Рядом с тобой небезопасно, Марк. Тебе катастрофически не везет. Если честно, по-моему, ты проклят.
Назавтра было воскресенье. Я обедал с родителями. Они по-прежнему жили в доме на мосту Кью – в доме, где я вырос. У дома, как и раньше, стоял фургон-холодильник, а на обед по выходным подавали первосортное мясо, ведь у папы свой мясной магазин, "Еда Мэддена". Я пришел к часу. Мама поцеловала меня, а папа с Томом (они уже сидели за столом) что-то проворчали. Том – мой брат, младше меня на два года. У нас отличные отношения, но общей темы для разговора мы до сих пор не придумали. Том работает у отца; спит и видит, как дело перейдет к нему.
Родители спросили, откуда у меня шишки. Я рассказал про Гавкера, а о Каро упоминать не стал. Мама с папой так и не простили ей моих провалов на экзаменах. Рассказал я и про безалаберного полицейского.
– А ты на что надеялся? – усмехнулся папа. – На страстный поцелуй?
В качестве иллюстрации своих слов отец высунул язык и совершенно непристойно поводил им.
– Морис! – возмутилась мама.
– Что ж, видимо, он не сознает, что подразумевает под собой сущность мужчины.
(Вы, наверное, удивлены, что простой лондонец из рабочих употребляет слово "сущность" или "подразумевать", но мой отец полон неожиданностей.)
– Дай-ка угадаю… – Братец принялся накладывать на тарелку жареную картошку. – Ты его просветишь.
О, такие разговоры были папиным коньком.
– Да, ему надо учиться. Если тебя ударили, надо ударить в ответ. И нечего в полицию жаловаться. Можно подумать, полиция кому-то помогла.
С тех пор, как я в подростковом возрасте открыл для себя Ника Хорнби, меня не покидало желание укрепить связь с отцом. До сих пор мне это не удавалось. Он не понимал, с какой стати мне продавать букинистические книги, а я не понимал, зачем всю жизнь проводить среди сосисок.
Я протянул тарелку за добавкой, рука дрогнула, и горячая подливка плеснула мне на пальцы.
Брат рассмеялся.
– Пальчик! – Он звал меня так с самого детства, с тех самых пор, как мой недостаток проявился впервые.
Полтора года назад я решил избавиться от проблемы и, не сказав никому, обратился к врачу. Терапевт заявил, что неуклюжесть происходит от глубинной неуверенности в себе. Якобы корни болезни уходят в детство. Когда родился брат, он занял мое место в сердце матери. Может, это все и правда, но суть не менялась. Я очень неуклюж.
– У каждого в жизни своя битва, – продолжал отец. – Полагаться можно только на себя. Твой дед работал на каменоломне. День за днем он дробил каменные глыбы огромным молотом. Вот это были мужчины! Женщин там не было, не под силу такая работа женщине. Дед о своих чувствах никому не говорил. Возможно, он иногда плакал. Даже если и так, этого никто не видел. Именно так и поступает настоящий мужчина. Исполняет свой долг. Стискивает зубы и делает дело.
Я принял папин совет близко к сердцу и решил заняться карате. Мысль о самообороне давно витала в моей голове, но если бы не недавние унижения, я бы еще долго собирался. Тренера звали Ленни Фьюри. В рекламе было сказано, что он член национальной ассоциации "Шотокан". Не знаю, хорошо это или плохо.
Я доехал на поезде до нужной станции и нашел душный спортивный зал – там и проходили занятия. Я надеялся на некоторую восточную таинственность… увы, реальность разочаровала меня. Удары, крики – и никакого налета мистицизма.
Ленни оказался крепким парнем примерно моего роста. Оттопыренные уши, странной формы голова. Вместо того чтобы декламировать: "Как волны обтачивают гальку, так дух воина стремится к доблести", он орал: "Ты, держи ногу прямо!" или: "Ты! Десять отжиманий! Живо!"
Ленни окликнул меня в раздевалке после занятий. Голос у него был такой, словно курил он с трех лет.
– Эй, у тебя хреновое чувство равновесия. Согласен?
– Да. – Я пожал плечами.
– Руками ты бьешь ничего, блоки ставишь нормально, а вот удар ногой – катастрофа. Да или нет?
– Возможно, вы правы.
– Я прав. Координация отдыхает. Тебе уже это говорили?
Я кивнул.
– Когда у меня начнет получаться?
– У тебя? Года через два. И то если до седьмого пота пахать будешь. Понял? Иначе ничего не выйдет. Дело в том, что природных способностей у тебя нет. Вообще. Согласен?
– Вы что, пытаетесь от меня отделаться?
– Нет. Совсем наоборот. Я же вижу твои шишки, сынок. Что-то мне подсказывает, что ты не просто так сюда пришел. Достают тебя, да?
Я покорно кивнул.
– И не первый раз? – Ленни сочувственно посмотрел на меня. – Я так и думал. Почти всегда угадываю.
– Мне надо защищаться, – сказал я. – А я не умею. И двух лет у меня нет.
Ленни придвинулся ко мне.
– Могу давать частные уроки. Пятьдесят фунтов в час.
– Дорого.
Ленни пожал плечами.
– Сорок тоже пойдет.
– Когда начнем?
– Прямо сейчас. Зал оплачен до десяти.
– Я устал, – признался я.
– Это не оправдание.
Следующий час Ленни мучил меня отжиманиями и бегом. Через двадцать минут мне пришлось выйти – сил совсем не осталось. Когда я вернулся, Ленни не выказал ни малейшего сочувствия. Он подвел меня к груше и велел ударить.
– Как в карате?
– А ты куда пришел? В фильме сниматься? Пожалуйста, бей, как балерина, только свалишься тут же. Я тебя учу драться. Настоящий бой ничего общего с карате не имеет.
– Странно это слышать от человека с черным поясом.
– Бей уже, тебе говорят!
Я со всей силы врезал по груше. Кулак отозвался болью. Ленни вздохнул и показал мне, как правильно бить – так, чтобы вкладывать в удар вес всего тела. Через несколько минут он попросил ударить его, а не грушу.
– Куда?
– В живот. Не сдерживайся. Врежь мне от души.
Ленни напряг мускулы, и я ударил его кулаком. Эффект примерно тот же, как если бы я долбил скульптуру работы Генри Мура. Через час, когда я наконец отдал Ленни деньги за занятия, единственным моим желанием было пойти домой и завалиться спать.
Я вышел из спортзала. На улице дождь, настроение паршивое. Я точно знал, что, если упорно тренироваться и не забывать о великой цели, лет через пять я смогу одним ударом свалить с ног старуху.
Зонта у меня не было, так что я бежал, стараясь держаться под козырьками домов, а рюкзак тяжело хлопал меня по спине. Сзади бежал какой-то парень в свитере.
На станции я оглянулся, но его уже не было. Угрюмый контролер проверил мой билет. Я перешел через мост, купил в автомате шоколадку и принялся ходить взад-вперед по платформе. На вкус было похоже, будто шоколадка покоилась рядом с телом Рамзеса Третьего чуть не три тысячи лет. Впрочем, голод не тетка, пришлось есть.
Следующий поезд шел в Уимблдон. Наконец на табло загорелась надпись: "ДО РИЧМОНДА". На платформе были еще двое: пышечка в куртке из искусственного меха и мини-юбке и нервный подросток, жутко смущенный намерениями своей подружки.
И вдруг сзади на меня обрушился сокрушительный удар. Поначалу я решил, что толстуха застала меня за созерцанием ее ног, похожих на сардельки. Я обернулся: рядом со мной стоял тот самый парень в свитере, его лицо блестело от дождя.
– Эй ты, сволочь! Держись отсюда подальше! – бросил он мне.
Только тут я узнал его. Это был Уоррен – последняя жертва Каро.
Сталкиваясь с насилием, я каждый раз пытался пойти по самому разумному пути. Успеха это до сих пор не приносило, но тем не менее.
– Уоррен? – Я протянул ему руку. – Я Марк.
На этот раз он ударил меня в грудь.
– Держись подальше от моей девчонки, ты, придурок, а не то я тебе руки повыдергиваю!
– Уоррен, я с ней не встречаюсь. Да ладно тебе. Ты ведь прекрасно знаешь, какая она сучка. На меня ей точно так же плевать, как и на тебя.
Уоррен схватил меня за куртку и развернул. Остальные пассажиры попятились. Сзади слышался железный скрежет: к станции подъезжал поезд на Ричмонд. Я просунул руки между ладонями Уоррена и с усилием высвободился. Что бы там ни думал мой тренер, кое-что я усвоил.
Я попытался отойти, но Уоррен схватил меня за плечи и заставил заглянуть в холодные мертвые глаза. Я не знаю, был он под кайфом или просто страдал. Вероятно, и то, и другое.
– Оставь ее в покое!
– Ладно, ладно, я понял.
Словно не слыша меня, Уоррен пятился к краю платформы. Поезд подошел совсем близко, желтые огни отражались на мокрых рельсах. Только теперь я понял, насколько Уоррен отчаялся. У него не было плана, он лишь пытался хоть как-то облегчить терзавшую его боль.
Я снова каким-то чудом вырвался, невольно толкнув Уоррена в живот рюкзаком. Парень только и успел, что простонать. Потом он упал на рельсы, и колеса поезда разрезали его пополам. Повсюду разлилась кровь.
У меня горело лицо. От стыда? От смущения? Не знаю. Я пошел прочь. Позади визжала женщина, что-то кричал юноша, но я не оборачивался. Я шел и шел. Я и так слишком много видел. Хватит.
К Каро я попал после полуночи. Несколько часов я бродил по улицам, опьяненный шоком и ослепленный виной. Наверное, надо было обратиться в полицию, но я понятия не имел, как там на все отреагируют. Не знаю, почему я ушел. Не знаю. Как только я сделал это, все изменилось. Невиновные люди не бегут с места преступления.
У Каро в гостиной горел свет. Я позвонил в дверь Никто не отзывался, а я все звонил и звонил. Наконец Каро открыла окно и крикнула:
– Отвали, Уоррен!
– Это Марк, – крикнул я в ответ.
Каро высунулась из окна и поглядела на меня:
– Ну, ты тоже отвали.
– Нам надо поговорить.
– Господи… Теперь их двое, – в отчаянии сказала она.
Имелись в виду двое озабоченных придурков, которые ночью шляются под окнами и спать не дают.