- Этот человек пришел ко мне и представил записку от своей хозяйки, баронессы Семеновой, в которой она просила меня приехать к ней с наиболее ценными алмазами; она хотела преподнести их одной своей родственнице в качестве свадебного подарка; сказавшись же больной, она не могла приехать сама. Я приехал, как было условлено, но тут на меня напали.
- И в какую же сумму оцениваются эти камни?
- Более десяти тысяч рублей.
- Это очень плохо для вас, дети мои! - обратился комиссар к нашим пленникам. - Это всем принесет лишь Сибирь. Милослав, ты весьма хитрый бродяга, но имеешь тем не менее возможность стать еще и бурлаком. Дай-ка сюда руки!
После того, как мошенник был закован, такая же участь постигла и его сообщницу. Развязка наступила, и я отправился в свою комнату. Выйдя к обеду, я застал баронессу несколько бледной и утомленной, хотя по всему было видно, что ужас, ею испытанный, постепенно переходил в разряд потрясений, уже пережитых и забываемых. Во время обеда появился и ротмистр. Он пришел, чтобы в весьма пространной речи выразить свое удивление тем, что присутствующие были способны сомневаться в нем, самом честном на свете человеке. Кровь Ивана кипела.
Он вскочил.
- Сударь, к сожалению, я вынужден дать ответ. Нам стало известно и о вашем вчерашнем сговоре на реке, и о вашем рандеву этой ночью. Нам известно также каждое слово, кое было произнесено. Подите прочь!
Ротмистр побледнел; подобного оборота он явно не ожидал. Без единого слова в свое оправдание он вышел.
После полудня пришло известие о несчастье, что с ним приключилось. Его лошадь понесла дрожки и упала вместе с ним в Москву-реку. Он погиб. Не было ли, впрочем, в этом деле и доли его сознательного участия? Кто знает…
Псевдоасессор отправился с сообщницею на пожизненное отбывание срока в Сибирь. Казалось бы, ничто не предвещало новых с ним встреч…
Глава третья
"ОМ МАНИ ПАДМЕ ХУМ"
Со времени описанных мною выше событий прошли годы. Жажда странствий, до времени дремавшая в одном из наиболее неосвещенных закоулков, кои, надо полагать, имеются не только в моей, но и в душах всех смертных, так вот, эта особа, пробудившись, неизвестно по какой причине, потакая, как это у нее заведено, своим прихотям, закинула меня в Америку. Причем, в чем я и убедился в итоге, это было предпринято лишь с тою целью, чтобы, пройдя на юг до Вальпараисо, а после пересев на трехмачтовик "Посейдон" капитана Роберта и пересекая на нем Мировой океан, потерпеть крушение близ рифов Помату. Любезные мои читатели уже осведомлены о том, что происходило затем в Кантоне. Им также ведомо, как я спасся.
Весьма небольшое расстояние, которое предстояло мне одолеть, дабы попасть в Гоби, равно как и то обстоятельство, что бумаги, обладателем коих я являлся, представляли для одного китайца несомненную ценность, повлияли в конечном итоге на мое решение расстаться со старыми друзьями. Итак, я распрощался со всеми и отплыл на джонке к Тяньцзиню, где, как мне было известно, одна из бухт глубоко врезалась в сушу.
Добравшись до берега и расплатившись с лодочником, я решил остановиться на ночлег. Войдя в хижину, я увидел двух людей, сидевших возле печи и пивших чай, приправленный маслом. Один из них был в одежде западных татар, в другом же я признал ламу по его желтой шапке.
- Мен-ду! - приветствовал я.
- А-мор! - услышал в ответ.
- Чужеземец, - дружелюбно обратился ко мне лама, - войди и выпей с нами чаю!
- Благодарю! Но я вижу, что ваш чай близится к концу. Так не лучше ли нам выпить моего?
- И где твой чай?
- А где хозяин этого ночлега, который должен мне его приготовить?
- Едва завидев тебя, он ушел за женой. Садись же и выпей нашего, а потом угостишь нас!
Я последовал приглашению и присел возле печи.
Следуя заведенному обычаю, я занял место между сидящими; каждый из них достал из-за пояса свой кисет и отсыпал мне на руку немного табаку, отчего я, не сдержавшись, чихнул. Однако я был готов к подобному приветствию и, проявляя учтивость, извлек свой кисет. Затем из сумки, которая крепилась у меня на груди, как это делают монголы, достал деревянную миску и наполнил до краев чаем.
Питье не пришлось мне по вкусу. Это был зауряднейший зеленый чай, к тому же приправленный столь прогорклым маслом, что мне стоило больших трудов сделать два-три глотка.
Вскоре появился и хозяин с женой. Оба не отличались опрятностью, но приветствовали меня, тем не менее, с искренней сердечностью. Без каких бы то ни было моих на то распоряжений появился стол, заставленный едой. Затем котел со свежезаваренным чаем, из которого мы тут же принялись наполнять наши миски.
- Откуда вы узнали, что я чужеземец? - спросил я. На мне были кожаные штаны, высокие сапоги, меховая шапка и длинный, подобно пальто, халат, какие обычно носят монголы. К тому же я совсем не предполагал быть разоблаченным как иностранец так скоро. Монгол, рассмеявшись, указал на мои винтовку и револьвер:
- Ни один та-дзе не имеет такого оружия.
Лама, кивнув, добавил:
- У тебя такое же лицо, как и у Ю-Ика, а он пришел к нам с Запада.
- Кто этот Ю-Ик?
- Ю-Ик был большим ламой. Он пришел учить нас прекрасной вере. Он рассказывал про Господа на небесах и его Сыне, о Пресвятой Деве, которая стала Божьей матерью. Сын Господний пришел на землю, чтобы очистить нас от грехов, и вернулся затем обратно, воскрешал мертвых, исцелял больных и совершал еще много других деяний и чудес.
Лама, несомненно, повествовал о Христе и каком-то миссионере, проповедовавшем его учение. Я постарался выяснить, кто бы это мог быть:
- А где теперь этот ученый лама?
- Он пришел из земли Фрамба и имел спутника, называвшего себя Ша-Бе. Я встретил их в монастыре Куп-бум. Они намеревались идти в Лхасу, но не хотели там оставаться, а должны были отправиться к цинь-чаю, наместнику китайского императора.
- Называют ли этого цинь-чая также Ки-шан?
- Да.
- Что ж, мне знакомы эти набожные и весьма ученые ламы. А их слугу звали Сандаджамба.
Лицо ламы озарилось радостной улыбкой:
- Правду сказал ты, ты знаешь их, ведь именно так звали их провожатого. Может быть, ты тоже фрамба?
- Нет, я - герма, но наша страна лежит рядом с землями фрамба, и вера наша такая же, как у них.
- Тогда ты должен нам рассказать о могучем Сыне небесного Господа, о матери его, чье имя Ма-ри, о Пе-тра и Йо-ан, которых он любил, и о Ла-за-ра, которого он спас от смерти! С какой целью путешествуешь ты?
- Мне нужно через горы Хинган и пустыню.
- По какой дороге?
- Я не знаю ни одной. Я хотел бы купить здесь лошадь и нанять проводника.
Он даже хлопнул в ладоши от радости:
- Этого тебе делать не придется, так как ты поедешь вместе с нами на одной из лошадей этого человека. Знай, что я шаби великого святого из Курена, где живут свыше трех тысяч лам. Я пересек Великую пустыню, чтобы увидеть святого в Мукдене, и теперь возвращаюсь назад. Я направляюсь в Богд-уул, где в пещере живет великий святой. Это невдалеке от тех мест, коих ты желаешь достичь.
- Как зовут этого святого?
- У него нет имени, но он знаменит по обеим сторонам гор тем, что рассылает вестников собирать пожертвования, которые хочет употребить на строительство монастыря для десяти тысяч лам, а затем открыть письмена, которые представляет ему ночами Будда. Он тоже пришел с Запада. Едешь ли ты с нами?
- Да, если ты мне продашь одну из твоих лошадей, - обратился я на этот раз к монголу.
- Ты большой лама, - отвечал тот. - Я не продаю, я дарю тебе эту лошадь.
Такая удача выпадала мне в жизни достаточно редко, и я искренне обрадовался. Меня весьма заинтересовало то обстоятельство, что, встретившись с миссионерами Гуком и Габе и пообщавшись с ними, этот лама так крепко в сердце носит христианство.
- Как зовут тебя? - спросил я его.
- Называй меня Шангю.
- А тебя? - повернулся я к монголу.
- Зови меня Бар-тигр.
- В таком случае ты должен быть очень сильным и мужественным.
- Я достаточно вступал со зверьми в единоборство и тем не менее остался жив. А как нам называть тебя?
Я назвался. Лама, помолчав немного, молвил:
- Это чужое имя, оно не позволяет ничего думать о человеке, его носящем. Ты бы согласился, если бы мы стали тебя называть Батор?
- К чему же сразу столь громкое имя?
- Не у тебя ли так много оружия? Не ты ли суть при этом мужествен?
Это была типично монгольская логика. Ламе положено быть ученым, поскольку каждый из многочисленной его братии написал хотя бы одну книгу, мне же - сильным, так как у меня оружие.
В числе прочего, отсутствующего у меня, я был снабжен картой и чаем, который, в чем имел возможность не раз убедиться, является неким мерилом здешней жизни, а затем, получив обещанную лошадь, был готов к отъезду.
Ката, или охранный пояс, играет в кочевой жизни монголов и тибетцев очень важную роль. Длина его приблизительно втрое превосходит ширину, цвет он имеет белый с синеватым оттенком, концы отделаны бахромой, а сам он изготавливается из шелка или подобного шелку материала. Каты бывают разные, в зависимости от состоятельности хозяина, но несомненно одно - каждый должен иметь кату, эту панацею на все случаи жизни. Выражая радость или горе, просьбу или учтивость, и во многих других случаях люди меняются катами или просто предлагают свою. Любой, самый дорогой, подарок теряет без приложения каты всякий смысл.
Итак, мы отправились в путь. Еще в юные годы я очень много читал о Великой Китайской стене, велико же было мое разочарование, когда, достигнув ее на следующий день, увидал лишь кучи мусора с торчащими обломками каменных глыб. Мои спутники пустили коней вскачь и, перебираясь через обломки, ни словом не обмолвились о великом произведении древнего зодчества.
Ближе к вечеру мы догнали большое стадо, хозяин которого был ламой.
- Мен-ду, господин мой лама! - приветствовал его Шангю.
- А-мор, господин мой брат! - ответствовал тот.
- Не угодно ли будет отведать моих угощений и провести ночь здесь?
- Если ты позволишь, мы примем твое предложение с радостью.
- Вы - мои гости!
Затем всеми были выполнены обязательные церемониальные формальности, и мы подошли к стаду.
Оно представляло удивительное зрелище. Меж рогами быков, на спинах лошадей и на хвостах овец укреплены были маленькие ветряные мельницы, на коих была начертана буддийская формула: "Ом мани падме хум" и кои пребывали в постоянном вращении от ветра и движений животных. Такие чукуры, или молитвенные мельницы, весьма распространены в буддийских странах, особенно часто они встречаются на реках и ручьях. Приводимые в движение водой, возносят они денно и нощно молитвы своих создателей. Иногда их укрепляют и на печах, и тогда лопасти вращает нагретый воздух.
Чукуры, укрепленные на животных, должны были охранять их во время стоянки.
Наконец мы расселись вокруг костра, топливом которому служил аргал, и стали пить чай.
Теперь настал черед нашего хозяина расспрашивать нас.
- Откуда идешь ты? - обратился он к Шангю.
- Из Мукдена.
- Очень мудро с твоей стороны, что ты посетил святой город! А куда же ты держишь путь теперь?
- На Богд-уул.
- И эти люди тоже?
- Да.
- В таком случае вам непременно надо повидать великого святого, чьим слугой и шаби я являюсь.
- Ты его шаби?
- Шаби и гонец. Я обошел земли по обе стороны гор, чтобы собрать средства для него и монастыря. Это пятое стадо, собранное мною, и теперь я веду его в Курен, где обменяю животных на золото.
- Кто же получит это золото? - спросил я.
- Святой. Он хранит его в своей Падме, и, как только слитков будет достаточно, начнется строительство монастыря.
- Что это - Падма?
- Его пещера, откуда вот уже тридцать лет он ни разу нам не являлся.
- Ты единственный, кто занимается подобными сборами?
- Нет. Гонцы странствуют везде, во всех землях, где чтят Будду. До начала строительства осталось совсем немного.
- Как далеко отсюда до Богд-уула?
- В три дня вы будете там и, чтя святого, станете его учениками.
- Я уже ученик святого из Курена, - заявил Шангю с гордостью, - я не могу иметь двух учителей!
- Стань же ты его учеником! - обратился сборщик ко мне.
- И у меня уже есть учитель. Он более велик, чем все ваши святые, коим вы молитесь.
- Как зовут его?
- Иисус.
- И-сус? Но я не знаю такого, хотя читал все книги.
- Разве можешь ты сказать, что выпил море, отведав лишь каплю? Миллионы молятся Иисусу, а среди них тысячи писали книги, о которых ты даже не слышал.
Он сделал серьезное лицо:
- Тогда шаби И-суса весьма ученые люди. Как называется монастырь, в котором он живет?
- Он живет в небесах над звездами и здесь, на земле, у него миллионы монастырей и храмов, в которых ему возносят молитвы.
- Это сын небесного господина, - воскликнул Шангю и поделился, причем с великим воодушевлением, тем малым, что он слышал о христианском учении. Остальные слушали с превеликим вниманием, и я в который раз убеждался, что святая миссия среди простодушных монголов снискала поле много благодатнее, нежели среди китайцев.
- Есть ли у вас такая молитва, как наша "Ом мани падме хум"? - спросил меня сборщик.
- У нас много молитв. Если угодно, я могу прочесть одну из нашей Священной книги.
- Прочти.
Я прочел им "Отче наш" и объяснил происхождение этой молитвы. Я рассказывал и рассказывал, а звезды взбирались все выше, костер погас, стало холодно, и наконец забрезжил рассвет.
Тут поднялся лама-хозяин и сказал:
- Ты говоришь языком та-дзе не очень хорошо, но речь из твоих уст течет, как вода в ручье, а религия твоя так же высока, как звезды в небе. Ночь, мною проведенная, была бессонна, но я познал господина небес и земли. Будь в Богд-ууле, пока я не вернусь туда, и тогда я смогу услышать тебя снова и все услышанное записать, чтобы потом поведать о том моим братьям!
Он укрепил на животных мельницы и поднял своих пастухов. При расставании попросил:
- Дай мне слово из своей Священной книги, чтобы душа моя в пути могла радоваться!
- Что ж, слушай: "Бог есть любовь, и кто в любви живет, пребывает тот в Боге, а Бог в нем"!
- Это очень глубокое, прекрасное слово… Дай мне еще одно!
- Бог есть душа, и кто ему молится, должен не в чукур, но в душе и бытии молиться!
- Об этом я особенно должен подумать. Будь счастлив!
Он пришпорил коня. Я знал, что заронил в сердце его искру, которая непременно вспыхнет ярким пламенем.
Чем ближе мы подъезжали к обители святого, тем оживленнее становилось движение. Поминутно, то нам навстречу, то попутно, спешили всадники. Повсюду замечал я "Ом мани падме хум". Видя старания сих несчастных постичь истинного бога, находясь на ложном пути, я понял, что сильнее всего жаждал стать миссионером, и искренне радовался, что за столь короткое время так много говорил с Шангю о религии.
- Разве не слыхал ты, как шаби говорил, что долгое время учениками у великого святого состоят восемь орос? Чье же учение истинно? - спрашивал он.
- Этих орос я должен сперва увидеть. Истинный верующий никогда не станет чтить Бокте-ламу.
Шаби действительно рассказывал про русских учеников святого, и мне не терпелось увидеть их. Я не мог представить, что восемь христиан способны избрать такую стезю.
Наконец достигли мы и Богд-уула. Это был отнюдь не самый большой палаточный лагерь. Ни одна палатка не обошлась без чукур, и вся "святая гора", по названию которой именовалась и эта область, была изображена на молитвенных мельницах. Уже издалека я легко узнал и Падму - пещеру, название которой означало "Цветок лотоса".
Гора, ближе к вершине которой зияла огромная пещера, и действительно походила на огромный лотос. От пещеры протянуты были два каната. Тот, кто желал пообщаться со святым, должен был сперва подняться по одному канату на головокружительную высоту, свершить там обряд, а затем по другому канату спуститься вниз. Внизу стоял лама и давал всем желающим исчерпывающие сведения. Повсюду виднелись мельницы с начертанными на них формулами: "Ом мани падме хум". И на всем пути от лагеря до гор тянулись по земле многократно повторенные слова формулы, и сотни паломников, идущих спина в спину, бросались ниц в благоговейном экстазе молитвы. Многие из них едва влачились, тяжко дыша, сгибаясь под грузом данных ламой книг. Они принимали обет прочесть все молитвы, коими, возвращаясь, становились отягощены.
Тем не менее жизнь в лагере не замыкалась только на религиозных отправлениях. Здесь, причем с немалыми удобствами, расположились китайские лавочники и менялы; видел я и чайные, где за хорошие деньги всегда можно было купить опиум. От предоставленной мне палатки я отказался и поселился вместе с Шангю. Отдохнув от длительного пути и понаблюдав упражнения по медитации, мы отправились в одну из чайных, где людская толчея напомнила мне наши ярмарки или птичьи рынки. Усевшись на возвышении, мы принялись пить чай.
Тут ушей моих достигли звуки, приведшие меня, надо признать, в некое замешательство. То была русская речь, причем беседовали двое, сидящие как раз у нас за спиной:
- Говори по-польски! Здесь достаточно китайцев и монголов, которые абы как, но поймут русскую речь. Кто бежал с рудников, не может быть до конца спокоен…