- Это скоро кончится. И нужда кончится, лишь бы поскорее попасть в Кай-чей или в Цинь-чей, а там уже беспрепятственно можно будет пробраться в Австралию или в Америку. Я думаю, Милославу можно доверять.
- А откуда он знает монгольский?
- Он занимался с детьми надзирателя и случайно нашел учебник грамматики… Кстати, ты знаешь, что вчера старику наверх пришли по меньшей мере восемь слитков? Как раз по одному на брата. Только выдастся темная ночка, мы без труда обделаем это дельце. О лошадях можно не заботиться, запасов у нас хватит, и, если не произойдет ничего непредвиденного, мы пересечем море уже богачами.
Шангю стал собираться обратно в палатку, я же решил, хотя услышанного было более чем достаточно, задержаться, опасаясь, правда, быть разоблаченным. Однако, взглянув краем глаза на говоривших и убедившись, что они мне не знакомы, последовал за Шангю.
На улице я спросил первого встречного человека, где стоит палатка орос. Он показал. И я, сопровождаемый ламой, отправился по лагерю с целью ближе познакомиться с нравами и обычаями паломников.
Мы подвигались к формуле, по которой шли шаг за шагом люди. Один из них привлек мое внимание, благодаря кипе книг, под грузом которой была укрыта его спина. Сделав какое-то очередное движение, он обернулся. Это был… господин асессор. Да и он, заметив мое пристальное к нему внимание, разглядел, кто я. В ужасе он непроизвольно сделал шаг из слов формулы. По буддийским понятиям, это делало все его старания начисто лишенными смысла. Он вынужден был выйти из шеренги паломников, подойти к ламе, следящему за правильностью выполнения ритуальных правил, и отдать свои книги. После этого он исчез в толпе.
Находясь в местах, где был бы русский или хотя бы европейский консул, я не преминул бы обратиться к нему. Но каковы должны быть мои действия здесь? Приди я к ламе, не имея на руках доказательств, это повредило бы мне. И я решил ждать, пока необходимые доказательства сами явятся ко мне. Однако я счел своим долгом предупредить Шангю:
- Я видел орос, - сказал я ему.
- Где?
- Двоих в чайной, а одного видел ты сам, - он отдал книги. Но веруют они не в святого.
- Откуда ты знаешь?
- Я слышал их речи. Они выжидают до первой темной ночи, чтобы похитить слитки.
Он изумился:
- Они говорили это?
- Да. Это воры и убийцы, бежавшие с рудников.
- Так надо сообщить обо всем ламе!
- Можешь ли ты подтвердить правдивость слов моих?
- Нет.
- В таком случае жди, сколько сможешь.
- Нет, я должен это сделать. Идем!
- Ты будешь ждать!
- Я не стану ждать, пока убьют ламу. Видишь, это Куан-Фу! Он чиновник, посланный императором для поддержания порядка и спокойствия, это видно по его бляхе. Не знаю, поможет ли он нам, но ни один лама не делает без него и шага!
Он не дал удержать себя и бросился к мандарину. Тот выслушал его весьма спокойно, а затем подозвал меня. Двое слуг, следовавших за ним, остановились невдалеке.
- Ты орос? - спросил он меня строго.
- Нет, - ответил я тоже серьезно.
- Следуйте за мною оба!
Оба полицейских, вставши по бокам, повели нас в палатку, на двери которой красовался герб императора. Там он распорядился усадить нас:
- Ты - орос, бежавший с рудников, а ты - переодетый лама, вызвавшийся ему помогать. К такому выводу я пришел. Я должен еще раз все проверить. Покуда я не вернусь, вы останетесь здесь. Если попытаетесь бежать, солдаты вас убьют.
Не желая тратить далее время на пререкание с нами, он покинул палатку. Я решил взять себя в руки, справедливо рассудив, что гнев, будучи сродни безумству, крайне нежелательный союзник в подобной ситуации.
Мы прождали около двух часов, после чего нам сказали, что Куан-Фу приглашен к орос и прибудет несколько позже.
Я понял: Милослав начинает действовать. Исход встречи я тут же с живостью представил.
Наступал вечер, и паломники должны были возвращаться с горы в лагерь. В какой-то момент слух мой - но слух внутренний! - уловил некое колебание воздуха, похожее на крик. Через паузу ему уже вторил разноголосый хор, сопровождаемый топотом и шумом. Оба солдата выскочили наружу; больше они не появлялись.
Наконец и мы выбрались наружу и увидели, что их и след простыл. Возле святой горы стоял ужасный шум.
Шангю кинулся в ту сторону, я же первым делом бросился к палатке русских.
Внутри было темно, но более темным пятном выделялась на полу человеческое тело, причем, при взгляде на неподвижную неестественность позы, я понял, что человек находился в глубоком наркотическом забытьи. Это был мандарин.
Лишь теперь отправился я к горе.
По голосам я понял, что святой обнаружил в пещере человека, пытавшегося ее ограбить. Разнесся слух, что застигнутый на месте преступления был орос. За ним последовало сообщение, что святой выкинул несчастного из пещеры и тот, упав с большой высоты, разбился насмерть.
Не прошло и минуты, а из уст в уста передавали новое известие: пропало семь лошадей, а вместе с ними остальные семь русских. Вмиг толпа разделилась в своем отношении к происходящему. Для монголов факт конокрадства затмил даже только что происшедшее событие.
Я же, предоставив верующим самим разбираться - что важнее, улучив момент, подобрался к разбившемуся. Я узнал его сразу же. Это был асессор.
Он глумился над Господом и спознался с буддистами. Пещера носила имя Падма - Цветок лотоса; он пошел от креста к Падме и от Падмы - к смерти.
Есть справедливость, коя выше человеческих стремлений и знаний!
На следующий день беглецы стали возвращаться. Но не один из них не мог вымолвить и слова; я не мог понять, что же с ними стряслось…
Часть вторая
GIRL-ROBBER
Глава первая
ОХОТА НА ЧЕЛОВЕКА
На пароходе "Полуостровной и Восточной компании" из Сью я прибыл на Цейлон и поселился в Пуэн-де-Галле. Я собирался задержаться здесь недолго, поскольку основной целью моего путешествия был Бомбей, где я намеревался изучать древнюю культуру индийцев.
Но скоро мне стало ясно, что время, отведенное мною на остановку, оказалось неизмеримо короче уже проведенного здесь, и единственным моим утешением было то обстоятельство, что я сам был хозяином своего времени.
Всякий оказывающийся на благословенном острове Цейлон, теряет дар краткости, если начнет описывать красоты этой земли. Разнообразнейшая флора и фауна острова, а также этнографические корни столь интересны, что возникает желание посвятить долгие годы жизни своей их изучению.
Я стоял в башне маяка и наслаждался величественным зрелищем.
В гавани буквально толпились суда; преобладали входящие и выходящие морские корабли; среди них выделялись гигантские европейские пароходы, между которыми шныряли китайские джонки; встречались и сингальские плавучие дома. Шведские и датские траулеры, возвращающиеся из южных полярных морей, тяжелые голландские трехмачтовики с высокой старомодной кормой, английские купеческие суда, легкие французские военные корабли и стройные американские. За этой картиной открывался долгожданный причал, кромка которого выступала над водой и потому понуждала капитанов к внимательности.
Скалистые островки, давшие убежище случайным кокосовым пальмам, виднелись поверх непрестанно движущихся волн. Меж ними весьма комфортно чувствовали себя коралловые сады, в которых, довершая великолепие, резвились стайки синих и красных рыб; прожорливые акулы теснились близ берега, привлеченные разлагающимся трупом собаки, а неутомимые крабы растаскивали для каких-то своих крабьих нужд осколки скал.
Дома и хижины города спрятались под кронами пальм и фруктовых деревьев, на чистых улицах толпились люди, и каждый либо каждая из этой толпы могли дать пищу для размышлений: прогуливающиеся леди, издалека и сразу замечаемые белые дети англичан с маленькими, подвижными боннами либо худосочными лондонскими гувернантками и шоколадными кормилицами; курящие сингальские девушки и подростки, чопорные мусульмане, евреи-спекулянты, способные в любое время дня и ночи убедить вас, что именно их товар вам необходим, буддийские священники в длинных, золотом отделанных одеяниях, с чисто выбритыми головами, английские midshipmen в красных куртках, живописные девушки-индианки.
И над всей этой неповторимой картиной тяжкой дланью навис аромат Юга. Солнце, восставая из пучины моря, поливало воду и землю раскаленным пурпуром, и казалось, самая поверхность моря расплавлена. Сие вкупе являло зрелище, кое возможно, не отрываясь, созерцать часами, не испытывая вместе с тем усталости.
Однако оно мало трогало сэра Джона Раффли, который расположился рядом со мной. Величественные облака, в которых, светясь и мигая, утопало небо, зеркало мерцающего моря, бальзам, низвергаемый теряющим духоту воздухом, занимательнейшее сосуществование маленьких частиц безгранично прекрасной Вселенной - все это было им безвозвратно упущено… Но почему? Бесподобный и вместе с тем абсолютно праздный вопрос! Чем, собственно, был этот самый Цейлон в глазах сэра Джона Раффли? Островом с некоторым количеством людей, зверей и птиц, окруженным со всех сторон водой, не единожды употреблявшейся для купания и питья. Чего же еще! Что стоит Галле против Гулля, Пьемонта, Портсмута, Южного Хэмптона или даже Лондона; что значит губернатор Коломбо рядом с королевой Англии, Ирландии и Шотландии - Викторией; что значит Цейлон на фоне Великобритании и ее колоний; что, вообще, способен сказать весь мир, когда есть Раффли-Касл, где сэр Джон благоволил родиться?!
Добрый, почтенный сэр Джон был англичанином in superlativ. Обладатель несметных богатств, он был из породы тех молчаливых, собранных англичан, которые, объездив весь земной шар, встречая опаснейшие превратности судьбы с неизменным хладнокровием, возвращаются в итоге на родину, становятся членами престижных клубов и коротают вечера, вставляя изредка замечания по поводу пережитого. У него был сплин от сознания того, что вся его полная беспокойства жизнь обретает смысл лишь в его собственных глазах; впрочем, несмотря на все вышеизложенное, у него было доброе сердце, всегда готовое отозваться на те большие и малые приключения, кои встречались на его пути. Внутреннее волнение было сэру Джону не свойственно, что, впрочем, не мешало ему оживляться, когда речь заходила о пари. Собственно, пари были единственной его страстью, ради них он готов был совершать чудеса, выдайся ему такая возможность. Мои читатели, вероятно, помнят, что я знавал и других англичан, которые столь же неравнодушно относились к пари.
После того, как сэр Джон побывал во всех крупных странах, он приехал в Индию, генерал-губернатор которой был его родственником; сэр Джон выполнял некоторые его поручения, однажды уже бывал на Цейлоне и теперь по поручению генерал-губернатора приехал с важной миссией к губернатору острова. Мне удалось познакомиться и даже несколько сблизиться с сэром Джоном в отеле "Мадрас", причем уже в первую нашу встречу я понял, что его связи могут оказаться в высшей степени полезными. Представительство Германии не было в те времена столь могущественно, как сейчас, особенно в отдельных дальних странах, а союз с англичанином, чье правительство ревностно следит за безопасностью всех, имеющих к их стране хотя бы какое-нибудь отношение, иначе как благоразумным назвать было бы трудно. Мы сближались все больше и больше, и он, вопреки обыкновению, даже стал испытывать ко мне чуть ли не братские чувства.
Итак, мы стояли рядом, причем он поигрывал своим золотым пенсне с таким видом, словно хотел представить элементарный оптический прибор величайшим открытием мира. При нем был его неизменный зонт, который по желанию можно было преобразовать в трость, шпагу, кресло, курительную трубку и подзорную трубу. Этот уникум был преподнесен ему в качестве подарка в Лондонском клубе путешественников на Нир-стрит, 47; он не расставался с ним ни днем ни ночью и не променял бы на все сокровища мира. Эта chair-and-umbrella-pipe, как он называл свой зонт, была ему так же дорога, как и его великолепная быстроходная паровая яхта, стоящая сейчас в гавани; ее построили по проекту самого сэра Джона на верфях Гринока, всемирно известного судостроительного завода, поскольку он не желал быть зависимым ни от одного капитана.
Я продолжал осматривать окрестности, когда внимание мое было привлечено взводом туземных солдат, движущихся по направлению к нависшей над морем скале. При оружии, по двое шагающие солдаты, связанный по рукам мужчина, одежда которого выдавала в нем сингальца. В любом случае речь могла идти лишь об экзекуции, и, движимый любопытством, что же предпримет в подобной ситуации мой спутник, я решил вывести его из самосозерцательного состояния.
- Сэр Джон Раффли!
Он не ответил.
- Сэр Джон Раффли! - вскричал я.
- Yes! - блеснул он на меня золотой оправой.
- Не желаете ли взглянуть туда, сэр?
- С какой целью?
- Я полагаю, некто будет брошен в воду!
- Некто? Кто это некто? Собака? Лошадь? Человек?
- Человек, сэр Джон!
- Well. Не будем мешать ему тонуть, Чарли!
И он с неменяющимся выражением лица продолжил обзор далее. Шествие, достигнув вершины скалы, остановилось. Солдаты сомкнули ряды возле связанного.
- Хотел бы я знать, какой дьявол сыграл с тем несчастным такую злую шутку, - заметил я, дабы привлечь внимание моего соседа.
- Он что-нибудь для вас сделал?
- Нет.
- Good-god, так дайте же ему спокойно утонуть, Чарли!
- Но обе его руки связаны!
Теперь я высказал то необходимое, что требовалось для участия сэра Джона. Каждый, хоть немного попираемый в своем праве на свободу, оказывался ему небезразличен.
- Он связан? Zounds, это чудовищно, это отвратительно! В старой доброй Англии такого бы не допустили!
- Вы абсолютно правы! Британцы справедливы всегда и в любых инстанциях. Варварам чужда подобная человечность. Взгляните, сколько охранников глумится над несчастным юношей.
- Где это, Чарли?
- Там, вверху, на вершине скалы.
Теперь он смотрел в ту сторону, куда я ему указывал. Я ожидал от него еще одного небрежного замечания, но сэр Джон воскликнул:
- Возможно ли!
- Что?
- То, что это Калади!
- Калади? Кто это, сэр Джон?
- Позже узнаете. А сейчас я должен удостовериться.
Он взял свой зонт, повернул несколько одному ему известных винтов, и вот уже перед нами стояла на подставке великолепная подзорная труба, в которую сэр Джон и смотрел на место предполагаемой экзекуции.
- Не угодно ли пари, Чарли? - спросил он, причем лицо его в то время, как он молча смотрел в трубу, приобретало все более напряженное выражение.
- О чем?
- О том, что этот человек не будет утоплен.
- О!
- Не правда ли, звучит несколько неправдоподобно? Тем не менее, я ставлю сто соверенов!
- Против кого?
- Против вас, разумеется!
- Вы же знаете, я никогда не принимаю подобные предложения.
- Well, это так. Вы замечательный малый, Чарли, но до истинного джентльмена вам еще далеко, поскольку вы всегда отказываетесь от того, чтобы получить хороший куш. Несмотря на это, я именно вам докажу, что запросто могу выиграть пари!
Он засунул в рот два пальца и издал столь сильный, пронзительный свист, что его, надо полагать, было слышно очень далеко. Без сомнения, осужденный слышал его тоже.
Был ли знаком ему сигнал англичанина? Быстрым движением он повернул втянутую в плечи голову и устремил свой взгляд на башню маяка. Раффли издал свист вновь, затем, схватив зонт, принялся размахивать им.
Ответное действие было мгновенно и поразительно. Тот, кого должны были сбросить в воду, неожиданно для всех, прорвав оцепление солдат, подбежал к краю скалы и бросился головой вперед в море.
- Вот видите, Чарли, - молвил Джон Раффли, - я выиграл!
- Этого я еще не вижу; несомненно, человек утонул сам!
- Сам утонул? Вы в своем уме?
- Другого объяснения я не вижу!
- Well, вы еще увидите! Behold, он вынырнул. Ну, Чарли, что вы скажете на это?
- Ей-богу, он жив! У него связаны руки, но парень плавает как рыба!
- Как рыба! Pshaw! Этого чересчур мало; как омар, хотите сказать! Это Калади, мой прежний слуга, лучший ныряльщик и пловец, коему нет равных на всем острове, о чем, впрочем, даже не подозревал бравый мудали, который его и осудил.
- Он был вашим слугой? И поэтому ему знаком ваш свист?
- Ну разумеется. Вообще же, он, видимо, причинил дьявольский вред, ведь вся эта окружная администрация старается попустительствовать туземцам, где и насколько возможно; оно и понятно, ведь они сами - исключительно сингальцы. Впрочем, он приближается!
Обычно неразговорчивый, сэр Джон был возбужден до крайности. Следя за каждым движением пловца с невольным волнением, он размахивал руками, словно желая помочь ему, поминутно снабжая меня необходимыми разъяснениями.