- Это потому что руки наймита действуют по воле чужой головы, эти части его тела не связаны друг с другом, - он помолчал, чтобы улыбнуться Арджуну. - Потому что, приятель, другими словами наймит - это буддху, дурак.
Арджун отказался поддержать шутливый тон Харди.
- Так мы наймиты, как ты считаешь?
Харди пожал плечами.
- Все военные сегодня наймиты, - сказал он. - Вообще-то, почему только военные? В той или иной степени мы все немного похожи на ту женщину, к которой ты ходил в Дели - танцуем под чью-то мелодию и берем за это деньги. Разницы немного, - он снова со смехом наполнил бокал.
Арджун нашел случай, чтобы поделиться сомнениями с подполковником Баклендом. Он рассказал ему про происшествие в чайной и порекомендовал тщательно приглядывать за контактами солдат с местными индийцами. Подполковник Бакленд терпеливо его выслушал, прерывая только чтобы согласно кивнуть.
- Да, вы правы, Рой, с этим нужно что-то делать.
Но Арджун ушел после этого разговора даже еще более обеспокоенным. У него было такое чувство, что подполковник не понял, почему он так разозлился, когда его назвали "наймитом", в его тоне проскакивали нотки удивления, что кто-то столь умный, как Арджун, оскорбился практически из-за простой констатации факта, словно подполковник знал об Арджуне что-то такое, чего тот либо не знал, либо не хотел признавать. Арджун теперь смущенно думал, что попал впросак, как ребенок, обижающийся, когда обнаружил, что всю жизнь говорил прозой.
Это был такой необычный опыт, такие неловкие и дерзкие эмоции, что Арджун с другие офицеры редко о них разговаривали. Они всегда знали, что их страна бедна, но никогда не воспринимали себя как часть этой бедности, они были привилегированной элитой. Открытие, что они тоже бедны, оказалось настоящим откровением, словно мрачный занавес снобизма мешал им видеть дальше своего носа - хотя они и не голодали, они тоже были бедны из-за положения своей страны, а впечатление о собственном процветании - лишь иллюзия, основанная на невообразимой нищете их родины.
Удивительное дело, но самый большой эффект, даже больше чем на Арджуна, этот опыт оказал на настоящих фаюджи - второе и третье поколение солдат.
- Но ведь твои отец и дед здесь были, - сказал Арджун Харди. - Именно они помогали колонизовать эти места. Они наверняка видели кое-что из того, что видим мы. Они никогда об этом не говорили?
- Они не смотрели на это так, как мы, - ответил Харди. - Они были неграмотными, приятель. Не забывай, что мы - первое поколение образованных индийских военных.
- Но всё же у них ведь были глаза и уши, они наверняка разговаривали с местными?
Харди пожал плечами.
- Дело в том, приятель, что их это не интересовало, им было всё равно, единственным реальным местом для них была родная деревня.
- Как такое возможно?
В следующие недели Арджун часто об этом думал: похоже, на долю его поколения выпала расплата за эту замкнутость на себе.
***
Дину чувствовал, что с каждым днем, который он проводит на склонах горы, его фотографии меняются, словно глаза привыкают к незнакомым очертаниям, а тело приспосабливается к новому ритму времени. Его ранние фотографии чанди были угловатыми и плотно наполненными, включали широкие панорамы. Он представлял это место насыщенным визуальными драмами - джунгли, гора, руины, вертикальные линии стволов, наложенные на широкую горизонталь далекого моря - пытался вместить в фотографии все эти элементы.
Но чем больше времени он проводил на горе, тем меньшую значимость приобретал фон. Протяженный ландшафт одновременно и сжимал, и расширял поляну рядом с лесом, где стояли чанди: она становилась маленькой и интимной, но насыщалась чувством времени. Вскоре Дину смог научиться не видеть ни горы, ни лес, ни море. Он приближался к чанди всё ближе и ближе, исследуя текстуру латерита и узоры покрывавшего его поверхность мха, пытаясь найти способ запечатлеть на удивление чувственные формы грибов, которые выросли в стыках камней.
Ритм работы изменился таких образом, что он и сам не мог его полностью контролировать. Проходили часы, прежде чем он делал единственный снимок, он десятки раз расхаживал взад и вперед, экспериментируя со значением диафрагмы, для которой требовалась выдержка в несколько минут, иногда даже полчаса. Он словно использовал камеру, чтобы оживить микроскопические глаза греющихся на солнце у основания чанди ящериц.
Много раз за день по окружающему лесу прокатывалась неожиданная волна суматохи. С ближайших деревьев поднимались с криками стаи птиц и бумерангом пролетали по небу, садясь в том же самом месте, откуда только что взлетели.
Дину каждое из таких движений казалось предзнаменованием появления Элисон, и прислушиваясь к тому, что стало их причиной - иногда далекое рычание грузовика на плантации, иногда - садящийся на ближайшем аэродроме самолет, он настроил свои чувства в унисон со звуками леса. Каждый раз, когда деревья вздрагивали, он отвлекался от работы, пытаясь услышать звук Дайтоны. Часто Дину сбегал вниз по тропе, к проему, откуда мог видеть брод. По мере накопления разочарований, он всё больше злился на себя: это чистый идиотизм - воображать, что она снова вернется тем же путем, учитывая прошлый раз. И в любом случае, зачем ей приезжать сюда, если можно встретиться дома за ужином?
Но потом однажды он и правда заметил мелькание красного на противоположной стороне ручья и увидел стоящую у дерева Дайтону, наполовину в тени зелени. Дину недоверчиво взглянул еще раз и увидел Элисон. Она была одета в темно-синий хлопковый жакет, стянутый на талии широким ремнем. Но вместо того, чтобы перебраться через брод, она пошла вниз по течению, к тому камню, на котором Дину сидел каждое утро, болтая ногами в заводи. Он понял: судя по тому, как она сидела, болтая ногами, опустив их в воду, это знакомое ей место, куда она часто приходила, чтобы побыть в одиночестве.
Когда ступни Элисон скрылись под водой, она приподняла край юбки. Вода была ей почти по колено, и она всё поднимала юбку, до длинной линии бедер. Дину, к своему удивлению, обнаружил, что смотрит на Элисон через стекло видоискателя, так что образ был отделен от окружающей местности и обрел чистоту и яркость. Линии были четкими, чистыми и прекрасными - изгиб ее бедер пересекал кадр по диагонали, описывая мягкую эллипсоиду.
Элисон услышала щелканье затвора и испуганно подняла голову, выпустив юбку из рук, так что ткань упала в воду куполом, кружась в течении.
- Дину? - выкрикнула она. - Это ты?
Он знал, что у него есть только один шанс, и не не в силах был остановиться. Он покинул проем и начал спускаться по тропе, двигаясь с медленной решительностью лунатика, держа камеру неподвижно перед собой.
- Дину?
Он не пытался ответить, а просто продолжал двигаться, концентрируясь на том, чтобы ставить одну ногу перед другой, пока не вышел из зарослей. Элисон заглянула в его глаза с той стороны заводи и слова приветствия замерли на ее губах.
Дину продолжал идти. Он опустил камеру на траву и шел прямо к песчаному берегу и дальше в заводь, ровно напротив того места, где она сидела. Сначала вода была ему по колено, потом поднялась до бедер и почти до груди. Течение тянуло его за одежду, а тонкие парусиновые туфли наполнились песком и камнями.
Дину замедлил шаг, чтобы устоять на месте, а потом увидел, что Элисон болтает ногами в воде, поднимая рябь. Он зафиксировал взгляд на поблескивающей воде и, когда его руки соприкоснулись с ее ногами, почувствовал, как из легких вырывается глубокий вздох. Дину был уверен, что всё произошло из-за воды, это ручей смыл все барьеры страхов и колебаний, которые раньше сковывали его руки. Его пальцы двигались, ощупывая изгиб лодыжки, вдоль линии голени. Потом руки начали двигаться сами по себе, раздвигая ее колени, пока внезапно ее бедра не оказались на уровне его лица. Казалось совершенно естественным, что губы последовали за руками, вдоль плавной линии бедер, до того места, где две линии разделялись. Там он остановился, погрузив лицо в ее тело, и поднял руки, держа ее за талию.
- Элисон.
Она соскользнула с камня и стояла по шею в воде рядом с ним. Взяв его за руку, Элисон повела Дину обратно через заводь, тем же путем, что он пришел, на другой берег. Они шли вверх по тропе к развалинам чанди, держась за руки, полностью одетые и совершенно промокшие. Элисон провела Дину на поляну, до каменного пола, где на латерите лежал густой слой мха.
Потом потянула его за руку вниз.
Глава тридцатая
Ни Арджун, ни кто-либо еще в Джатах один-один не знал, чего именно ожидать, когда они прибыли в Сангеи-Паттани. До отъезда из Ипоха их кратко ввели в курс тех проблем, с которыми они могут там столкнуться. Они знали, что несколько месяцев назад был едва предотвращен мятеж, но всё равно должным образом не подготовились к наполнявшей базу атмосфере беспокойства.
Раньше в Сангеи-Паттани стоял Первый бахавалпурский полк. Между офицерами батальона и английским командующим сложились очень напряженные отношения. Командующий не скрывал своего невысокого мнения об офицерах-индийца, называя их "кули" и угрожая офицерской тростью. Однажды он даже ударил офицера-индийца. Дело зашло так далеко, что высшему командованию Одиннадцатой дивизии пришлось лично вмешаться, командующего освободили от должности, а ряд офицеров отослали обратно в Индию.
На инструктаже Джатам один-один дали понять, что эти меры существенно изменили ситуацию, былые трудности разрешены. Но в день приезда в Сангеи-Паттани стало очевидным, что проблемы бахавалпурцев далеки от завершения. Британские и индийские офицеры за все два часа, которые они провели в первый раз в столовой, не обменялись и парой слов.
И если Арджун с Харди ясно видели напряженность в столовой, то и подполковник Бакленд тоже явно это заметил. За следующие два дня подполковник переговорил с каждым из своих офицеров по отдельности, дав им понять, что братание с Первым бахавалпурским не будет поощряться. Арджун даже обрадовался. Он знал, что это правильное решение в сложившихся обстоятельствах, и был благодарен, что служит под началом командующего такого калибра и настолько благоразумного, как подполковник Бакленд. Но это знание не облегчало ни одну из тех мелких трудностей, которые появлялись при попытках избежать общения с бахавалпурскими офицерами - некоторых они знали еще по академии.
Арджун жил в отдельном помещении, как и все офицеры Джатов один-один. Их казармы, как солдатские, так и офицерские, представляли собой деревянные бараки, покрытые пальмовыми листьями. Они стояли на сваях, в качестве меры предосторожности против термитов и сырости. Но и влага, и насекомые занимали немалое место в жизни казарм. Постели частенько наводнял рой муравьев, с наступлением темноты становилось так много москитов, что для того, чтобы встать с постели даже на минуту, требовалось заново натянуть москитную сетку, крыши часто протекали, а по ночам шуршащие пальмовые листья, казалось, оживали под натиском крыс и змей.
Подполковник Бакленд хотел, чтобы Джаты один-один использовали размещение в Сангеи-Паттани для учений, но обстоятельства спутали все его планы. Когда они направились на ближайшие каучуковые плантации, владельцы запротестовали. Попытки приучить солдат к местности провалились. Потом медицинское подразделение начало жаловаться на участившиеся случаи малярии. В результате пришлось отменить и планы по ночным учениям. Разочаровавшись в самых оригинальных схемах, командующий установил в батальоне монотонный режим, заставив строить вокруг базы и аэродрома укрепления.
Аэродром в Сангеи-Паттани состоял лишь из одной бетонной взлетной полосы и нескольких ангаров, но по-прежнему оставался одним из немногих баз на северо-западе Малайи, которая могла похвастаться эскадрильей. Летчиков можно было иногда уговорить совершить развлекательный полет на тяжелых Бленемах и Брюстерах "Буффало". Арджун несколько раз присоединялся к этим полетам, кружась над склонами Гунунг Джераи, рассматривая каучуковые плантации, низко проносясь над огромными домами и виллами. На вершине горы находилась небольшая гостиница, служившая приютом для отпускников. Летчики часто с жужжанием проносились над гостиницей, так близко, что пассажиры могли помахать обедающим за столами на веранде.
Первые несколько недель в Сангеи-Паттани Арджун понятия не имел, что поблизости живет Дину. Он смутно помнил, что семья Раха владеет долей в каучуковой плантации в Малайе, но не имел представления, где она находится. Впервые он об этом узнал, получив письмо от Манджу, отправленное из Рангуна.
Манджу не знала точного местонахождения брата, лишь что он где-то в Малайе. Она написала, чтобы сообщить, что здорова, а ее беременность протекает спокойно. Но Нил и его родители тревожатся за Дину, он уехал в Малайю несколько месяцев назад, и с тех пор о нем не слышали. Они были бы рады, если бы Арджун его нашел. Вероятно, он остановился в Морнингсайде, у Элисон, которая недавно потеряла родителей. Манджу сообщила адрес.
В тот же день Арджун взял взаймы штабной Алвис и поехал в Сангеи-Паттани. Он зашел в китайский ресторан, где они с Харди пару раз обедали, позвал его владельца Ах Фатта и показал ему адрес.
Тот отвел Арджуна в сторонку, в тенистую аркаду, и указал на стоящий через дорогу красный родстер. Это машина Элисон, объяснил он Арджуну, каждый в городе ее знает. Элисон пошла к парикмахеру и вернется через несколько минут.
- Вот она.
На ней был чёнсам из черного шелка с разрезом от ступни до колена. Волосы обрамляли лицо, как отполированный шлем, их черный блеск контрастировал с мягким сиянием кожи.
Арджун уже несколько недель не разговаривал с женщиной, прошло очень много времени с тех пор, как он видел настолько привлекательное лицо. Он снял фуражку и мял ее в руках. Он уже было собрался подойти и представиться, когда красная машина сорвалась с места и исчезла на дороге.
***
Теперь периодическое оживление на склонах горы и правда стало предзнаменованием приезда Элисон. Поднявшиеся над пологом леса птицы стали для Дину точным признаком, что пора бежать вниз, к проему, чтобы посмотреть вниз, и часто это и правда оказывалась Элисон, одетая в одно из своих мрачных черных платьев, которые носила в офисе. Зная о его присутствии, она смотрела вверх и махала, и уже перебираясь через ручей начинала расстегивать блузку и ремень. На поляну она вступала уже раздетой, и Дину ожидал там, готовый щелкнуть затвором.
Казалось, что часы, которые он провел, приноравливая глаза к склонам горы, явились бессознательной подготовкой к этому, к Элисон. Он потратил много времени, думая о том, куда ее поставить, к какой стене или цоколю, представлял ее сидящей наверху, выглядывающей из-за притолоки, одна нога впереди, а другая сзади, согнута в колене. Между ее ногами он замечал просвечивающие бороздки латерита или мягкие холмики мха, как визуальное эхо трещинок и изгибов ее стела.
Но ее материальное присутствие быстро разрушало эти тщательно придуманные схемы. Как только ее тело оказывалось там, где он хотел, что-то шло не совсем так, он хмурился в квадратную рамку видоискателя и снова вставал на колени возле нее, мягко погружая пальцы в эластичную твердость бедер, перемещая ее ноги на микроскопическое расстояние. Сдвинув ее ноги вместе или чуть-чуть раздвинув, он проводил пальцем по треугольнику ее лобка, иногда приглаживая волосы, иногда растрепывая. В обрамлении видоискателя, неестественно четкие, эти детали, казалось, приобретали огромное значение. Стоя на коленях у ее ног, Дину проводил мокрым пальцем по линии волос, чтобы оставить блестящий влажный след.
Элисон смеялась над той невообразимой серьезностью, с которой Дину совершал эти интимные ласки, только чтобы отбежать обратно к камере. Когда заканчивалась пленка, она останавливала Дину, прежде чем он успевал начать новую.
- Нет. Хватит. Теперь иди сюда.
Она нетерпеливо тянула его за одежду - рубашка тщательно заправлена за пояс, под ней майка.
- Почему ты просто всё это не снимаешь, приходя сюда, как делаю я?
Он сердился.
- Я не могу, Элисон, это не по мне...
Она усаживала его на каменный цоколь и срывала с него рубашку. Оттолкнув его, Элисон заставляла его лечь на камень. Он закрывал глаза, подложив под голову ладони, а она становилась над ним на колени. Когда в голове прояснялось, Дину видел, как она улыбается, как львица над добычей, сверкая зубами. Ее черты были такими совершенными, как только можно себе представить - горизонтальные линии лба, бровей и губ, прекрасно сбалансированные с вертикалями прямых черных волос и тонкими нитями морщинок, обрамляющих рот.
Она читала в его глазах отражение этих мыслей и громко смеялась.
- Нет. Эту фотографию ты не увидишь нигде, кроме собственной головы.
А потом, быстро, но методично, он снова одевался, тщательно заправляя рубашку в брюки и застегивая ремень, наклонялся, чтобы завязать шнурки парусиновых туфель.
- Зачем тратить на это время? - дразнила Элисон. - Всё равно придется снимать.
Он отвечал серьезно и без улыбки.
- Так нужно, Элисон... Я должен быть одет, когда работаю.
Иногда ей становилось скучно столько времени сидеть. Часто она что-то бормотала под нос, пока он настраивал камеру, на малайском, тамильском и китайском, вспоминая мать и отца, вслух размышляя о Тимми.
- Дину - однажды вскричала Элисон в отчаянии. - Мне кажется, что ты больше обращаешь на меня внимания, когда смотришь через камеру, чем когда лежишь рядом.
- И что в этом плохого?
- Я не просто объект, на котором можно сфокусировать камеру. Иногда мне кажется, что тебя только это во мне интересует.
Он увидел, что Элисон расстроена, и бросил штатив, чтобы сесть рядом с ней.
- Так я вижу тебя лучше, чем любым другим способом, - сказал он. - Если бы я разговаривал с тобой часами, то и тогда не узнал бы лучше. Я не утверждаю, что это заменяет разговоры, просто это мой способ... мой способ понимания... Не думай, что для меня это легко... Я никогда не снимал портретов, они меня пугают... эта интимность... так долго находиться в чьем-то обществе... Я никогда не хотел снимать портреты... а еще меньше - обнаженную натуру. Это мой первый опыт, и мне нелегко.
- Я должна быть польщена?
- Не знаю... но я чувствую, что фотографии помогают мне тебя понять... Думаю, я знаю тебя лучше, чем кого-либо.
- Только потому что снял несколько фото? - засмеялась она.
- Не только поэтому.
- А что тогда?
- Потому что это самый интимный способ, которым я пытаюсь понять кого-либо... или что-либо.
- Ты хочешь сказать, что не узнал бы меня без своей камеры?
Он опустил взгляд на руки и нахмурился.
- Вот что я тебе скажу: если бы я не провел это время с тобой, здесь, делая фотографии... Я бы не был в этом так уверен...
- В чем?
- Что я тебя люблю.
Она удивленно села, но прежде чем успела заговорить, Дину продолжил:
- И я также знаю...
- Что?
- Что хочу, чтобы ты вышла за меня замуж.
- Выйти за тебя замуж? - Элисон положила подбородок на колени. - Почему ты решил, что я выйду замуж за человека, который может разговаривать со мной только с помощью фотоаппарата?
- Так ты не выйдешь?