2
Объездчик уехал верхом на красной лошади, а Владимир Петрович пошел в деревню. И не было нужно мясо, но полюбил он ходить в деревенский магазин.
Там, стоя в очереди, наслушаешься о личной жизни Сашки, движении сенокоса и заработках Малинкина.
Сегодня Владимир Петрович узнал последствия ночной грозы. Оказалось, молния ("молонья" - говорили женщины) прихлопнула Евсеева, великого в деревенских масштабах выпивоху. Смешно и страшно - оставила его голым.
Дело непосильное разуму. Куда одежа могла деваться? Поискали - оказалась раскиданной по сторонам, а штаны висели на электрическом столбе.
Владимир Петрович наслаждался. "Где еще такое услышишь? - спрашивал он себя и отвечал: - Нигде не услышишь. Где увидишь Малинкина? Каким образом узнаешь политэкономию Сергеева? Только живя здесь".
Женщины смеялись. Они были приятны ему, эти деревенские женщины, загорелые, пахнущие вялыми травами, одетые в легкие платьица. Вошла почтальонка, повязанная до глаз платочком. Где страх ночи? Милой девочкой глядела она.
Женщины стали решать, отчего Евсеев лежал голый. Кто раздел? Может, шутник. Обобщила разговор бабка в голубом платке:
- Жену мучил, вот господь наказал, черт штаны сдернул.
- Это проявление сил электричества, - сказал Владимир Петрович. - Разница потенциалов, напряжения на разных полюсах.
- Северного и южного? - спросила почтальонка.
- Мужчины и женщины… - ухмыльнулся Владимир Петрович.
- Врешь! - сказала старуха в голубом платке. - Правды у вас, мужиков, как у тебя волос.
И женщины (им надоела тема Евсеева) взялись за Владимира Петровича.
- Плешив, много знает, девушки.
- В животе его знания, бабы, в животе.
- Этот снесется, сразу даст план. - Дите носит!
- Родить будет.
- Бабы, опомнитесь! - крикнула продавщица и улыбнулась Владимиру Петровичу. (Это был отличный покупатель. Он покупал дорогие конфеты и сухие вина, считавшиеся в деревне прокисшими.)
- А я не в обиде, - сказал Владимир Петрович. - Пусть мне попадутся, с ходу влюблюсь!
Похохатывая, он шутливо обнимал ближних женщин.
- Востер! - смеялись женщины.
…Когда подошла очередь, Владимиру Петровичу досталось граммов двести мякоти на большой кости.
3
Он шел домой, в палатку, шагал, наступая на свою тень. Улыбался: хорошо жить!
Как свеж воздух! Сколько наслаждения в шуме женских голосов, в личике почтальонки! Так и надо жить - наслаждаясь всем. Владимир Петрович поискал границы наслаждения - для себя - и не увидел их.
Отлично идти пешком, но сладко крутить баранку автомобиля.
А женщины? Вина? Вкусная еда?
- Любишь ты пожить, любишь, - упрекнул он себя и задумался, откуда это?
Что родило беспредельность его аппетита?
Детство, когда отец был солдатом, а мать стирала чужое белье да подрабатывала шитьем ватников? Годы в институте? Или это гены?… Он подумал о матери и невернувшемся отце.
Матери не помочь: сердце ей не заменишь, искривленных суставов тоже. Недожитых лет не вернешь. Нет, он должен пожить за нее, отца… И за самого себя.
Жить? Это - сложно, надо думать.
И несколько дней он провел в размышлениях. Какие они, все эти деревенские?… Простачки?… Политики?… Его жизненная игра шла на другом уровне и в другом - городском - мире, но Владимиру Петровичу хотелось понять деревенских. Так, на всякий случай.
Он вглядывался в Малинкина, в ловца браконьеров Сергеева, в милое лицо почтальонки. Разговорами старался выведать их суть.
Настороженный, он говорил манящие слова почтальонке. Или рассматривал Сергеева.
Что то растительное, спутанно-корневое, было в деревенской жизни. Да, да, словно выковырнул он из земли корень, в котором все имеет смысл и значение. Но поди разберись во всех переплетениях, глазках, сосочках…
Владимир Петрович знал: он сможет, будет вести работу исследовательской лаборатории. Но жить здесь он бы не мог.
Деревенская жизнь до удивления бойко, напряженно и нелогично выявляла себя. Малинкин поставил на лодку второй мотор. От тяжести лодка задрала нос, а корма ее села до воды. Казалось, не лодка, а Васька бороздит воду, раскидывая струи костлявым задом.
Было видно и без расчетов (хотя Владимир Петрович проделал их), что центр тяжести лодки опасно сместился и Малинкин в первый же ветер хлебнет водицы, а может, и утонет. Но прошел первый, второй и третий сильные ветры, а с Малинкиным ничего не случилось. Загадка!
Другое - Сергеев наседал, а браконьеры не затаивались, наглели. Наезжали городские вороватые автомобили, ползали вокруг поселка на приглушенных моторах. Владимир Петрович частенько под соснами находил затаившееся черное или зеленое автомобильное тело.
…Суета вокруг острова (и стерляди, чешущей пузо) постепенно достигла накала. Будто из рева лодочных моторов, криков, искаженных физиономий, из аппетитов городских лакомок построилась огромная линза, повисла над водой и жгла.
Егеря теперь выскакивали на плоскость моря и днем, и вечером. Они резали лодкой тихую воду, мотались на волнах.
Они выныривали из широких и грузных валов в сильный ветер. Бывало, в реве нежданного шторма в протоку вскакивала черная лодка и замирала, будто щука в заводи.
И Владимир Петрович, борясь с ветром, вешал одежду либо зажигал второй костер.
Уже попался егерям неуловимый Перышкин Иван, попались злющие братья Кокорыши - с пятью сетями. Эти - дрались, и оба егеря ходили с фонарями.
Но Малинкин не попадался, должен был попасться и не попадался. Почему? Или он действовал так нерасчетливо, по-идиотски ("гениально" - шептал в ухо какой-то въедливый голосок), что поймать его было возможно только случайно?
Да и во всем происходящем здесь проступала такая нерасчетливость, такое пренебрежение логикой, что Владимир Петрович переставал верить событиям. Ему стало казаться, что деревенские хитрят ("Но зачем?… Почему?"), что они обтягивают сетью эти места и его самого с палаткой.
Ячеи сети он подозревал, видел в улыбке Малинкина, в Сергееве, в усмешке почтальонки, иногда соскальзывающей со свежих ее губ на тяжелый, властный подбородок.
Да, это тебе не городская вертушка, это характер.
Но зачем все это делалось? Владимир Петрович пытался понять. Он анализировал, упорно думал и начинал чувствовать себя тяжелым и сырым, почти глупым.
Но это же не так! И Владимир Петрович ощутил тягучую злобу к мужикам, егерям, обоим Малинкиным.
- Мужики-и-и… - ворчал он. - Лапотники-и…
4
Пришел Васька - пьяный, в джинсах с медными заклепками. Он сел у костра, сунул руку за пазуху и включил транзистор; тот заговорил петушиным голосом. Оттого казался Васька пустотелым. Плюнул в огонь. Слюни зашипели, вертясь.
- Ты, Владимир Петрович, голова, - заговорил Васька, кося глазами, - но имеешь потолок взлета. Есть в жизни кое-что лучше большой головы.
- Что, умница?
- Жизнь.
"Гм, он неглуп…" Владимир Петрович рассматривал философа. Хорошенький мальчик, но шея тонкая, кадык видится суставом. Усы - обвисли.
- Вчера мы с дядькой четвертную пропили. Тебе небось неделю надо вкалывать за четвертную, а я ее птицей пустил. Жаль мне тебя, Владимир Петрович. Будь у тебя мои деньги и молодость, не сидел бы ты в этой палатке.
- В тюрьме, что ли?
- Га! В тюряге? Хорошо жить, Владимир Петрович, - говорил Васька, - но скучно. Пью - а не пьянею. Женщины и те меня не спокоят. Вот, сошелся с дачницей. Грит мне - люби сильнее, целуй крепче. А мне скучно.
Владимир Петрович скосился на Ваську. Гм, пожалуй, не врет.
Лицо Васьки было раскрытое в удивлении перед этой непонятной ему скукой.
Таращились глаза, таращился рот, облепленный усами. Владимир Петрович задержал дыхание: сейчас он скажет, проговорится, раскроет деревенскую общую тайну. Владимир Петрович напряженно всматривался. В его глазах загорелись точечки.
- Скучна-а-а… - тянул Васька. - Куда ни плюнь, всюду милиция. Свободу мне надо. Полную свободу! - требовал он.
- А что бы ты делал с свободой-то?
- Узнал бы все.
- Все? - зондировал Владимир Петрович. - Все - понятие резиновое, оно включает в себя убийство.
- Убить надо, - Василий бледнел, - гада Сашку.
Он встал. Покачивался, переступая длинными ногами. И усмехался. Пьяно?… Хитро?… Не поймешь! И Владимир Петрович размышлял, что такое Васька?… Кстати, если придется руководить коллективом, то в нем могут оказаться васьки. Что делать с ними? Да, что? Сразу и не придумаешь…
У Владимира Петровича отяжелел затылок и появилась странная какая-то тоска. Такое бывает от плотного овощного обеда: желудок полон, а голодно. Васька уловил.
- Вы не бойтесь, вас я убивать не буду.
- Я и не боюсь, щенок, - сказал Владимир Петрович спокойно. - Топорик у меня всегда под рукой. Вот он. Хорош?
- Знатная работа.
- А теперь проваливай. Пшел отсюда!..
Васька ушел твердой походкой ("А ведь пьян, пьян…"), унес и свою проклятую ухмылку, и деревенскую загадку.
Контактыч
1
О том, что в магазин снова подкинули говядину, Владимиру Петровичу сказал Сергеев: он торчал в протоке с Сашкой, соскучился и пришел выпить стакан чайку. А выхлебал чайник.
Сергеев посоветовал не вешать белье на кусты (могут испортить птички), а натянуть веревочку. И даже помог, и сам повесил рубашку Владимира Петровича, чтобы ее видно было с широкой воды.
Ха! Услужливый человек!
…Неся из магазина мясо, хлеб и сахар, Владимир Петрович приметил на опушке старенький "Москвичом" с побитым бампером. И отчего-то подумал об Иване.
В машине сидел пес боксер. Сплющенная его морда вроде бы знакомая. Пес улыбнулся ему и дружески сказал "ха!". Итак, совпали признаки - автомобиль "Москвич" с мятым бампером (хотя сколько их таких!) и пес боксер. Значит, Ванька здесь.
- Здравствуй, - сказал Владимир Петрович собаке, и та стала вращать хвостовым обрубком. - Как тебя звать?
И постукал ей пальцем. Тотчас собачьи зубы клацнули у стекла. Владимир Петрович не отдернул палец, выдержал, усмехнулся даже.
- Как же тебя звать? - рылся он в памяти. - Что-то на "а"… Афродита, Анна, Афина, Афронт… Да ты же Яшка! - вскрикнул он и ладонью по стеклу ударил: вспомнил!
Собака, услышав свое имя, вертелась радостно.
- Яшка… Яшка… - говорил Владимир Петрович. - А где Иван?
В самом деле, где шатается Контактыч? Почему не заглянул к нему? Быть может, и старик здесь?
Надо ждать.
Владимир Петрович сел в папоротниках, на подушечку зеленого мха. Пекло голову и плечи. Чтобы не терять времени, он снял рубаху и загорал.
От машины шли запахи масла, бензина. В отблесках никеля и стекла дальние сосны приподнимались, пошевеливались.
2
Ивана он приметил по особенной его скачущей походке: тот не шел, а как бы перепархивал. Солнце, падавшее сверху и чуть сзади, облепило его бойкую фигуру. Уже издалека он стал махать рукой.
Они обнялись и потерлись щеками. Был Ванька свежий, в белой рубашке и шортах. Пах вкусно - копченой рыбой.
Владимир Петрович скосился на газетный сверточек в его руках, перекрученный крест-накрест веревочкой.
- Рыба?
- И какая! Смак.
Ванька развернул сверточек и показал Владимиру Петровичу копченых стерлядок. Глаза их были мертвы, носики долги и невинны, жирок выступал на иссохшей золотистой кожице.
- Душечки, горячего копчения.
Ванька причмокнул, сложив губы в дудочку. И подразнил Владимира Петровича:
- Съем сам, а тебе не дам.
- Малинкин продал? - спросил Владимир Петрович, ощущая, как натягивается кожа на скулах. "Собака, - думал он. - Мне не дает, собака".
- Конечно, он, гроза здешних вод, пират, флибустьер и мой благодетель.
- Сколько взял?
- Э-э, у нас свои расчеты.
- Мне он не говорил о копченой стерляди.
- Бэби! - захохотал Ванька. - Здесь у каждого рыбака своя коптилка, и у него, конечно. А эти вот субъекты закопчены на ольховых дровишках. Говорят, так вкуснее. Яшка, бегай!
Иван открыл дверцу и бросил на сиденье стерлядок. Ясно, в них он вкладывает тайные намерения. Какие? И почему молчит о старичке?
Яшка бегал, трещал кустами. Иван восхищался пейзажем и говорил о желании пожить здесь, в палатке, есть вареную стерлядь, любить простую женщину (и подмигнул при этом).
- Здесь не только едят, - возражал Владимир Петрович. - Здесь косят, доят, пашут.
Владимир Петрович сощурился на лицо Ваньки, поцарапанное узкими морщинками. И догадался - это прочерки мозговой усиленной работы. Наверно, легкость Ваньки, его летучесть, не свойство, а тактика.
Морщинки имеют нитяную узость. Да, он физически слаб и постареет рано. Он, собственно, уже стар.
Морщинки пронырливые… Они показывали: человек этот, сильный связями, бездарен в остальном. Мелкими расчетцами живет.
Вот хлопочет, толкает в науку, надеясь сесть на его место. Так они договорились. Что же, быть завом фотолаборатории лесоустроительного института для него хорошо.
Да, с Ванькой можно не церемониться, но и опасно торопиться. Владимир Петрович повел разговор о своем отдыхе.
Говорил долго. Яшка уже набегался и лежал в тени машины, а Владимир Петрович все рассказывал о тонкостях ловли рыбы на перемет, о породах червяков: навозных, подлиственных, дождевых.
Как он и рассчитывал, Ванька не выдержал.
- Говорил о тебе, - сказал многозначительно Иван.
- Ему?
- Ага.
- Спасибо. Ну и как?
- Он ничего, их институт заваливает эту тему. Ну-ка, повтори мне. Значит так: высокий электростатический контраст изображения. Верно?
- Я еще что-нибудь придумаю, - сказал Владимир Петрович. - Главное в другом. Ты знаешь, в работе я вол, бульдозер.
- Это мы помним, это скажем. Итак, ксерография, электростатический контраст фотоизображения. Все верно, шеф мне сказал, что тема стоящая, что он за. (Владимир Петрович опустил голову, чтобы скрыть блеск глаз.)
- А хорошо здесь, - легкомысленный Иван завертел головой. - Воздух, зелень. Ей-богу, оставлю их на даче и кинусь сюда. Ну их, надоели.
- Значит, они где-то здесь? - осторожно спросил Владимир Петрович.
- В Глагольевке у старика дача, им стерлядь везу. Может, еще разок заскочу и обговорим все. Либо дам знать письмом: ваша встреча нужна, да… Личный контакт и вроде нечаянный… Угу? - А Иван стал хлопать его по животу и приговаривать: - И в люди выйдешь, и доктора получишь, и инфаркт заработаешь. (Лицо его смешливо вздрагивало, морщинки ходили по нему, то ускользая в поросль рыжей бороды, то появляясь вновь.)
Они расхохотались. Пес Яшка, мотая головой, тоже стал смеяться - скалясь.
- Ты не ликуй, еще рано, - предостерег Иван. - Старик с замочком. Антикварный тип! Библиотека - ахнешь, но книжицу только покажет, а в руки не даст. Вся мебель его - резной дуб, прошлое столетие. Лидка чулки без конца рвет. И те-емно от мебели. Освещение же свечное, канделябры из бронзы, фигурки.
Представь, весной раздобыл ему стол из дуба. Его шесть работяг за полета на этаж втаскивали и с пупа сорвали. Величиной с половину комнаты! И все ящики, ящики, ящики… Черт знает, сколько там ящиков! Серебряный старичок! Я ему антики добываю… Я Лидку спрашиваю, каково ей с ним? Молодая, кипит. Но - привыкла. Они, бабы, аморфные существа, они кошки, их только пригрей.
Владимир Петрович, слушая, кивал. И по мере рассказа проходил в его глазах серебряный старик. За ним двигался стол из дуба, шесть работяг с сорванными пупами, канделябры, свечи.
Это… шикарно, иметь такую квартиру!
- Жди письмо, - сказал Ванька. Оскалился в улыбке, показав зубы, и уехал.
Деревенские хлопоты
1
Владимир Петрович ждал письмо - и купался, загорал, рыбалил, покупал стерлядь у Малинкина. И видел, как по-сибирски торопливо шло лето со всеми его хлопотами.
Скосив траву в лугах, колхозники взялись за лесные полянки. Работали вручную, косами. И на время лес стал шумным, а поселок безлюдным. Должно быть, от скуки к Владимиру Петровичу стал привязываться петух поселкового милиционера. Он лез ко всем, но Владимиру Петровичу казалось, он вязался к нему одному.
Петух топал за Владимиром Петровичем через весь поселок, только что в лес не заходил. Он мог караулить его у магазина, на почту шел следом за Владимиром Петровичем. Стоило нечаянно повернуться к нему, и петух лез в драку. Однажды он взлетел на уровень глаз, и Владимир Петрович хватил его кулаком. Но легкая, жилистая птица только отлетела в сторону.
Кулак не подействовал, петух наскакивал - растопыренный, страшный, он кричал вороньим криком.
Непонятная осатанелость домашней птицы смущала. А взять Малинкиных - дядю и племянника?
Как-то бродил Владимир Петрович по песку и сделал открытие. Тень, которую он тридцать с лишком лет считал черной, на самом деле была фиолетовая.
По такому случаю решил выпить чайку.
Поднявшись на берег, увидел Малинкина у палатки. Тот, поставив корзину, рылся в выложенных на солнце вещах Владимира Петровича.
Малинкин был недоволен: все, все у пузана предельно добротное. Палатка, одежда, посуда - все куплено с умом и за высокую цену. Это обидело Малинкин а.
И ему стало казаться, что умный Владимир Петрович смеется над ним, получая рыбу задешево. К тому же обманывает его, прикидывая вес рыбы на глазок. А у Малинкина есть безмен, но - дома. Почему не с собой?
- Ты чего? - спросил Владимир Петрович.
- А ты чего… ходишь, - говорил Малинкин, злобно глядя на него. - В прошлом году один такой же ходил, а потом написал в газету. Рыбку нашу жрут, баб тискают, в газету пишут.
- Не бойся, - сказал ему Владимир Петрович. - Я не пишу в газеты. Что принес?
И сам, наклонясь, достал из корзины стерлядку и небольшую нельмочку. Хороши! Владимир Петрович осматривал рыбу, соображая, что станет готовить. Пожалуй, уху следует варить из нельмы, а стерлядь жарить.
"Какая у него, однако, башка, - думал Малинкин. - Не голова, а чемодан. Бог с ним, лучше не связываться".
…Васька же - от скуки - ходил пьяный и хвастал деньгами. В магазине он швырял на прилавок мятые рублевки и покупал ненужное - конфеты, дешевые колечки. Сгребал сдачу в карман, не считая.
- Во как мы, - говорил он, бледнея. - Деньги не считаем. Налетай! Пей Васькину кровь! Васька прост, Васька сдачу на веру принимает.