2
Чебаки засыпали на кукане - Владимир Петрович заторопился. Уходя, оглянулся. И увидел - из тальников торчали сапоги. Новенькие. Подошвы их в песке. Сапоги надеты на чьи-то ноги. И если продолжить их и прибавить средний рост, то голова хозяина сапог должна высовываться из прибрежного тальника к широкой воде.
Отчего-то Владимир Петрович испугался.
- Эй, ты! - гаркнул он и отступил. И поискал глазами какой-нибудь предмет для защиты. Но росли трава да низенькие тальники. В руке была связка уснувших чебаков. "Хлестану ими по морде", - решил он.
Сапоги двинулись к Владимиру Петровичу, из куста выставился зад, обтянутый зеленым диагоналей, и вылез Сашка. На щеке его отпечатался какой-то стебель, на шее висел бинокль.
Глазки его посверкивали.
По довольному виду Сашки догадался Владимир Петрович: в той белой лодочке Малинкин.
Сашка подмигнул и поправил фуражку.
Он обрадовал Владимира Петровича тем, что был знакомым человеком. Но с выползанием Сашки из кустов задом наперед все преобразилось в неприятную проблему. Знак вешать? Это заинтересует Сашку. Не вешать его? Обозлится Малинкин и лишит стерляди.
- Перевоспитали? - спросил Владимир Петрович. - Выпустили?
Сашка не обиделся. Он нагло ухмылялся. Чему?
- Слежу за вашим другом Малинкиным, - сообщил Сашка. - Вот только что они ха-а-арошую сеть вытравили и за подергушки взялись. Темнят.
- Та-а-ак… - протянул Владимир Петрович.
- Именно так, - ответил Сашка.
- Малинкин мне не друг, - объяснил Владимир Петрович. - Глупости… Ладно, я пошел.
- А вы побудьте со мной, - предложил Сашка.
Издевка была в Сашкином голосе. Ясно, они следили за ним.
Он думал, что живет и ходит сам по себе, а за ним подглядывали в бинокль.
Сергеев в городе. Значит, вел наблюдения Сашка.
- Шутник, - сказал Владимир Петрович. - Зачем мне сидеть в тобой в кустах? Ты же не девушка.
- Плевали девушки на плешивцев, - быстро ответил Сашка. Он заедался, надо скорее уходить. И Владимир Петрович пошел. Он шагал презрительно, раскачивал широким тазом.
- Знак тревоги пошли вешать? - близко спросил Сашка. Оказывается, шел следом. Знак? Это серьезное обвинение. Пришлось остановиться.
Владимир Петрович стоял и глядел на Сашку, а тот усмехался - злобно. Зубы у него белые и острые.
- Не понимаю.
- Знак: тикай, мол, друг Малинкин, егеря здесь.
3
Гм, узнали. Но… при этаких словах нужно оскорбиться, обязательно. Иначе прицепятся к нему.
- Но, но! Забываешься! - вскричал Владимир Петрович.
- Рыбный вор! - крикнул Сашка. - Пузырь!
- Сопля! - отозвался Владимир Петрович. Он шел, треща кустами. "Молчать, молчать, - твердил себе Владимир Петрович. Злость опасна. А дать бы паршивцу по шее".
- Жулик! - крикнул Сашка. Владимир Петрович как раз переходил протоку, забыв подсучить штаны.
- Прохвост! - огрызнулся он.
Владимир Петрович был зол на себя - связался! С сопляком! Чтобы избыть злость, он схватил топорик и рубил сушняк.
Отточенное лезвие легко перекусывало мертвые сучья.
Он рубил Малинкина, втянувшего его в глупую историю, того человека, что в делах опережал Владимира Петровича, выхватывал из-под носа лакомые места и превосходные квартиры.
Он носил разные фамилии, был разного возраста.
Он был то Жвакиным, то Кудиновым, женившимся на красивейшей в городе девушке.
…Наконец Владимир Петрович устал и мог рассуждать хладнокровно. Ругает Сашка? Пусть. Догадались? А где вещественные? Он ел стерлядь? Так ее все отдыхающие жрали, покупая у того же Малинкина. Что случилось? Лишняя нервная встряска, и все. Но есть, есть успокоитель. Владимир Петрович подсел к котелку. Он зацепил ложку грибовницы, хлебнул - солнечная благодать вошла в него. Он заторопился, ел жадно, грубо, прямо из котелка. Лук откусывал, хлеб рвал пальцами.
Каждая ложка несла успокоение. И когда Владимир Петрович поскреб дно котелка, то был спокоен и благодушен. Он прощал себе ошибки - чужая была обстановка, нелепая ситуация. Он прощал Сашку: молод!
- Что, насыпали перца на хвост? - с усмешкой говорил он себе, чистя рыбу. Возясь, наткнулся на телеграмму. Приходила-таки золотая девушка. Должно быть, она слушала его диалог с Сашкой.
Он пробежал телеграмму Контактыча о сроке выезда в город и обрадовался: скоро… Итак, теплоход, девять вечера, двадцатое. Хорошо! Отлично!
…Смеркалось. Горели бакены. Лодка Малинкина продвигалась к острову.
Неторопливость Малинкина была уверенная. "И тебе насыплют перца на хвост", - злорадствовал Владимир Петрович.
4
Наступающую ночь, такую необычную в своей жизни, Владимир Петрович едва не упустил. От еды он раскис и если бы пил на сон грядущий чай, то заснул бы спокойно.
Но чай кончился, пришлось пить кофе, хранившийся в пластиковом мешочке. Это взбодрило. Поворочавшись на матрасике часа два, Владимир Петрович чертыхнулся, встал и ушел к костру. Прилег.
Шаяли угли и звезды. Повис Звездный Ковш. Владимир Петрович искал Полярную звезду, чтобы определить время, не глядя на часы-браслетку, и не нашел ее. Но, вспоминая названия созвездий, бормотал:
- Орион… Козерог… Онтарио. Но это же озеро…
И вдруг ночь лопнула - с шипеньем и треском. С острова вспорхнула зеленая ракета, описала траекторию и повисла над белой лодочкой. Вторая ракета пронеслась прямо к лодке.
Это летанье зеленых огней просыпало на воду изумруды - на миллиарды рублей.
Началось!..
Владимир Петрович вскочил. Он слышал - моторы взревели в ночи и покатились к острову. Значит, Сашка караулил не один.
В темноте не было видно набегающей лодки, только несся звук. Непонятно, далеко лодка или близко, подходит она справа или слева… Еще ракета, теперь красная, сыплющая рубины. Что это? Сигнал атаки?
В набегающей лодке, понятно, Сергеев.
Вот к грому сергеевской лодки присоединились покашливанья: Васька заводил моторы. Вот и звук, двинувшийся прочь от острова. И на мгновенье Владимиру Петровичу захотелось сунуться в эту кашу.
Хотелось глупо нестись в одной из взбесившихся лодок, чувствовать страх погони и ощущать счастье ухода от нее.
Слушая моторные ревы, наблюдая за суетой фонарика на острове (Сашка бегал с одного мыса на другой), Владимир Петрович раскусил ту штуку, что выпекли егеря.
Понял, драка с милицией была обманная драка, отъезд Сергеева - хитрый отъезд. Только сейчас Владимир Петрович раскусил особый тип ума Сергеева. Это был опасный, капканный ум.
Купил старший егерь Малинкина, с потрохами съел. Выстрел - небо вздрогнуло. Снова грохот - стреляют, и если не врут уши, из боевого карабина. Это да!
Кто стреляет?… Сергеев?… Васька?… Снова выстрел.
Нет, это уже не шуточки, это - война. Оконченная война - эхо последнего выстрела еще бегало от берега к берегу, а моторы стихли. Теперь неслись вскрики. Кричат не то "ура", не то "а-а". Кто кричит?… Сергеев?… Малинкин?… Наверное, лодку на абордаж берут.
Это надо же придумать - брать лодку на абордаж в индустриальном веке! Какой чепухи не увидишь в деревне.
А Сашка? Его фонарь безумствует на острове. Снова мотор, но теперь на одной лодке засвечен фонарь. Его свет, прыщущий с носа, казалось, тащил лодку к острову.
Владимир Петрович в сильном волнении сбежал к протоке (все звуки тотчас заглохли) и снова наверх. Он суетился, ощущая, что теперь все происходящее имеет отношение и к нему.
Лодки шли в протоку.
- Сколько?! - кричал Сашка. - Кого?
Он мотал фонарем. Из темноты вопил Сергеев:
- Кастрюки-и-и!.. Полно-о-о!.. Се-те-ей… нава-а-ло-ом. Стер-ля-дей… Корзина-а-а…
Торжествующие крики приближались.
"Гм, кусочек, - соображал Владимир Петрович. - Да еще факт браконьерства, да штраф, да несчитанные рыбы. Полный разгром! Вот это Сергеев!"
- А пузатый?
- Хвост поджал, городская жаба! - орал Сашка.
Владимир Петрович сморщился - ругай, если хочешь, но зачем оскорблять?
5
Лодки шли к берегу. Сергеев видел - моргает Сашка фонарем, старается, зовет. А эти? Сергеев повернул голову. Он оборачивался всем телом, держа карабин на коленях.
Мужики вроде бы и не дышали. Их лодка шла, веревка (он пощупал ее) крепкая. Дело сделано, и хорошо сделано. Пусть болтают в деревне, пусть ругаются. Любители рыбки теперь долго не полезут сюда.
…Малинкин сидел, держа рукой поясницу… Когда начали валиться на него ракеты (одну засветили чуть не в морду), в Малинкина вошла слабость. Прошила, можно сказать. Руки его расслабли и ноги, а поясница стала мягонькой. И хотя твердил он себе, что не посмеет Сергеев бить в них боевой пулей, (все же раскис.
Да и Василий хорош. Скидывая сеть, он запутал винт мотора.
Малинкин держался за поясницу и подсчитывал убытки. Сетей в лодке семь, кастрюков пятнадцать, стерлядей полная большая корзина. Все! Кончено! И ему стало жалко себя.
- Не человек ты, - сказал он Сергееву. - Разве можно бить из карабина! Все же не конфетой стреляешь. Говоришь, целил мимо? А если бы угодил? А? Выходит, я для тебя дешевле пескаря?…
- А что ты за фигура такая, - отвечал едва видимый Сергеев. - Отчего мне не стрелять в тебя, если ты главная зараза этих мест.
- Из-за рыбы готов человека укантропить, - ворчал Малинкин.
- Замолчи! - говорил Сергеев. - Надоел ты мне этим летом невыразимо. Когда хищничал, кто плакал? Мы с Сашкой плакали. В Верного стрелил. Да жаден ты, рот шире ворот разинул, вот и попался.
Течение, огибающее остров, подхватило и несло их в протоку. Лодки сблизились, стучали друг в друга. Теперь Сергеев сидел почти рядом, с его колен при отблесках фонаря глядело на Малинкина дуло проклятого карабина.
- Слушай, - сказал Малинкин и облизнул губы. - Слушай, люди мы свои. Договоримся? А? Ну, я жаден, а ты нет. Давай поделим штраф пополам. Пятьсот даю. Идет?
- Какая же ты стерва, - взмолился Сергеев. - Я, пока тебя ловил, десяти лет жизни лишился.
- Такие лишатся, - язвительно начал Малинкин и вдруг понял - не Сергеев виноват. Виноват тот жирный, что обещал помогать, жрал дешевую рыбу, а караулить не захотел. Может, нарочно?… Погубить хотел!.. Деньгам завидовал!..
- Обвел ты меня вокруг пальца, - говорил Малинкин Сергееву. - Ты знаешь меня, я слаб. Прут дачники: дядя Степа, дай стерлядочку, дядя Степа, поймай кастрючка. Я же, старый дурак…
- Заткнись!
Луч света, брошенный Сашкой с острова, ослепил Малинкина. И в этот момент лодки коснулись дна.
Сашка вошел в воду. Он схватился за борт лодки Малинкина. Он говорил, притягивая лодку и тряся ее:
- Попался ты мне все же, Малинкин. За тебя мне сорок любых грехов простится.
И столько непреклонной, молодой ненависти услышал Малинкин в Сашкином голосе, что понял - все, кончено, говорить больше не о чем. И когда составляли акт, то шумел и спорил Васька.
6
Владимир Петрович прислушивался. Из палатки. Вот спорят о чем-то. Должно быть, составляют акт. Он вообразил грубые пальцы Сергеева, зажатый ими химический карандаш. Попытался вообразить лицо Малинкина, не смог.
Прошло время, и погасли фонари, зашумели моторы разбегающихся лодок. Ушла лодка егерей, вторая была еще в протоке. Винт ее шумно плескался: лодка медленно шла вдоль берега, Владимира Петровича вдруг оглушил крик Малинкина.
- Ж… а!.. - крикнул Малинкин, и даже мотор притих.
Должно быть, лодка выскочила на широкую воду и звук разошелся по сторонам, рассеялся. "Что они заладили одно и то же?"
Владимир Петрович расстроился. Он лег и попробовал заснуть. Не получилось.
Вышел. Ночь кончалась, вот уже и роса на траве, и крики редких коростелей. И вдруг вспомнилось - мотор браконьеров затих уж слишком быстро. Значит, Малинкин не ушел на широкую воду, он здесь, подглядывает. Убьет, пожалуй.
Черт бы всех взял!
- Без паники, старик, - приказал себе Владимир Петрович. Подняв топорик ("Ай, ай, бросил открыто!"), он нырнул в палатку, оделся потеплее и вылез на четвереньках. И так ушел в лес, просидел под сосной до рассвета, а отоспался днем.
Пошли ночные бдения. Но Малинкин не приходил.
Драка
1
Двинул рукой - загремело. Он вздрогнул и проснулся. А-а, это кастрюли… Владимир Петрович шевельнулся, но встать не мог. Он казался себе растекшимся. Частями его тела были кастрюли, топорик, сжатый рукой, палатка…
Владимир Петрович сел, размял ноги и убрал кастрюли, нагороженные так, чтобы в палатку не могли влезть без шума.
Вышел - такая ночь вокруг. Она объяла, охватила мир.
В город, надо скорее ехать в город. Слава богу, ученый старикашечка близок, эта ночь последняя здесь. Сегодня он уедет, уже договорился о доставке вещей к теплоходу.
Все - Малинкин, Сергеев, почтальонка, Сашка с его желтыми глазами - они уйдут в прошлое, исчезнут!
Он будет в городе жить свободно, уверенно…
Владимир Петрович вернулся в палатку. Он зажег фонарик и запихивал вещи в утробы рюкзаков.
Уложившись, выбрался из палатки. Светлело. Владимир Петрович похрустел суставами, босым прошелся по росе к берегу: следил, как на воду проливался утренний туман, пахнущий дымом…
Владимир Петрович взял ведро и пошел выбирать переметы.
2
Туман залил море и остров. Переходить знакомую протоку было жутковато. Казалось, что он ошибся и уже бредет в широкой воде.
Он выбрался на остров.
Остановился. От перемещения воды туман здесь расходился. И не в двух или трех, а лишь в десяти шагах обрывался мир.
Один! Владимир Петрович испытал жуткое ощущение. Он не хотел, он не любил быть один. "Так пусть будет еще кто-нибудь", - пожелал он. И услышал плески весел. Они приближались к острову. Кто это? Теперь встревожился Владимир Петрович. Кого могло принести сюда на рассвете? Рыбака? Малинкина? "Так пусть я буду один", - желал Владимир Петрович. Но из тумана вылез серый призрак лодки. Огромный, горбатый. Да это не горб, а сидящий на веслах человек… Малинкин?! Ух ты!.. И Владимир Петрович втиснулся в кусты. Мокрые, они не зашуршали.
Действия Малинкина были для Владимира Петровича сплошным ребусом. Во-первых, лодка: старая, сделанная из длинных, дочерна смоленных досок. И зачем горбиться на веслах механизированному браконьеру Малинкину?
А тот уже, причалив, вылезал из лодки. Взяв ее за нос, стал кряхтя втягивать на песок.
Увязив нос лодки, долго искал что-то на берегу, то входя, то выходя из тумана. Владимир Петрович заметил, что Малинкин носил на себе мелкие клочки этого тумана, хватающего его за голову, плечи, подвернутые штаны.
Малинкин искал, но что? Когда тот нащупал и потянул к себе перемет, Владимир Петрович мог только пожать плечами.
3
Малинкин вытягивал перемет, пятясь в туман, раскладывая шнур вдоль воды. Клал с неснятой, вертящейся на крючках рыбой. Тех чебаков, которые срывались с крючка и упрыгивали в воду, он подбадривал, говоря:
- Скачи, скачи до дому…
В этом "скачи до дому" была смесь языков, и Владимир Петрович думал, что все теперь перепуталось. Он вот тоже угодил в путаницу. Хорошо сооружать ее самому, но когда другие…
Малинкин пошел к лодке и взял ведро. Ушел с ним в туман. Сначала там все было невидимо и неслышно, потом стал проступать голос. Малинкин то ругался с кем-то в тумане, то ласково убеждал. Говорил:
- Да ты не вертись, не вертись, стерва, я по-быстрому…
И в плохом слове "стерва" сквозила нежность.
- Ничего не понимаю, - сказал Владимир Петрович. Он пошел на голос. Шагал беззвучно - песок был сырой, а ветки тальников раскисли в тумане.
Идти пришлось в конец острова - перемет был длиннющий. Каждый раз, забросив его, Владимир Петрович отмахивал руку, а потом долго растирал ее.
У мыса он снова влез в кусты. Туман ложился на листья и скатывался с них каплями, большими и тяжелыми. Они били по плечам, по голове. Мочили.
Неприятно, зато до Малинкина рукой подать. Тот вдруг захихикал и сказал:
- Теперь покрутится, пузатая сволочь!
Владимир Петрович тянул шею: туман мешал видеть.
"Господи, да разгони ты этот проклятый туман".
Дохнул ветер - первым утренним вздохом. Он оторвал туман от кустов и понес его над водой. Просветлело. Владимир Петрович ясно видел: Малинкин цепляет на крючки его перемета кастрючков. Двух.
Рыбы брыкались, ширили дыры ртов, щелкали роговыми хвостами. Малинкин укрепил их и пустил в воду. Один кастрюк стал опрокидываться на спину. Видно, засыпал.
Малинкин подержал его спинкой вверх, в нормальном положении. Осетрик понемногу приходил в себя.
- Так, шельмец, так, паразитик, - уговаривал Малинкин. - Работай жабрами, работай.
И пустил в воду. Все ясно!
Владимира Петровича восхитили простота и верность расчета Малинкина.
Гениально придумано! В одном тот просчитался - что поднимется он вот в такую рань, в туман - от непокоя - и придет вынимать переметы.
"А я - везучий", - ухмыльнулся Владимир Петрович.