Здесь проявлялся еще один признак архаичного сознания - его видимая хаотичность. Им зачастую устанавливались фантастические, ничего общего не имеющие с реальными связи между предметами, между явлениями. Произвольность навязываемых архаичным сознанием внешнему миру отношений производит впечатление не только беспорядочности, но и временами пугающей иллюзорности, призрачности. Это впечатление естественно, если подходить к духовному миру архаичного человека с мерками европейца XX века. Но допустимо ли это? Не правильнее ли "расшифровать" его собственную логику, проследить ход его мысли? И тогда обнаружится, что присущее ему ви́дение мира отличается целостностью, стройностью, внутренней последовательностью.
Наверное, все так же менялось перед глазами Алисы, когда она путешествовала по Стране Чудес. Предметы неожиданно трансформировались, исчезали при прикосновении, показывали неожиданные свойства, однако самые удивительные превращения не могли скрыть черт и признаков весьма реальной действительности.
Эту "действительность" архаичного сознания, его внутреннюю логику позволяет понять знакомство с многочисленными в каждом предклассовом обществе табу. В системе запретов с резкой выразительностью проявлялись и внешняя беспорядочность этого сознания и его непреодолимое стремление к строгой законченности. Табу могут служить хорошей иллюстрацией этого противоречия.
Запреты бесконечны. Среди ламба Замбии нельзя переносить огонь из старой деревни на новое поселение. У ланго Центральной Уганды женщинам бывает запрещено употреблять в пищу мясо некоторых антилоп, есть многие дикие ягоды. Им не позволялось также переступать через выступающие из-под земли корни деревьев, через стволы, поваленные ударом молнии, находиться в тени смоковниц. Все эти запреты должны были соблюдаться с особой строгостью, если женщина беременна.
Некоторые табу носили личный характер, другие затрагивали либо мужчин, либо женщин, либо детей, либо стариков, третьи - весь род, все племя, всю этническую группу. В одних случаях запреты соблюдались лишь в течение определенного времени, скажем, в период беременности или болезни, в других - постоянно. Особенно многочисленными запретами были окружены наиболее важные периоды в жизни человека и семьи - рождение ребенка, достижение им половой зрелости, брак. И это понятно, если вспомнить, что табу служило прежде всего защитным средством от беды, от несчастья.
Какие же идеи оправдывали существование запретов в глазах человека архаичного общества, придавали им необходимую видимость разумности?
Некоторые табу имели, на первый взгляд, моральный характер. Например, строжайшее запрещение женского адюльтера у очень многих африканских народностей. Европейцу это табу кажется настолько естественным, что он склонен забывать, что основания этой этнической нормы в африканском обществе совершенно иные, чем в европейском.
У ланго измена женщины рассматривалась как серьезнейшее преступление и каралась смертью. По их мнению, внебрачная связь была отнюдь не простым моральным прегрешением, а нарушала основные принципы племенного общества, создавала для него определенную угрозу. Существовало выражение, что измена "портит род". В чем его смысл?
В родовом обществе кровные связи играли особую роль. Ими определялось нечто большее, чем поверхностные взаимоотношения людей; сознание общности происхождения спаивало этих людей в сплоченную, монолитную группу. И адюльтер порождал опасность именно для этой духовной, моральной целостности рода, причем нераскрытая связь представлялась особенно угрожающей, потому что никто не мог предупредить возникновения в ее результате невидимой трещины в общине, которая неизбежно обнаружилась бы позднее и причинила роду непоправимый ущерб.
К тому же адюльтер нарушал отношения не только между живыми. Им вносилась смута в отношения между родом и его предками, которые, согласно широко распространенным верованиям, защищали сородичей от несчастий - голода, болезней, нападений. Появление в общине человека, не связанного с предками какими-либо узами, возмущало духов - хранителей рода и могло породить непрекращающуюся полосу бедствий. Опять-таки, когда адюльтер оставался нераскрытым, члены рода не могли предупредить его последствий.
Жесткое осуждение адюльтера поучительно сопоставить с отношением к бездетности. Бездетность обычно покрывала позором и женщину и ее мужа, а бездетных женщин много в Африке: у одних дети погибали в преждевременных родах, у других - в младенчестве от болезней. У фанти Ганы в таких случаях обращались к ведунам. Те обычно подтверждали, что беда вызвана злой судьбой. Тогда в отцовском роду женщины совершались особые обряды, призванные умилостивить его предков-хранителей. Приносились жертвоприношения, за которыми следовало ритуальное омовение женщины; злая судьба как бы символически изгонялась этим обрядом очищения.
У лугбара Уганды бездетные мужчины, умирая, становились ангувуа - предками, которые считались "забытыми" или "потерянными" для своих сородичей. Бесплодная женщина после смерти не допускалась и в эту группу. Она становилась "ничем".
Таким образом, и представления о бездетности как общественном позоре, и обращения к предкам за помощью, и очищение как средство защиты от беды - все это звенья типичной для предклассового общества системы истолкования окружающего мира, системы последовательной и стройной. Когда в нее пристально всматриваешься, то отдельные ее части так же хорошо сочетаются, как элементы головоломки, решение которой найдено.
Мысль человека архаичного общества настойчиво стремилась к ясности, к последовательности в объяснении мира, но на результатах этих усилий не могла не сказаться ограниченность опыта, знаний. Само горячее стремление упорядочить свои представления о мире толкало его сознание на путь создания гигантских, охватывающих вселенную конструкций, которые в мнении общества выглядели столь же реальными, как сама действительность, хотя в свете наших знаний кажутся чудовищным нагромождением фантастических деталей, мифических картин. Архаичное сознание, познавая действительность, одновременно создавало свой воображаемый мир, и акт познания был вместе с тем актом творения.
Из какого материала строился человеком образ окружающего мира? Его сознание своеобразно классифицировало, группировало накопленное. Признаки, по которым шло сближение отдельных понятий, целиком определялись общественным - и исторически напластовавшимся и повседневным практическим - опытом; на них сказывались в то же время уже сложившиеся, ставшие традиционными представления. В конечном счете в архаичном сознании даже весьма отвлеченные понятия и представления воплощались в предельно конкретной, как правило, форме.
В частности, это своеобразное противоречие архаичного сознания ярко обнаружилось в народном искусстве. В Африке - с особой силой. Мне кажется выразительным один пример - ашантийские куколки акуаба из Центральной Ганы. Это образец геометрической обобщенности в искусстве - плоский диск головы венчает конусообразное тело, крестообразно пересеченное узким тонким цилиндром двух рук. А вместе с тем этот символ богини плодородия обычно украшен отдельными, весьма конкретными и реальными деталями: на диске лица различимы племенные шрамы, к нему прикреплены серьги вроде тех, что носят ашантийские женщины. На конусообразное тело может быть надето платье - точная копия настоящего.
Контраст между предельной обобщенностью целого и опять-таки предельной достоверностью подробностей разителен!
Но вернемся к тому, как архаичное общество систематизировало накопленные им знания. Вновь бросаются в глаза известная двойственность, внутренняя противоречивость работы мысли в этом направлении. С одной стороны, в ней отражался властный волюнтаризм архаичного сознания, которое пыталось подчинить действительность собственным законам, своей воле. А с другой - эта систематизация опиралась на представления о реально существующих в природе отношениях и связях, причем именно ограниченность этих знаний питала характерный для архаичного мышления волюнтаризм.
В детских сказках о льве - царе зверей, о хитрой лисе, о робком зайце далеким эхом звучат усилия архаичного сознания классифицировать и, следовательно, осмыслить действительность. Одним из первых шагов в этом направлении и было перенесение представлений общества о самом себе на внешний мир, на природу. При этом не один мир зверей приобретал явственный отпечаток существовавших в обществе социальных отношений, но и растения, и рыбы, и птицы. Они начинали говорить человеческим голосом, жить по человеческим законам и через века захватили детское воображение. Однако то, что потом станет сказкой, долгие столетия во многом определяло отношения человека и природы, человека и общества.
Растения, которые выращивались в африканской деревне, делились на "мужские" и "женские", причем крестьянин вносил в растительный мир известную иерархию. На вершине этой лестницы находились в Западной Африке орехи кола, на низшей - различные овощи, которые выращивались женщинами рядом с домом. И эта классификация не была чем-то отвлеченным. От нее в значительной степени зависела система разделения труда в африканском крестьянстве, а в некоторой степени и система распределения урожая. Одни культуры могли выращиваться только женщинами, другие, напротив, исключительно мужчинами.
Когда в Лесной Гвинее, гористой, удаленной от крупных экономических центров области, появились в первые послевоенные годы приносящие некоторый доход посадки кофейного куста, то женщины края увидели в этой культуре средство обеспечить себе некоторую экономическую независимость. Кофейный куст, новый в этих местах, не был "охвачен" древней классификацией сельскохозяйственных растений, и потому с ним не было связано каких-либо запретов. Женщины поэтому могли возделывать кофейные плантации без опасения репрессий со стороны племенной общины. Они могли оставлять себе и доход, полученный от продажи сбора кофейных зерен.
Параллельно с этой системой существовала и другая - основывающаяся на движении луны и солнца. Скотоводы фульбе Западного Судана разделяли растения на группы в зависимости от дня недели и восьми пространственных направлений.
"Растения можно собирать по различным признакам, - писали малийский ученый Ампате Ба и французская исследовательница Жермена Дитерлен. - Кора, корень, листва или плоды должны быть сняты в зависимости от дня лунного месяца, которому соответствует данное растение, и взывая к ларам - духам - хранителям стад, которые связаны с движением месяца и положением солнца. Поэтому жрец силатиги, давая свои указания, скажет примерно следующее: "Чтобы совершить это дело, ты возьмешь листок не имеющего коры колючего вьюнка. Ты это сделаешь в такой день, когда солнце будет находиться в таком-то положении, глядя в таком-то направлении и взывая к такому-то лару"".
Какие еще признаки служили основой для систематизации? Пожалуй, один из главных - это внешнее сходство. Похожие предметы считались наделенными одинаковыми свойствами и потому объединялись сознанием.
Идея, что внешне сходные предметы обладают и внутренним сходством, даже некоторым сродством, оказалась чрезвычайно плодотворной. В архаичном обществе крайне широко распространилось убеждение, что между предметами с общими чертами существует некая глубинная связь, причем, влияя на один предмет, можно оказывать воздействие и на другой, хотя бы он и находился где-то далеко. И этот вывод был очень важен. Он давал человеку - пусть обманчивое - ощущение силы перед лицом природы. В собственных глазах он становился властелином мира - чувство, без которого ему трудно было бы пересечь ожидающие его впереди века слабости и рабства.
Сила слова
Можно сказать, что в известных пределах архаичное сознание исходило из принципа, что форма определяет, активно влияет на содержание. Выразительные проявления этой черты архаичного мировоззрения можно было наблюдать у костров, в которые во многих африканских странах миссионеры бросали маски и деревянные идолы. Ведь если церковники раздували их пламя скорее из административного рвения, то африканцы иной раз смотрели на происходящее с искренним ужасом: им казалось, что они на пороге гибели.
С этим кругом представлений связана и вера во власть слова, в заговор. Владелец одного из книжных магазинов Аккры рассказывал мне, что среди его покупателей большим спросом пользовались поступающие главным образом из Индии книги с магическими рецептами способов разбогатеть, завоевать любовь женщины или уважение окружающих. В районах, где сильно влияние ислама, марабуты изготовляли талисманы, защищающие от болезней, от заговора, от других несчастий. Талисман представлял собой кожаную коробочку, в которую вкладывался листок бумаги с написанной на нем фразой из Корана.
Уровень общественных знаний был таков, что человеку было нетрудно поверить, будто бы в окружающей его природе словно распылены собственно человеческие качества. Прежде всего жизненное начало, но также интеллектуальные и душевные свойства людей. И не только в сказках звери вдруг начинали говорить человеческим голосом, из яиц страуса появлялись прекрасные девушки, а крокодил спасал заблудившегося юношу. Долгие годы в Африке существовали тайные общества людей-леопардов. Те, кто допускался в эти союзы, верили, что они действительно способны к перевоплощению. Столь же распространенным было убеждение и в возможности зверей принимать человеческий образ.
В конечном счете эти представления отвечали определенному кругу идей, которые никогда не были сформулированы в отвлеченной форме, но тем не менее были известны каждому. Ими было пронизано все миропонимание архаичного общества, и они оказывали влияние на все поведение человека.
Эти идеи складывались в процессе классификации и систематизации обществом окружающих предметов и явлений, то есть в ходе своеобразного упорядочения действительности и ее познания. И характерно, что, сближая между собой отдельные явления и предметы, архаичное сознание как обнаруживало реально существующие между ними связи и отношения, так и навязывало им связи совершенно произвольные. В этом, как кажется, заключалась одна из противоречивых особенностей самого процесса познания, который вел и к открытию подлинных тайн природы и одновременно к созданию фантастических образов мира, самого общества.
К. Леви-Строс, анализируя стремление человека к познанию мира, задумывался над вопросом, как объяснить тысячелетия застоя в сфере накопления обществом объективных знаний. Пытаясь дать свое решение этой загадки, он писал: "Человек эпохи неолита или предыстории… наследует давнюю научную традицию; однако если разум, который вдохновлял его самого, как раньше его предшественников, оставался таким же, как у современного человека, то как объяснить, что он остановился и тысячелетия застоя разделяют неолитическую революцию и современную науку?"
Далее французский ученый писал, что сама природа допускала два пути ее научного познания. По его словам, один из путей близок к интуиции, он основывался на прямом восприятии и воображении. Второй же метод познания был далек от интуиции. Неолитическая революция, выразившаяся в создании сельского хозяйства и керамики, была подготовлена научным мышлением первого типа. Напротив, современная наука зиждется на втором методе познания.
Надо сказать, что здесь мысль исследователя утрачивает свою ясность. Хотел ли К. Леви-Строс сказать, что нужны были тысячелетия для того, чтобы общественное сознание смогло перейти от одного метода научного мышления к другому? Думал ли он, что неолитической революцией был исчерпан познавательный потенциал первого из указанных им способов научной мысли? На эти вопросы трудно ответить.
Если загадка, о которой рассуждал ученый, была подмечена им с большой проницательностью, то ее решение представляется скорее спорным.
Помимо многочисленных неясностей, сопутствующих развитию его доводов, само выделение некой "научной" мысли кажется произвольным, когда речь идет об эпохе, для которой характерна именно "нерасчлененность" сознания. Думается, что французский ученый не учитывал в достаточной степени и двойственности процесса познания, о котором шла речь выше. Не будет преувеличением сказать, что человеческая мысль на тысячелетия заблудилась в тумане собственных фантазмов.
Но, может быть, главное заключается в другом.
Отвлечемся от такой причины, как распыленность архаического общества на изолированные, больше того - тяготеющие к самоизоляции племенные группы. Их и сегодня можно обнаружить в иных районах Африки, и ясно, как эта самоизоляция мешала распространению и накоплению знаний.
Отвлечемся и от существования определенных групп в обществе, паразитирующих на его заблуждениях. Они энергично поддерживали господство издавна сложившихся суеверий, традиционно существующих взглядов, как бы далеко эти взгляды не расходились с истинным знанием. Мракобесие имело весьма активных защитников уже на самой заре человечества.
И все же не только это затормаживало свободный поиск мысли. Губительную роль должно было играть и то обстоятельство, что на определенном этапе развития обществу начинало казаться, что на все возможные вопросы, в сущности, уже найдены ответы.
Перед земледельцем, превосходно знающим свойства почв, урожайность и сроки поспевания различных культур и к тому же из года в год повторяющим одни и те же сельскохозяйственные операции, никаких вопросов, связанных с его трудом, практически не возникало.
Ритм жизни, из поколения в поколение воспроизводивший те же самые общественные отношения, был столь размеренным и столь предопределенным, что возникновение новых, неожиданных ситуаций почти полностью исключалось. Даже углубление внутренних противоречий общества не изменяло этого положения, поскольку не сопровождалось качественными изменениями социальных порядков. Иначе говоря, не только сфера производства, но и ход общественной жизни долгое время не ставил перед человеком принципиально новых проблем, не требовал принципиально новых ответов.
Усилия мысли парализовались еще и тем, что существовал готовый рецепт подхода к особенно сложным и трудным ситуациям. Он был тем убедительнее, что соответствовал самому характеру общественного созна-ния. В этой связи интересны наблюдения, которые крупный английский этнограф Э. Эванс-Притчард сделал во время пребывания у одной из народностей юга Судана - азанде.