Вместе с приданым невесте передавался и скот. "Раз у тебя есть это стадо, нельзя, чтобы твой муж голодал. Он не должен ходить в лохмотьях, когда у тебя есть это стадо", - приговаривали при этом ее родственники. Мужу, впрочем, строжайше запрещалось использовать это достояние жены для оплаты расходов по второму браку.
Исследовательница из Республики Нигер Фатумата-Аньес Диарра писала: "Из свидетельств, которые мы смогли собрать, ясно, что принудительный брак не характерен для традиционного общества, вопреки тому, что часто утверждалось. Ведь девушка сохраняет возможность изменить свое решение до совершения религиозной церемонии брака. Важно понять, что в традиционном обществе брак - это прежде всего событие, которое соединяет одну семейную общину с другой, а также учитывать, что он воспринимается девушкой как средство добиться более значительного социального положения - положения женщины".
Это совершенно верное замечание. Следует, может быть, добавить, что женитьба была средством повысить свой социальный престиж и в глазах мужчины. Ведь одинокого мужчину, холостяка, в деревне часто окружало унизительное презрение. Его положение в общине было ущемленным.
Если верить статистике, то в среднем каждому африканцу было отпущено судьбой около 30–35 лет жизни. Это не значило, конечно, что в Тропической Африке люди не доживали до старости. Несмотря на частое недоедание, если не голод, несмотря на страшные болезни, к югу от Сахары всегда можно было встретить немало пожилых и очень пожилых людей. Больше всего страдали от болезней дети. Колоссальная смертность среди них и была главной причиной столь короткого статистического среднего срока жизни.
Для юноши, основавшего собственную семью, наступали годы зрелости. Эти годы становились для него и временем ответственности. К тому же после 25–30 лет его шансы на долголетие резко возрастали.
После свадьбы и рождения первого ребенка он приобретал почти полную независимость от опеки отцовской семьи. Правда, полностью эти узы никогда не разрывались, и взрослые сыновья продолжали работать определенное время на полях отца. Они должны были помогать ему и платить налоги за всю семью. В свою очередь, глава дома не закрывал глаз на их нужды. От него зависело, когда дети смогут внести выкуп за невест и создать собственные семьи. Он помогал им, выделяя землю, а часто и давая орудия труда.
Отныне молодой общинник был вправе принимать активное участие во всех обрядах и церемониях, вступать в тайные общества, эти надродовые организации, скрепляющие единство племени то с помощью запугивания, то упрочением взаимопомощи.
И с годами его роль в деревне становилась все значительнее.
Повсюду в Тропической Африке можно было наблюдать, как с возрастом человека окружал растущий почет. Я видел, что преклонение перед летами было одной из самых выразительных, самых заметных черт африканской цивилизации. Некоторые ученые даже называли местное общество "геронтократическим", то есть управляемым стариками. В этом утверждении была и остается большая доля правды.
Помню, в окрестностях города Болгатанга, в Северной Гане, я заехал в деревушку фрафра. Меня проводили к хижине вождя деревни, и я увидел сидящего на кожаных подушках глубокого старца. Одно-два небрежно брошенных им слова - и отношение ко мне полностью изменилось. Из настороженного, чуть ли не враждебного оно стало внимательно-дружеским. Мне показали все, даже самые сокровенные уголки построенной многие десятилетия назад деревни.
В чем же заключался секрет этого особенного положения людей пожилых в африканском обществе?
Мне представляется, что, согласно господствовавшему в местной деревне мировоззрению, чем дольше жил человек, тем ближе оказывался он к миру духов - покровителей племени, тем в нем самом сильнее и крепче было начало, которое позднее, после смерти, делало его одним из охранителей процветания и счастья родного народа. Естественно поэтому, что в отношении к старикам проступало уважение, которого не мог бы добиться более молодой общинник.
И второе. В африканской большой семье, объединявшей иной раз до десятка малых семей под тяжелой рукой старейшины, обычно им был самый пожилой из мужчин рода. Возраст открывал путь к власти, к экономическим и социальным привилегиям; лета, например, позволяли мужчине, эксплуатируя труд тех, кто был моложе, окружать себя все большим числом женщин. В результате его престиж становился еще выше.
Но вот наступала смерть.
Это был порог, за которым перед человеком открывался иной мир. Какой? Воображение миллионов людей создавало его из всего того, что или особенно их радовало, или особенно пугало и угнетало. Однако никогда это воображение не обретало полной свободы. Порождаемые им видения основывались на жизненном опыте общества, и как Данте заселил сотворенный им мир душами своих современников, так и африканец, перешагивая порог смерти, оказывался среди хорошо памятных ему соплеменников.
В Гане мне доводилось видеть, как провожающие умершего в последний путь родственники словно бы радовались его кончине. Горе утраты, действительно, смягчалось мыслью, что смерть откроет ушедшим новые тайны жизни, новые тайны мира. Но, конечно, горе оставалось горем, боль расставания - болью, и ликующие песнопения не стирали с лиц этих чувств.
Французский этнограф Луи-Венсан Тома писал: "В соответствии с почти всеобщим правилом смерть старика рассматривалась как пример доброй смерти или естественной смерти. Поэтому она чаще всего сопровождалась - особенно если у покойного было много детей и он оставлял после себя некоторое состояние - настоящим гулянием, которое, разумеется, не исключало обычных обрядов и жертвоприношений. Песнопения, танцы, частые возлияния, раздача еды находились, однако, в контрасте со сдержанностью, проявляемой близкими родственниками усопшего. Дело в том, что смерть старика отвечала естественному порядку вещей; к тому же разве он не выполнил до конца своей миссии в этом мире? Не присоединится ли он вскоре к предкам клана и не будет ли еще более действенным образом наблюдать за процветанием группы? Может быть, его ожидает и новое воплощение в чреве одной из женщин рода? А кроме того, его памяти будут посвящены песни, в которых будут восхваляться его достоинства и из которых клан будет извлекать выгоду.
Напротив, смерть ребенка, существа еще как бы не завершенного и еще не включенного полностью в общество, вызовет, конечно, скорбь матери, но его похороны будут быстрыми и незаметными. В то же время кончина человека в расцвете сил будет воспринята как жестокая потеря и семьей и деревней: община видит серьезную утрату и мучительный удар в исчезновении человека, в которого она многое вложила и который от нее отторгнут в разгаре своей производственной деятельности. Такая смерть, очевидно, противоестественна, и в связи с ней будут часто упоминаться магически-религиозные причины".
Так оканчивался жизненный цикл человека - его восхождение по лестнице, последние ступени которой были скрыты в тумане страха и надежды.
Старые и новые лица
Со смешанным чувством дружелюбного гостеприимства и сдержанной настороженности встречают пришельца в африканской деревне.
Среди баконго я видел, что в каждом селении есть хижина, где приют ждет случайных путников. В час, когда женщины подают еду, и они имели право на чашку риса с рыбным соусом, на место у костра.
Вниманием окружали гостя в деревнях бамбара в Мали: женщины чисто выметали для него лучшую хижину, в каждой семье были рады его накормить и напоить. Все жадно слушали, когда он начинал рассказывать о своей деревне, о дороге, сообщал городские известия. И конечно, никто никогда не ждал денег за крышу и еду. Если же путник решался сам заговорить об этом, он рисковал жестоко обидеть своей неловкостью принявших его людей.
Но одновременно странная настороженность встречала случайного пришельца. Конечно, если обнаруживались общие друзья или сородичи - члены одного клана часто рассеяны по всей стране, отношение сразу же менялось.
Но так бывало далеко не всегда. Ведь кто же решится угадать, что таится в душе незнакомого человека? К тому же было известно, что в дальних краях люди обладают особенно могучими магическими средствами. Может быть, и гость - злой колдун?
Здесь не боялись грабителей: в пустой крестьянской хижине только термиты да ящерицы были бы способны найти что-то для себя интересное. Другое дело - заговор, дурной глаз, от которых может не найтись защиты. Здесь опасались злобы, зависти, которые внезапно отравляют жизнь всей деревенской общины.
Страшились крестьяне и дурного слова, которое мо-
жет занести чужак; он и не заметит, как обидит человека, а рана останется, зарубцуется нескоро.
Конечно, первое время многое удивляло меня в тех деревнях, где я бывал: и характер жилищ, и странный быт, и необычные на европейский взгляд отношения между людьми. Не раз приходилось мне наталкиваться и на отчужденность, через которую переступить было трудно.
В "Социологических очерках" французского ученого Марселя Мосса я прочел интересное замечание:
"В ряде древних и даже современных обществ в некоторые периоды общественной жизни граждане разделялись на возрастные группы, на религиозные братства, на тайные общества, на военные объединения, на политические иерархии. Все эти организации были отличны от фратрий, кланов и семей, которые, впрочем, сохранялись. Часто они переплетались с последними, а иногда и между собой. Дело в том, что все эти группы наделены той или иной функцией…
Изучение этих случайных, временных или постоянных групп необходимо… Именно в функционировании этих групп обнаруживается, какая группа думает или действует и как она думает и действует. Именно в этом функционировании раскрывается, почему общество обращается к той или иной группе за идеей или за действием, почему оно покоряется его внушениям, почему отдает ему право действовать".
Я часто вспоминал это высказывание французского социолога, когда, пользуясь гостеприимством окружавших меня друзей-африканцев, пытался преодолеть крестьянское недоверие и подозрительность и понять тайны африканской общины.
Власть вождей
Вождь - это громкое слово, с которым обычно ассоциируются представления о людях, окруженных ореолом реального либо призрачного величия. Люди, которых я встречал и которых в деревнях называли вождями, решительно не вязались с традиционными для европейца образами. Обычно худой, измученный тяжким земледельческим трудом крестьянский вождь вроде бы ничем не отличался от своих односельчан. Однако те явственно ощущали невидимый, но достаточно высокий барьер между ними и главой деревни. Его авторитетом никто не посмел бы пренебречь.
Этот авторитет, как я вскоре узнал, питался многими корнями.
Как правило, старшина деревни принадлежал к числу потомков основателя деревни, того, кто когда-то первым пришел на эти земли, взмотыжил здесь первым поле и его засеял или засадил. Тем самым он устанавливал с землей неразрывную, вечно живую связь, от поддержания которой в грядущих веках будет зависеть процветание нового поселения. Никто не был в состоянии лучше следить за ненарушимостью этой связи, чем прямые потомки первопоселенца, в чьих жилах текла его кровь.
"Ты не можешь строить дом там, где не жили твои предки", - гласит пословица баконго. Этот запрет был одним из самых строгих.
В конечном счете со всеми предками деревенской общины вождь должен был находиться в практически беспрерывном общении: им от имени деревни приносил он жертвы, на их алтаре зарезал кур, закалывал коз или баранов, к ним взывал, когда засуха угрожала урожаю. Духи умерших требовательны. В потустороннем мире они хотели жить столь же сытно и богато, как в родной деревне, и готовы были возмутиться малейшим проявлением невнимания. Их гнев мог быть опасен, и его боялись.
Авторитет старейшины поддерживался и авторитетом его рода. Сильный, процветающий союз сородичей легко удерживал влияние на деревенские дела в своих руках, но, когда его ослабляли эпидемии, внутренние раздоры, войны, разорение, соперники поднимали голову. Возможность продвинуть на видный пост своего выдвиженца сулила заманчивые выгоды.
Впрочем, далеко не простым делом было найти человека, способного вызвать всеобщее уважение. От будущего вождя требовались острое чувство справедливости, врожденная доброжелательность и мудрость. Иногда неделями заседал родовой совет, чтобы найти человека, который позже не возмутил бы сложившиеся в деревне отношения своей жадностью, невоздержан-ностью или пристрастной нетерпимостью, легкомысленной вздорностью своих решений. Будущий старшина был обязан обладать и дипломатическими навыками: временами ему приходится вступать в споры с соседями из-за земли или по другим поводам. Высокое умение требовалось также для приема наезжающих из города и часто вороватых чиновников.
В прочности корней, питавших власть деревенского вождя, не раз убеждались колониальные администраторы. Они, естественно, пытались всюду насаждать "доверенных" лиц и часто ставили их над деревнями, не считаясь с местными традициями. В результате возникало странное положение, когда подлинный хозяин общины прятался за спиной колониального ставленника. Первый не смел открыто проявлять свой авторитет, тогда как второй ничего не мог поделать без его поддержки. Временами такое положение сохранялось годами.
По мере того как деревня разрасталась, вокруг старшины складывался совет старейшин, в котором были представлены все группы кровных родственников, все большие семьи общины. Обычно старейшины собирались в тени раскидистого дерева, которое часто и называлось "деревом совета", на невысоком помосте. Вечером, когда спадал зной, они часами обсуждали общинные дела: перераспределение земли, сроки уплаты налогов, время проведения общинных праздников и ритуальных церемоний, конфликты между семьями. Вынесенное ими после неторопливого обмена мнениями решение принималось всеми крестьянами как закон.
"Старик не может упасть, самое большее - он споткнется", - говорят в деревнях баконго.
Мне приходилось встречать государей великих древних княжеств и мелких вассальных вождей. В их распоряжении были воины и полицейские, толпа чиновников всех мастей и рангов. Однако если отвлечься от этих административных "наростов", то обнаруживалось, что природа власти великих вождей имела ту же основу, что и авторитет незаметного деревенского старшины.
Великие князья - государи княжеств йоруба были наделены властью и окружены поклонением, потому что народ видел в них потомков мифического героя-гермафродита Одудувы, праотца и праматери всех йоруба. Поэтому же князья были наделены верховной жреческой властью и выступали посредниками в отношениях с Землей, с божествами природы, с духами предков. Наконец, от их мужской силы зависела численность всего народа, плодовитость его женщин.
Не только объемом власти объяснялось то, что вождям отдавались найденные самородки золота, шкуры убитых на охоте леопардов, что им приносились первые плоды. Сам их пост обладал особой силой, которая оберегала все племя, весь народ от возможных напастей, и именно этой силе предназначались вручаемые князю самородки, шкуры убитых охотниками зверей или первые плоды нового урожая.
В Сенегале верховный вождь королевства Уаало носил титул "брак". Историк Бубакар Барри писал, что подданные видели в государе священную особу, главной ролью которой было "приносить стране изобилие". "Брак" был к тому же и военным вождем. В общем его власть была велика, хотя было бы неверно сравнивать ее с самодержавием тиранов восточных империй. Европейские путешественники отмечали, что "брак" жил почти так же просто, как и другие.
Среди прав "брака" едва ли не самые важные были связаны с землей. Монархия не изменила принципов неотчуждаемости земли и общинного характера земельной собственности. Тем не менее, как отмечал Бубакар Барри, "брак" во все большей степени распоряжался незанятыми землями, которые распределял среди знати, военачальников, приближенных.
Это право распоряжения общинными владениями было чертой, общей и для эмира Кано и для деревенского старшины. И оно начало приобретать особенное значение в колониальную эпоху, когда в силу многих причин обострился земельный голод. В большей степени, чем политическая власть, сразу же ущемленная или ликвидированная в ходе колониального захвата, эта власть над землей временами оказывалась источником богатства и нового престижа давней знати.
Возможности в этой области появились у вождей в результате возникновения массовых миграций крестьянства.
Конечно, и доколониальная Африка знала переселения крупных племенных союзов в новые районы. Эти перекочевки, часто сопровождавшиеся войнами, были обычно обусловлены демографическими причинами и ничего не изменяли в характере землевладения в местах нового расселения.
Напротив, у миграций колониальной эпохи причиной была погоня за заработком, который давал бы возможность уплатить налоги и спасти семью от нищеты. Точками притяжения таких миграционных потоков оказывались районы выращивания так называемых доходных культур - кофе, какао или бананов.
Таким районом в Гане долгое время был край, населенный народом из группы акан - фанти. Эта холмистая страна, в недрах которой золото соседствовало с алмазами, бокситы с марганцем и железными рудами, первой начала расчищать леса под посадки шоколадного дерева. Экспорт какао-бобов из этих мест увеличивался стремительно, и столь же быстро разбухал приток мигрантов.
Переселенцы перебирались сюда из районов, климат и почвы которых не позволяли создавать плантации шоколадного дерева. Сначала их встречали гостеприимно, выделяли землю за чисто символическую плату, но вскоре атмосфера вокруг пришельцев начала сгущаться.
- От нас постоянно требовали, чтобы мы увеличивали денежные платежи вождю принявшей нас общины, - рассказывал мне старик крестьянин, еще в довоенные годы перебравшийся в эти места. По его мнению, это началось после того, как крестьяне-фанти сами поддались "шоколадной лихорадке".
- Они добивались, чтобы вождь отобрал у нас землю, - говорил старик. - Они заявляли, что это "их" земля. Но вождь получал от нас деньги…
Тысячи переселенцев создали богатство края фанти. Обычно они жили маленькими деревушками в некотором отдалении от собственно фантийских деревень. Эти "выселки" в два-три дома исчезали за банановыми зарослями, скрывались за сахарным тростником и кукурузными посадками. Однако кое-где с годами сложились целые мигрантские городки. На дороге из Аккры в Кумаси их было несколько.
Старшины деревень эксплуатировали, конечно, не только пришлое население. Они поправляли собственные дела и за счет коренных жителей подвластных нм общин. Старые традиции обязывали крестьян помогать вождю и трудом и различными подношениями, и знать пыталась использовать этот древний обычай к своей выгоде. Правда, часто нищала и она.