На второй день партия фуражиров нашла на брошенной ферме раскрашенную статую мадонны, и вопящая солдатня вдребезги разбила "папистскую куклу", забросав ее апельсинами. Но забава вышла невеселая, потому что настоящей добычи не попадалось: испанцы унесли с собой все мало-мальски ценное. На следующий день всех напугало предстоящее столкновение с испанцами - английский авангард заметил впереди одинокого солдатика. Протрубили тревогу, но при ближайшем рассмотрении, по флажку на пике, в нем узнали отставшего от диверсионного отряда солдата, который должен был высадиться к востоку от Санто-Доминго. Венейблс, выехавший вперед, чтобы выяснить обстановку, узнал, что ложная атака тоже провалилась. Моряки не нашли на восточном берегу подходящего места для высадки и доставили диверсионный отряд к реке Рио-Хайна, как раз туда, где два дня назад должен был высадиться Венейблс. Теперь от первоначального плана атаки вовсе ничего не осталось. Колонна Венейблса, лишенная преимуществ отвлекающего маневра, шла прямо на окопавшихся испанцев.
В столкновении, произошедшем 17-го числа, виновен полковник Буллер, командир диверсионного отряда. Пенн приказал ему и его отделению дожидаться подхода Венейблса с основными силами. Однако полковнику Буллеру, заносчивому и самоуверенному, как многие другие офицеры, пришло в голову выдвинуться к Санто-Доминго, не дожидаясь появления Венейблса. Ко времени прибытия английского генерала авангард Буллера уже столкнулся с обороной, выставленной Пенальвой вокруг города. И так уж распорядилась судьба, что англичане нарвались на самый сильный испанский редут, форт Сан-Херонимо, расположенный на обращенном к морю конце городской стены. Так что Венейблс со своим штабом, элегантно выступив вперед, чтобы осмотреть диспозицию Буллера, попал в гущу жестокой и непредвиденной схватки. Атака англичан развивалась столь же бездарно и суматошно, как штурм Сан-Томе Уотом Рэли.
Передовая часть отряда Буллера натолкнулась на тщательно спланированную Пенальвой засаду. Испанцы дали один залп из своих требовавших долгой перезарядки аркебуз и бегом отступили за городскую стену. Англичане, решив, что победа уже у них в руках, ринулись вперед и попали под жестокий перекрестный обстрел пушек Сан-Херонимо. Немногим из людей Буллера удалось все-таки прорваться к подножию крепостной стены, но этот маневр ничего не дал, потому что в стене не было проломов, а у них не оказалось штурмовых лестниц. Пока они стояли там, соображая, как быть дальше, испанцы расстреливали их из мушкетов. Когда же англичане начали отступление, испанцы тут же отважились на вылазку. Отступление превратилось в беспорядочное бегство, и несчастный Венейблс, собравшийся неторопливо обсудить с полковником Буллером вопросы тактики, сперва чуть не оглох от грохота испанских батарей, а затем оказался в толпе ошалевших перепуганных англичан, в панике побросавших оружие. Английский генерал был так поражен, что (по словам Уистлера, никогда не упускавшего случая отпустить шуточку в его адрес), утратив мужество, отскочил и спрятался за большим деревом. Когда паника улеглась, он вышел из укрытия, стыдливо оправдываясь, "настолько пораженный ужасом, что едва мог говорить".
Эта необдуманная атака задала тон всей неудачной кампании на Эспаньоле. В столкновении англичане потеряли примерно двадцать человек и последние остатки самоуважения. Столкнувшись лицом к лицу с реальностью колониальной войны, приунывшие англичане и необученные ополченцы из Вест-Индии решили, что будущее не сулит им ничего хорошего. Всю следующую неделю они, ошеломленные и сильно пристыженные, не покидали лагерь. Венейблс, "потерявший лицо", недостойно выказав себя в схватке, усугубил положение тем, что поспешно устремился на воссоединение с флотом. Он уверял, будто ему необходимо посовещаться с адмиралом Пенном, но, по общему мнению, больше желал вернуть потерянную на поле битвы славу в утешительных объятиях жены.
Дисциплина в армейских частях, оставшихся без генерала, продолжала падать. Они оттянулись в устроенный на скорую руку лагерь в устье Рио-Хайны, предпочитая держаться поближе к судам обеспечения. Увы, пайки, доставленные с кораблей, оказались несъедобными. Вина за это, как вскоре выяснилось, лежала на комиссарах. Они приказали квартирмейстерам закупить недостающее продовольствие на Барбадосе, однако барбадосские торговцы, почуяв легкую прибыль, так вздули цены, что квартирмейстерам пришлось закупать провиант из флотских запасов, хранившихся на Барбадосе. Флотские поставщики годами сбывали на Барбадос залежалые товары, так что бочки с галетами и солониной, отправленные на берег для поддержки армии, были в таком состоянии, что мало кто соглашался есть отвратительное месиво. Иные солдаты предпочли умирать с голоду; другие ели и умирали от пищевого отравления; а те, кто отправлялись сами искать себе пропитание, рисковали погибнуть от рук быкобоев, рыскавших вокруг лагеря. Англичане ловили и ели собак и кошек и рассказывали, что кавалеристу, отошедшему в кусты облегчиться, приходилось держать ушки на макушке, не то он, вернувшись, рисковал найти свою лошадь уже в чьей-то похлебке.
Ясно, что армия пребывала на грани полного разложения. Но генерал Венейблс, уютно расположившийся в каюте на борту "Свифтшу", еще неделю тянул время, пока бедолаг, оставшихся на берегу, косила дизентерия, а гарнизон Санто-Доминго набирал силу. Пенальва спешно созывал подкрепления из других испанских поселений на острове. Шкипер Уистлер передает дух ситуации в характерной для него приземленной прозе. "Генерал Венейблс, - писал он, - имея под собой добрый корабль, а рядом с собой жену, не чувствовал, как плохо солдатам, которым приходилось лежать на песке, пока дождь не вымывал его из-под них, а еды у них было мало или вовсе не было, и пить было нечего, кроме воды… а оттого, что ели много фруктов и лежали под дождем, у многих начался кровавый понос, и они не натягивали штанов и только и делали, что опорожнялись, потому что были в весьма прискорбном положении, присаживаясь 50–60 раз на дню".
Флот предпринял попытку облегчить положение оставшихся на суше: Пенн сообщил Венейблсу, что может поставить своих моряков варить мясо на борту и доставлять его на берег войскам. Также можно было бы прислать им бочки с водой. Но эти предложения напоролись на рифы некомпетентности и неорганизованности, а когда Пенн предложил послать несколько линейных кораблей для высадки штурмовой группы в "городской бухте" для помощи армии, Венейблс в ответ только огрызнулся. Армия, как он высокомерно уведомил Пенна, не желает разрушать форт Сан-Херонимо, потому что целый форт пригодится пехоте, когда она возьмет город. Было ясно, что английский генерал ни от кого не желает принимать помощи. Тяжело переживая свою позорную неудачу, он готов был обрушиться на всякого, кто подвернулся под руку. Венейблс принадлежал к тому типу офицеров, который не склонен советоваться с подчиненными, а теперь настолько игнорировал их, что его штабные офицеры совершенно не представляли, что на уме у генерала. И для них стало сюрпризом, когда 24 апреля, через восемь дней после первой бесплодной атаки, Венейблс наконец снова показался на берегу и возвестил своим злосчастным войскам, что решился на прямой штурм города. На сей раз армия, обойдя Сан-Херонимо, должна была ударить на стену влево от форта, пробить укрепления испанцев "драками" и мортирой и удержать пролом холодной сталью. Если бы Венейблс потрудился произвести разведку по периметру стены, он быстро обнаружил бы слабые участки, укрепленные только траншеями и загородками. Но он, презрев элементарную осторожность, слепо двинул свои полумертвые колонны по главной дороге, на которой Пенальва расположил самые сильные засады и сосредоточил самые мощные орудия.
Примерно две трети английской армии были если и не в лучшей форме, то по крайней мере в состоянии двигаться, и, переночевав на главной дороге в ночь 24-го числа, они с рассветом двинулись на новый штурм Санто-Доминго. Передовые отряды, или, как их остроумно прозвали, Оставь надежду, были доверены генерал-адъютанту Джексону. Этот офицер, по позднейшим отзывам, был абсолютно некомпетентным, зато усердно заботился о сохранении собственной шкуры. Проявив примечательную смесь небрежности и предусмотрительности, Джексон не позаботился выслать дозоры для разведки лесов по сторонам дороги. Зато сам он осмотрительно выбрал для себя позицию в арьергарде, чтобы оставить за собой открытую дорогу к бегству, если что-то пойдет не так. За ним маршировал отряд, вооруженный фитильными ружьями, дальше - офицеры отряда "реформадос" и конный отряд. Дальше колонной по четыре двигался полк Венейблса (правда, без командира, державшегося позади), полк под командой генерал-майора Хина и морской полк под командованием вице-адмирала Гудзона. Артиллерию волочили упряжки солдат, а мушкетерам было строго приказано беречь фитили, которых уже оставалось по три-четыре дюйма на человека - слишком мало для затяжного боя. Вся колонна напоминала уродливого слепого червя, неуклюже ползущего по длинной, узкой, пропеченной солнцем дороге к Санто-Доминго. Жарко было, как в печке, и знойное марево да тучи пыли, поднятой ногами солдат, повисли у густых зарослей по сторонам дороги. Одолев шесть или восемь миль до Санто-Доминго, многие пехотинцы уже не держались на ногах от жажды и усталости, а авангард величественно-равнодушного генерал-адъютанта Джексона уже привел голову колонны прямо в пасть засады, устроенной Пенальвой.
Испанцы дали беспечному английскому авангарду зайти подальше. Их жертвы уже смотрели, разинув рты, на дымки орудий форта Сан-Херонимо, который на дальнем расстоянии вел по ним огонь круглыми ярдами и снарядами, когда засада словно взорвалась. Дав в упор залп из аркебуз, из чащи с боевыми кличами, сверкая клинками и копьями, вылетели кавалеристы и быкобои. Минуту передние ряды авангарда держались и даже успели дать ответный залп (чрезвычайно меткий, как писал, оправдываясь впоследствии, Венейблс). Затем, устрашенный зрелищем грозно несущихся на него быкобоев, авангард рассыпался и побежал. Генерал-адъютант Джексон, говорят, с одного взгляда оценил положение и первым обратился в бегство, расталкивая следующих за ним солдат. Испанцы пробивали зияющие дыры в рядах англичан, и одна английская часть за другой устремлялась назад, спасаясь от нацеленных на них копий. Только "реформадос" и генерал-майор Хин продержались достаточно долго, чтобы вступить в бой. Хин и с ним еще два отважных офицера грозили убить всякого, кто пробежит мимо, но их не слушали, а испанская кавалерия смела их в два счета. "Реформадос", отчаянно пытавшихся удержаться, тоже снесли - из пятидесяти пяти человек выжили семнадцать. Разгром был полным, английская колонна, складываясь, как подзорная труба, сбивалась в плотное стадо, тщетно пытавшееся пробиться по превратившейся в капкан узкой дороге. Сражаться норовил едва ли один из пятидесяти, и тех по большей части затоптали свои же бегущие товарищи. Колонна билась в судорогах паники, и люди Пенальвы, которых насчитывалось всего-то две сотни, бегали вдоль толпы, тыча копьями в первую подвернувшуюся спину, пока не отстали, устав от убийств. От полной катастрофы всех спас презираемый армейцами морской полк, шедший в арьергарде. Моряки под предводительством Венейблса расступились, пропуская бегущих, а потом сомкнули ряды и, угрожая убить всякого, кто нарушит строй, двинулись вперед. Тогда и обнаружилось, что испанцы, слишком утомленные бойней, чтобы сопротивляться, уже скрылись. Ополченцы Пенальвы одержали сокрушительную победу. Они убили от трехсот до четырехсот врагов, в том числе генерал-майора, подполковника, майора и четырех капитанов, сорвали боевые знамена англичан, как маки в поле, и честно заслужили каждый пенни обещанной Пенальвой премии за убийство англичанина.
Но второй штурм Санто-Доминго еще не закончился: Венейблс, прежде мешкавший, когда следовало наступать, теперь лез вперед, когда надо было остановиться. Неожиданный приступ храбрости, возможно, объяснялся тем обстоятельством, что генерала, как и многих из его солдат, мучили приступы дизентерии (действительно, он был так плох, что двум солдатам пришлось нести его на плечах). Обессилевший английский командующий, кажется, растерял все представления о тактике боя. Вместо того чтобы приказать своим людям отступить и перестроиться, он послал морской полк преследовать испанцев. И, хотя в это трудно поверить, он опять не побеспокоился разведать местность впереди. Так случилось, что моряки, наступавшие без всякой поддержки, вышли из леса на открытую местность, простреливавшуюся орудиями форта Сан-Херонимо и еще одного, удачно названного "Мясницким фортом". Стрельба двух батарей немедленно возымела убийственное действие: англичане, ожидавшие приказа к решающей атаке, валились под огнем, как игрушечные солдатики в детской игре. Но приказ не поступил, потому что Венейблс - единственный, кому был известен план штурма, если таковой план вообще существовал, - сломался, как тростинка. Мучимый болью, оглушенный грохотом битвы, он будто остолбенел в восхищении перед стойкостью воинов, державшихся, "когда вражеские пушки с фортов выбивали по восемь и девять наших людей каждым выстрелом". Пока он восторгался, моряки начали отступать, и к тому времени, как Венейблс собрался с мыслями и приказал выдвинуть вперед мортиру, среди его измученных людей уже не нашлось добровольцев, которые взялись бы тащить орудие. Английская атака захлебнулась, и, пока Венейблс колебался, офицеры сочли нужным вмешаться и отдать приказ к отступлению, прежде чем то превратилось в повальное бегство. Мортиру оттащили за пределы досягаемости пушечного огня из фортов, а офицеры, какие нашлись, собрались на военный совет, полный взаимных обвинений и уколов. Стойкость и доблесть обороны испанцев их ошеломила, к тому же они уже не были уверены в своей власти над солдатами. Они сомневались, что, отдай они приказ к наступлению, войска будут повиноваться, а перед ними высились невредимые стены Санто-Доминго, обороняемые полными решимости испанцами, сражавшимися как тигры. Казалось, не остается иного выбора, как только приказать армии отступить к берегу; напоследок они сделали красивый жест, закопав мортиру на месте, чтобы использовать при следующей атаке. Впрочем, ни опомнившийся Венейблс, ни другие офицеры в повторную атаку не верили. Английская пехота слишком пала духом; поле битвы было засыпано поломанным и брошенным оружием, заменить его было нечем, а офицеры то и дело набрасывались друг на друга с упреками. Маленький гарнизон Пенальвы своей отвагой вынудил воинов "Западного плана" Кромвеля отступить, истекая кровью.
По возвращении на берег неизбежно начались взаимные обвинения. Козлом отпущения за бесчестье, нанесенное англичанам, естественно, стал генерал-адъютант Джексон. Его со всей торжественностью предали военно-полевому суду, признали виновным и переломили шпагу у него над головой. Потом его отправили драить палубу на госпитальном корабле. Он мог считать себя счастливцем. Сержанта, который якобы дал сигнал к бегству авангарда криком: "Джентльмены, спасайтесь, мы пропали!", повесили, приколов к груди табличку с описанием его преступления. В сущности, оба они вели себя примерно так же, как большинство их товарищей, и Джексон был виноват не более многих других офицеров, которые, как указал Венейблс, явились "разграбить страну, где, как они думали, золота больше, чем камней". Главная ошибка Джексона, кажется, состояла в том, что в разгар сражения его застали вдали от схватки, причем какая-то из примазавшихся к войску личностей массировала ему спину. В довершение дела, ходили слухи, что он еще в Англии был повинен в двоеженстве.
Комиссары Пенн, Уинслоу и Батлер, остававшиеся на борту кораблей, разъярились, узнав об исходе штурма. В гневе они отправили письмо злосчастному губернатору Барбадоса, столь плохо обеспечившему экспедицию. "Ваши люди, - бушевали они, - и люди из Сан-Кристофора виновны в этой сумятице и поражении". Рекруты, набранные в колониях, были так плохи, что офицеры отказались вести их в новую атаку, и предложили вместо этого составить особый отряд из одних офицеров, чтобы предпринять новое нападение и попытаться исправить дело. Конечно, идея эта была слишком рискованной, чтобы принять ее к исполнению, и "с великой скорбью" комиссары объявили, что решили вообще вывести экспедиционные силы с Эспаньолы. Воспользовавшись полномочиями, врученными им Кромвелем, они решили переключиться на Ямайку, остров, который, как они надеялись, окажется менее "колючим", нежели Эспаньола, и по силам потрепанному воинству, которым они командовали. "Из этого, - заключили они, - можно видеть, сколь тягостно наше положение".
Армия действительно была в ужасном состоянии. После разгрома солдатам за каждым кустом и тенью мерещились притаившиеся испанцы. Каждую ночь на берегу поднималась ложная тревога: английские дозоры вслепую палили в темноту, приняв стук панцирей сухопутных крабов и неровный полет светлячков за звон испанского оружия и огоньки аркебузных фитилей. За двадцать бедственных дней на Эспаньоле умерли примерно тысяча англичан, более половины - от болезней. Две трети оставшихся были больны. Врагу досталось от двух до трех тысяч единиц оружия, а почти весь порох был истрачен. По-прежнему недоставало провизии и лекарств, и многих раненых, доставленных на корабли, оставляли по сорок восемь часов лежать на палубе, пока у них не начиналась гангрена. Хуже всего, что от боевого духа не осталось и следа. Разгром на Эспаньоле выявил худшие качества в офицерах и рядовых. Смелый замысел Кромвеля предстояло теперь исполнять армии, столь угнетенной, что они пристреливали лошадей, чтобы не возиться с их доставкой на корабли. Последним оскорблением многострадальным морякам стало требование пехоты, чтобы они грузились на суда в последнюю очередь. Иначе, заявили пехотинцы, нет гарантии, что флот не уйдет, оставив армию гнить на берегу. Наконец люди и вооружение были погружены; к 3 мая вся экспедиция была на борту. На следующее утро англичане уплыли от Эспаньолы.