В это время люди, предостерегавшие герцога, пошли с тем же к королю, воспользовавшись минутой просветления у его величества. Ему указали на разницу между запасами золота у частных лиц и в государстве, где оно, просачиваясь сквозь пальцы герцога и королевы, словно падало в бездонную бочку. Ему советовали напрячь слух - и он услышал крики толпы; ему советовали открыть глаза - и он увидел, что нищета, от которой страдало столько народу, докатилась и до дворца. Он навел справки и узнал, что творится нечто неслыханное. Он велел позвать фрейлину своих детей, и она ему сказала, что принцы подчас лишены самого необходимого, бывает, она оказывается в затруднительном положении, не зная, во что их одеть и чем накормить. Он вызвал к себе герцога Аквитанского, - ребенок пришел полураздетый, да к тому же еще и голодный. Король тяжело вздохнул, порылся в карманах, чтобы дать денег фрейлине, но, ничего не найдя, отдал ей для продажи золотой кубок, из которого только что пил.
Вместе с рассудком к больному королю на некоторое время вернулась и жажда деятельности. Он отдал приказ о созыве Совета: требовалось немедленно найти средство для спасения государства. Не сказав никому ни слова, он письмом пригласил герцога Бургундского на совещание. А герцогу только этого и было нужно.
На следующий день в сопровождении восьмисот человек он выехал из Арраса и двинулся на Париж.
Прибыв в Лувр, он получил письма, где объявлялось, что королева и герцог Орлеанский, прослышав о его прибытии, покинули Париж; некоторое время они пробудут в Мелене, а затем отправятся в Шартр. Принцу Людовику Баварскому было наказано привезти к ним герцога Аквитанского, наследника Венского престола. И хотя эти известия призывали герцога торопиться, он так устал, что сделал остановку. На следующий день, едва рассвело, он отправился в Париж, но было слишком поздно - дофин уже отбыл.
Тогда герцог Бургундский дал приказ своим людям следовать за ним и пустил лошадь галопом, отказавшись от еды и отдыха. Он пересек весь Париж из конца в конец, выехал на дорогу, ведущую к Фонтенбло и между Вильжюиром и Корбеем догнал дофина. Молодого принца сопровождали его дядя Людовик Баварский, маркиз Понский, граф Даммартенский, главный стольник короля де Монтегю и множество других сеньоров. По бокам от него в носилках сидели его сестра Жанна и жена герцога Бурбонского госпожа де Прео. Герцог Бургундский приблизился к дверцам носилок и, склонив голову перед дофином, умолял его вернуться в Париж: у него-де для дофина есть очень важные новости. Принц Людовик, видя, что герцог Аквитанский намерен внять мольбам Жана Бургундского, приблизился к герцогу и сказал:
- Сударь, оставьте в покое моего племянника, пусть он едет к своей матери - королеве и к своему дяде - герцогу Орлеанскому, ведь он отправился в это путешествие с согласия своего отца - короля.
С этими словами принц Людовик приказал кучеру двигаться дальше и не обращать внимания на чьи бы то ни было уговоры повернуть лошадей. Тогда герцог Бургундский занес над головой меч, схватил лошадь под уздцы и развернул ее по направлению к Парижу, а кучеру сказал:
- Если хочешь жить, поезжай обратно, да быстро.
Кучер, дрожа от страха, пустил лошадей галопом, отряд герцога окружил кортеж. В то время как герцог Аквитанский, сопровождаемый своим дядей герцогом Людовиком Баварским, не пожелавшим его покинуть, возвращался в Париж, герцог де Бар, граф Даммартенский и маркиз Понский прибыли в Корбей и рассказали герцогу Орлеанскому и королеве о том, что произошло. Герцог Бургундский позволил себе неслыханную дерзость. Королева и герцог Орлеанский, сидевшие за столом, прервали обед и поспешили сесть в экипаж, чтобы отправиться в Мелен. Герцога Бургундского встречали у Парижской заставы король Наваррский, герцог Беррийский, герцог Бурбонский, граф де Ла Марш и множество других сеньоров; толпа горожан приветствовала предпринятую герцогом авантюру и выражала радость по поводу того, что вновь видит своего дофина. Герцог Бургундский, ехавший рядом с носилками, приказал двигаться шагом из-за большого скопления народа; так они достигли Лувра, куда и был препровожден дофин. Герцог Бургундский остался подле него, чтобы обеспечить ему надежную защиту. Это оказалось тем более легко, что по приказу герцога и его братьев отовсюду из их владений прибывали все новые и новые вооруженные отряды, и по прошествии нескольких дней герцог стал во главе чуть ли не шеститысячной армии преданных ему людей, коими командовали граф Клевский и архиепископ Льежский, которого прозвали Жаном Беспощадным.
Герцог Орлеанский, в свою очередь, не тратил времени даром; во все принадлежавшие ему владения он отправил своих посланцев, приказав поднять столько народу, сколько будет возможно, и как можно скорее привести их к нему. Вскоре к нему примкнули Арпедан со своими людьми из Булонэ, герцог Лотарингский с обитателями Шартра и Дрея и, наконец, граф Алансонский с рыцарями и простолюдинами из Орлеана. Несчастные жители окрестностей Парижа очень страдали от этих скопищ вооруженных людей, которые грабили и опустошали места, где они проходили, в частности Бри и Иль-де-Франс. Люди герцога Орлеанского вместо знамени несли суковатую палку, на которой были начертаны слова его девиза на турнирах: "Бросаю вызов", а сторонники герцога Бургундского, в свою очередь, встали под знаменем-лопатой, их девизом было: "Вызов принимаю".
Итак, оба войска очутились лицом к лицу, и хотя принцы не объявляли открытой войны, каждому было ясно: достаточно какой-нибудь мелкой ссоры между солдатами, чтобы столкнуть две армии и развязать гражданскую войну.
Такое положение не могло длиться долго, герцог Орлеанский решил положить ему конец: он двинул свое войско на Париж. Герцог Бургундский пребывал в своем замке в Артуа, и тут ему донесли, что вооруженный до зубов неприятель, идет на Париж. Герцог, не медля ни минуты, надел доспехи, взял оружие и вскочил на коня. Он примчался в замок Анжу, где встретил короля Сицилийского, герцогов Беррийского и Бурбонского, а также множество других принцев и сеньоров из свиты короля. Он просил их засвидетельствовать, что не он первый начал враждебные действия, и повел своих людей на Монфокон. Народ, увидев, как целые полчища солдат мчались через Париж, пришел в сильное волнение. Из-за высоких налогов герцог Орлеанский снискал себе славу ненасытного, и в народе пронесся слух, будто он собирается разграбить Париж. Тогда все горожане собрались у городских ворот; на улицу вышли студенты; многие дома в окрестностях Парижа были разрушены: их разбирали на камни и посреди дороги воздвигали баррикады; таким образом, были приняты все меры, чтобы помочь герцогу Бургундскому и дать отпор герцогу Орлеанскому.
Тут появились король Сицилийский, герцоги Беррийский и Бурбонский, и представ перед герцогом Орлеанским и рассказав, как относится к нему народ, умоляли его избежать кровопролития. Герцог отвечал, что он ни при чем, начало враждебным действиям положил его кузен Жан, который похитил у матери молодого герцога Аквитанского, а впрочем, он охотно последует разумному совету, в доказательство чего он откладывает поход. И действительно, он разместил своих людей в Корбее и вокруг Шарантонского моста, препроводил королеву в Венсен, а сам удалился в свой замок Боте.
Начались переговоры; по прошествии недели стороны пришли к следующему соглашению: отвести свои войска и свои притязания предать суду короля и его Совета. Герцоги поклялись на Евангелии исполнить это, отзыв войск положил начало выполнению условий перемирия.
Как только вооруженные люди удалились из Парижа, королева решила туда вернуться. Для столицы это выражение доверия королевы Изабеллы своим подданным явилось большим праздником: королева вновь была со своим народом. Радостная толпа пришла ее приветствовать. Королева проследовала в экипаже, подаренном ей герцогом Орлеанским, за нею в носилках следовали придворные дамы; оба герцога, примиренные, ехали верхом, держась за руки, а в другой руке каждый держал герб своего недавнего противника. Проводив королеву Изабеллу во дворец короля, оба герцога отправились в Нотр-Дам, причастились одной и той же облаткой, сломав ее пополам, и обнялись у подножия алтаря. В доказательство их полного согласия и своего доверия к герцогу Орлеанскому герцог Бургундский испросил у него гостеприимства на эту ночь. Герцог Орлеанский пригласил герцога Бургундского разделить с ним ложе, Жан Бургундский принял приглашение. Народ, обманутый видимостью согласия, ликуя, проводил обоих до нового дворца Орлеанов, который находился позади дворца Сен-Поль.
Двое мужчин, которые еще неделю назад шли один на другого, каждый под своим знаменем, сейчас обнимали друг друга, словно закадычные друзья, встретившиеся после долгой разлуки.
Их дяди, герцоги Беррийский и Бурбонский, не верили своим глазам и ушам. Герцог Бургундский еще раз поклялся в своей искренности, а герцог Орлеанский сказал, что для него не было дня прекраснее этого.
Принцы, оставшись наедине, продолжали мирно беседовать. Им принесли пряного вина, и они выпили его, обменявшись кубками. Герцог Бургундский был само доверие. Он нахваливал расположение комнат, спальню, с тщательностью осмотрел обивку и портьеры и, указав на маленький ключ, торчавший в потайной дверце, смеясь, осведомился, не ведет ли она в покои герцогини Валентины.
Герцог Орлеанский живо встал между дверью и Жаном Бургундским и, взявшись за ключик, сказал:
- Вовсе нет, дорогой кузен, сюда запрещено входить: эта дверь ведет в молельню, я возношу тут мои тайные молитвы Богу.
И, смеясь, он как бы нечаянно вынул ключ из двери; словно забыв, что у него в руках, он стал вертеть его на пальце, а затем, сунув в карман своего камзола, сказал с прекрасно разыгранным равнодушием:
- Не пора ли ложиться, кузен?
Жан Бургундский ответил лишь тогда, когда освободился от золотой цепи, на которой висели его кинжал и кошель, - он положил то и другое на кресло, а герцог Орлеанский, раздевшись раньше кузена, первым лег в постель, оставив для герцога Бургундского место с краю как более почетное.
Принцы еще некоторое время поговорили о войне, о любви, но вот наконец герцог Жан как будто стал засыпать; герцог Орлеанский еще некоторое время полным благожелательности взглядом смотрел на своего кузена, который уже спал, затем, перекрестившись, прошептал слова молитвы и тоже закрыл глаза.
Спустя час глаза Жана открылись, он повернул голову в сторону кузена - тот спал так крепко, словно все ангелы Неба хранили его сон.
Убедившись, что кузен действительно спит, Жан спустил с постели ноги, нащупал пол и тихо соскользнул с кровати; он подошел к креслу, где лежала одежда герцога Орлеанского, пошарил в карманах, достал спрятанный ключ, взял со стола лампу и, затаив дыхание, подкрался к потайной дверце; осторожно сунув ключ в замочную скважину, он открыл дверь и вошел в таинственное обиталище.
Спустя минуту он вышел оттуда бледный, хмурый; некоторое время он стоял в задумчивости, протянул было руку, чтобы взять кинжал, который оставил на кресле, но передумал и поставил лампу на стол. При этом его движении герцог Орлеанский проснулся и спросил:
- Вам что-нибудь нужно, дорогой кузен?
- Нет, - отвечал тот, - свет лампы мешал мне, я встал, чтобы потушить ее.
Он потушил лампу и лег.
ГЛАВА XV
Со дня заключения перемирия прошло несколько месяцев, и вот вечером 23 ноября 1407 года на улице Барбет против храма Божьей Матери остановилось двое всадников. Оглядевшись вокруг, один из них сказал:
- Это здесь.
Спешившись, они поставили лошадей в тени навеса, привязали их к столбам, поддерживавшим навес, и молча углубились под его свод. Спустя минуту прибыли еще двое всадников; осмотревшись, они тоже спешились и, увидев в тени блеск доспехов, присоединились к уже прибывшим; не прошло и десяти минут, как вновь послышался топот; через полчаса небольшой отряд насчитывал уже восемнадцать человек.
Спустя еще четверть часа все были в сборе, и тут в начале улицы опять послышался топот копыт. Когда всадник поравнялся с храмом, его окликнули из-под навеса:
- Это вы, де Куртез?
- Я, - ответил всадник, осадив лошадь. - Кто зовет меня, друг или недруг?
- Друг, - ответил тот, кто был, по видимости, главарем группы, и, выступив из скрывавшей его тени, подошел к Томасу де Куртезу.
- Так как же? Можно выступать? - спросил он и положил руку на шею его коня.
- А, это ты, Раулле д’Октувиль! - ответил рыцарь. - Твои люди все в сборе?
- Да, мы ждем вас уже добрых полчаса.
- Была заминка с приказом; мне думается, в последний момент мужество чуть было не покинуло его.
- То есть как? Он отказался от своего намерения?
- Нет, нет.
- И хорошо сделал, а то я не смог бы с ним рассчитаться. Я ведь не забыл, как этот проклятый Богом герцог отнял у меня, когда власть была в его руках, управление Генеральными штатами, хотя этот пост был жалован мне королем по ходатайству покойного герцога Филиппа Бургундского. Я, Томас де Куртез, - нормандец, я помню зло; он может рассчитывать на два добрых удара кинжалом, это я вам говорю: первый - за обещание, которое я дал герцогу, второй - за клятву, которую я дал самому себе.
- Оставайся с этими добрыми намерениями, мой славный охотник. Дичь поднята, четверть часа пути отсюда - и она твоя, обещаю тебе.
- Так вперед!.. - сказал Раулле, ударил лошадь по крупу ребром руки; та пустилась вскачь, а Раулле вернулся под навес.
Пусть рыцарь продолжает свой путь, а мы войдем в изящный домик королевы.
Это был прелестный особняк, который она купила у де Монтегю и куда она удалилась, когда в приступе безумия король порезал ей руки лезвием шпаги. После этого случая она приезжала во дворец Сен-Поль только на какие-нибудь торжества и оставалась там столько, сколько требовали приличия. Впрочем, это давало ей возможность более свободно предаваться любви с герцогом.
В тот день, о котором идет речь, королева, как обычно, находилась в своем особняке, но не вставала с постели, ибо у нее случился выкидыш. В изголовье у нее сидел герцог Орлеанский, они только что отужинали, ужин прошел очень весело, больная чувствовала себя превосходно. Глядя на любовника глазами, которые, как только вернулось здоровье, снова засверкали любовью, она сказала:
- Несравненный мой герцог, когда я совсем поправлюсь, пригласите меня отужинать в ваш дворец, как мы только что отужинали здесь, тогда я попрошу вас об одной милости.
- Извольте только приказать, благороднейшая Изабелла, - отвечал герцог, - я готов на коленях выслушать ваш приказ.
- Я не решаюсь, Людовик, - проговорила королева, глядя теперь на герцога с сомнением, - боюсь, что, узнав, в чем моя просьба, вы наотрез мне откажете.
- Нет ничего такого, что было бы дороже жизни, а вы прекрасно знаете - моя жизнь принадлежит вам.
- Мне!.. И Франции. Каждый вправе требовать своей доли, что и делают мои придворные дамы.
- Вы ревнуете, - улыбнулся герцог Орлеанский.
- О, ничуть, простое любопытство, и чтобы удовлетворить его, я желала бы пройти в комнату, смежную со спальней герцога Орлеанского, в которой, как говорят, он хранит портреты своих любовниц.
- И вы желали бы знать…
- В какую я попала компанию, и только.
- Нет ничего проще, моя Изабелла: вы увидите, что вы там одна, точно так же, как у меня на сердце. - И с этими словами он вынул из-за пазухи портрет, который ему подарила королева.
- О! Я не ожидала, что так быстро получу доказательство верности. Как! Эта вещица все еще с вами?
- Только смерть разлучит нас.
- Не говорите так. Вы сказали "смерть", а меня вдруг охватила какая-то странная дрожь, и что-то не поддающееся описанию сверкнуло перед глазами. О! Кто это? Кто вошел? Что ему нужно?
- Томас де Куртез, камердинер короля, - объявил открывший дверь паж, - он спрашивает его высочество герцога.
- Вы позволите ему войти, моя прекрасная королева? - спросил герцог Орлеанский.
- Да, конечно, но что ему нужно? Я вся дрожу.
Мессир Томас вошел.
- Ваша светлость, - сказал он, поклонившись. - Король требует, чтобы вы без промедления предстали перед ним. Он желает сообщить вам нечто неотложное, в высшей степени касающееся вас обоих.
- Скажите королю, мессир, что я иду следом за вами.
Томас вскочил на коня, пустил его галопом и, проезжая мимо собора Нотр-Дам, обронил:
- Приготовься, Раулле, вот тебе и дичь, - и исчез из виду.
Под навесом послышался легкий шорох, неясные звуки, похожие на бряцание железа, - это рыцари садились на коней; шум вскоре стих, вновь воцарилась тишина.
Однако тишина была нарушена звуками негромкого голоса, доносившегося со стороны улицы Тампль: кто-то напевал балладу Фруассара; спустя миг стал виден и певец; впереди него на одной лошади ехали два оруженосца, за ними шли двое слуг с факелами в руках, а за певцом следовали два пажа и четверо вооруженных мужчин. Певец был одет в просторную кольчугу из черного Дамаска; он восседал на муле и развлекался тем, что подбрасывал в воздух и ловил перчатку.
В нескольких шагах от навеса лошадь оруженосцев заржала, ей, как эхо, ответило ржание другой лошади, стоявшей под навесом.
- Есть тут кто-нибудь? - крикнули оруженосцы; ответа не последовало.
Они коленями сдавили бока лошади, понукая ее, но та взвилась на дыбы, тогда они вонзили в нее шпоры, лошадь дернулась и пустилась вскачь, да так стремительно, словно неслась сквозь огонь.
- Держись крепче, Симон, - крикнул певец, забавляясь происходившим, - да скажи королю, что я еду: если ты и дальше поскачешь так, то приедешь раньше меня на добрых четверть часа.
- Это он! - раздалось вдруг из-под навеса, и двадцать всадников устремились по направлению к улице Тампль. Один из них остановился справа от герцога и с криком "Смерть ему, смерть!" замахнулся на герцога топором; удар пришелся по кисти руки.
Герцог испустил стон.
- Что происходит? Что это значит?! - вскричал он. - Я герцог Орлеанский.
- Это именно то, что нам нужно, - ответил ударивший его человек, нанося ему второй удар. На этот раз он расколол герцогу череп и рассек всю правую сторону лица. Герцог успел лишь охнуть и упал на землю. Он еще попытался встать на колени, но на него набросились все разом, нанося удары чем попало: кто - мечом, кто - палицей, кто - кинжалом; паж пытался защитить герцога, но сам, смертельно раненный, упал на него, и теперь удары сыпались как на хозяина, так и на слугу. Другой паж, которого меч лишь слегка коснулся, с криком: "На помощь, на помощь!" - бросился к лавчонке на улице Роз и спрятался там.
Жена сапожника высунулась из окна; увидев, что двадцать человек убивают двоих, она стала звать на помощь.
- Молчите!.. - прикрикнул на нее один из убийц. Но женщина не унималась; тогда он выхватил стрелу и пустил ее в окно: стрела попала в приоткрытый ставень.
Среди нападавших был человек, который сам не дрался, но наблюдал за дерущимися; лицо его скрывал красный капюшон, низко надвинутый на глаза. Увидев, что герцог не шевелится, он осветил его факелом и сказал:
- Ну что ж, мертв.