- Так, так, господа стражники, - продолжал де Бурдон, - сдается мне, что его величество король любит турниры на больших дорогах.
Стражники были уже так близко от рыцаря, что им оставалось только протянуть руку, чтобы схватить его.
- Прекрасно, господа, - сказал он, понукая своего верного друга отъехать назад, - прекрасно, дайте мне только взять разгон, и я к вашим услугам.
При этих словах он подстегнул лошадь, и та пустилась бешеным галопом, как будто он вверял ей свою жизнь. Стражники от изумления застыли на месте; провожая де Бурдона взглядом, они понимали, что преследовать его бессмысленно, они даже не крикнули ему, чтобы он остановился. Но каково же было их удивление, когда спустя минуту-другую они увидели, что шевалье развернулся и возвращается назад.
Де Бурдону понадобилось всего несколько минут, чтоб подготовиться к бою; впрочем, приготовления были незатейливы: развевавшийся шарф был намотан на левую руку и служил защитой от ударов, в правой руке он держал короткий меч с позолоченными бороздками для стекания крови. Поводья он натянул и привязал к луке седла, так что руки оставались свободными - обстоятельство, которым он собирался сейчас воспользоваться; лошадь послушно повиновалась всаднику, отзываясь на каждое движение шпор, впившихся ей в бока.
Мгновение стражники колебались, стоит ли затевать бой, - ведь им было приказано арестовать де Бурдона, а не убивать его, однако меры защиты, принятые последним, ясно указывали на то, что он не намерен предаться им в руки живым.
Всадник же, увидев, что они колеблются, напустил на себя еще более решительный вид.
- А ну, голубчики, смелее, смелее! - крикнул он. - Сейчас мы увидим, да помогут нам в этом Бог и Михаил Архангел, как прольется кровь!
Стражники выхватили из ножен шпаги и бросились на противника, соблюдая некоторую дистанцию между собой, дабы каждому атаковать его со своей стороны. Де Бурдон, бросив, на них стремительный взгляд и поняв, что легко проскочит между своими врагами, вонзил шпоры в бока лошади, и она понеслась с быстротой ветра. В нескольких шагах от себя он увидел острие мечей, быстро пригнулся к шее лошади, приняв почти горизонтальное положение, словно хотел подобрать что-то, и, вцепившись правой рукой в лошадиную гриву, левой ухватился за ногу одного из своих противников, приподнял его и перебросил через круп лошади, так что мечи врагов проткнули лишь воздух.
Обернувшись, тот, кто проявил такие чудеса ловкости, увидел, что повергнутого им стражника, не сумевшего высвободить ногу из стремени, волочит за собой его лошадь; испуганная бряцанием оружия, подскакивающего на камнях, она пустилась вскачь; крики несчастного напугали ее еще больше. Все наблюдавшие за схваткой затаили дыхание и не спускали глаз с всадника, волочившегося по земле. Они вздрагивали всякий раз, как железо со звоном ударялось о камни, и простирали вперед руки, словно могли остановить бег лошади. А она, вздымая пыль, набирала скорость, и каждый раз удар железа о булыжник высекал огонь. Отрезок пути, который она пробежала, был усеян обломками доспехов, сверкавших на солнце. Вскоре ужасающее лязганье стало менее слышным - то ли потому, что отдалилось, то ли потому, что все доспехи были содраны, осталась одна живая плоть - и вот всадник и лошадь, словно видение, исчезли за поворотом дороги, о котором уже шла речь. Все разом вздохнули, и тут во второй раз Бернар д’Арманьяк произнес:
- Танги Дюшатель, арестуйте этого человека, король повелевает.
Услышав приказ, второй стражник с яростью, утроившейся из-за ужасной смерти товарища, бросился к де Бурдону; что касается последнего, то он, по всей видимости, был поглощен зрелищем, которое мы только что описали; его взгляд был устремлен туда, где за поворотом исчезли всадник и лошадь; ясно было, что он не верит в серьезность битвы, которую ему навязывали. Он отвлекся от созерцания лишь тогда, когда над его головой сверкнуло нечто вроде молнии: то был меч, который вращал в руке второй его противник, прежде чем начать бой. Меч был на расстоянии ладони от головы де Бурдона, и до смерти ему оставалось не более секунды. Один прыжок - и он очутился рядом со стражником; тот приподнялся на стременах и занес обе руки над головой, готовясь нанести удар. Шевалье схватил его левой рукой и с силой, которую в нем не подозревали, пригнул к своему плечу его голову, сжал ему руки, затем кинул всадника на круп лошади и быстро оглядел это закованное в железо тело, чтобы найти уязвимое место. Так как стражник находился в полусогнутом положении, то край шлема приподнялся - как раз настолько, чтобы тонкое лезвие меча де Бурдона могло туда проникнуть. Меч прошелся по этому месту дважды, дважды обагрившись кровью, и когда шевалье отпустил голову и руки всадника, которые он придерживал свободной левой рукой, то из-под забрала вырвался вздох, который оказался последним.
Де Бурдон стоял посреди дороги, повернувшись лицом к королевскому отряду и нагло усмехался: он дважды одержал победу. Дюшатель не решался отдать новый приказ об аресте де Бурдона, он подумывал о том, чтобы самому выполнить эту миссию, но тут граф д’Арманьяк, устав ждать, сделал знак, чтобы ему дали дорогу; гигант медленно двинулся на врага; в десяти шагах от него он остановился и сказал:
- Шевалье де Бурдон! - В голосе графа нельзя было различить ни малейшего намека на волнение. - Шевалье де Бурдон, именем короля - ваш меч! Вы отказались вручить его простым солдатам, но, может быть, вы сочтете для себя не столь зазорным отдать его коннетаблю Франции.
- Я отдам его только тому, - высокомерно отвечал де Бурдон, - кто осмелится отнять его у меня.
- Безумец! - прошептал Бернар.
В тот же миг быстрым, как мысль, движением он отцепил от седла увесистую палицу, о которой мы упоминали раньше, и, раскрутив ее над головой, метнул во врага. Со скоростью камня, брошенного из катапульты, палица со свистом пролетела разделявшее противников расстояние и, словно ствол подрубленного дерева, опустилась на голову лошади. Смертельно раненная, она поднялась на дыбы, постояла минуту, раскачиваясь, и рухнула вместе со всадником - тот, бездыханный, распластался на земле.
- Подберите этого мальчишку, - сказал Бернар.
И он спокойно вернулся на свое место подле короля.
- Он умер? - спросил король.
- Нет, ваше величество; кажется, он просто лишился чувств.
Танги подтвердил слова коннетабля. Он принес бумаги, найденные у де Бурдона; среди них имелось письмо, адрес на котором был написан рукой королевы, - король конвульсивным движением схватил его. Сеньоры из почтительности удалились на некоторое расстояние, не спуская глаз с короля. По мере того как Карл VI читал письмо, он менялся в лице. Несколько раз он даже отер пот со лба. Кончив читать, он смял письмо, разорвал его на мелкие кусочки и разметал их по ветру. Затем глухим голосом произнес:
- Де Бурдона - в темницу Шатле, королеву - в Тур! А я… я отправляюсь в Сент-Антуанское аббатство. Вряд ли у меня достанет сил вернуться в Париж.
И впрямь, король был очень бледен, его била дрожь, казалось, он вот-вот лишится чувств.
Спустя минуту, следуя приказу, свита короля разделилась на три группы, образовав, таким образом, треугольник: беззаветно преданный Бернару Дюпюи и оба капитана повернули к Венсену, чтобы передать королеве приказ об изгнании; Танги Дюшатель вместе с пленником, все еще бывшим без чувств, возвращался в Париж, а король, возле которого остался д’Арманьяк, поддерживавший его, чтобы он не упал, направился в Сент-Антуанское аббатство, дабы испросить у монахов убежища и спокойно предаться там молитвам.
ГЛАВА XVII
В то время, как двери Сент-Антуанского аббатства открываются для короля, а двери тюрьмы Шатле - для шевалье де Бурдона; в то время, как Дюпюи делает остановку в четверти мили от Венсена в ожидании подкрепления, которое посылает ему Танги Дюшатель, - перенесемся с читателем в замок, где в настоящее время пребывает Изабелла Баварская.
В ту тревожную эпоху, когда шпаги скрещивались на балу, когда среди празднества проливалась кровь, Венсен был одновременно и укрепленной крепостью, и летней резиденцией. Обойдя вокруг крепости, мы увидим опоясывающие ее широкие рвы; бастионы в каждом углу; подъемные мосты - их поднимают каждый вечер, и они скрежещут своими тяжелыми цепями; часовых, стоящих на крепостных валах, - таков суровый облик крепости; тут ничего не пожалели, чтобы обеспечить надежную защиту.
Внутри картина меняется; правда, на высоких внутренних стенах вы еще заметите часовых, но беззаботность, с какой они несут свою службу, их интерес к играм в первом внутреннем дворе, кишащем солдатами, а отнюдь не к тому, что делается вдали, на равнине, где может появиться враг, их нетерпеливое желание поменять лук и стрелу на стаканчик с игральными костями, - все это не оставляет никаких сомнений насчет их значения, - они скорее дань заведенным обычаям, их присутствие не продиктовано необходимостью. Перейдем из первого дворика во второй - там уже не будет ни одного солдата. Во втором дворе сокольничие высвистывают соколов да дрессируют собак пажи, иногда пройдет конюший с лошадью; слышны смех, крики, свист, снуют проворные и говорливые девицы, пересмеиваются с сокольничими, дарят улыбку пажам и обещающий взгляд конюшему и, словно видения, исчезают за низкой сводчатой дверью, вырубленной против двери, ведущей в первый двор и служащей входом в апартаменты. Проходя в дверь, девушки с почтительной кокетливостью склоняют голову, но не потому, что по обе стороны стоят скульптуры святых, а потому, что прислонившись к этим скульптурам, сидят, закинув ногу на ногу, два элегантных сеньора, разодетых в велюр и дамаск - де Гравиль и де Жиак, - и беседуют об охоте и любви. При взгляде на них вы не скажете, что эти беззаботные лица уже отмечены роковым знаком, который начертал сам перст судьбы: им уготовано умереть молодыми. Астролог, изучая линии на их белых пухлых ладонях, пообещал бы им долгую, беспечальную жизнь; однако спустя пять лет копье англичанина пронзит насквозь грудь первого, и не пройдет восьми лет, как воды Луары сомкнутся над трупом второго.
Оказавшись по ту сторону двери, поднимемся по лестнице с резными перилами, отворим овальную дверь на первом этаже и пройдем, не задерживаясь, через комнату, которую ныне назвали бы передней; таким образом, идя на цыпочках и одерживая дыхание, подойдем к гобелену, затканному золотыми цветами, отделяющему первую комнату от второй, откинем его и увидим зрелище, заслуживающее, сколь бы подробным ни было предшествующее описание, особого внимания.
В квадратной комнате, образующей первый этаж башни, в которой она расположена, на широком в готическом стиле ложе с резными колоннами спит прекрасная, хотя и не первой молодости женщина; на нее падает слабый свет, с трудом пробивающийся сквозь тяжелые, с золотым шитьем портьеры, скрывающие от глаз стрельчатые окна-витражи. Впрочем, царящий в комнате полумрак кажется скорее данью кокетству, нежели просто случайностью.
И впрямь, полумрак смягчает округлость форм, придает матовый блеск гладкой коже руки, упавшей с кровати, подчеркивает изящество головки, склонившейся на обнаженное плечо, и сообщает особую прелесть распустившимся волосам, разбросанным по подушке и ниспадающим вдоль повисшей руки до самого пола.
Думаем, читатель уже узнал в описанной даме королеву Изабеллу, на лице которой годы наслаждений оставили не столь глубокий след, как годы скорби - на челе ее мужа.
Спустя мгновение губы красавицы разомкнулись и причмокнули, словно в поцелуе; ее большие черные глаза открылись, и на миг в них появилось выражение мягкости вместо обычной жестокости, каковое обязано было, очевидно, какому-нибудь воспоминанию, а точнее, воспоминанию о любовном свидании.
Слабый свет дня отразился в ее утомленных глазах яркой вспышкой. Она тотчас же прикрыла их, приподнялась на локте, пошарила в изголовье кровати, нашла зеркальце из полированной стали и с удовольствием посмотрелась в него, затем, поставив его на стол на расстоянии вытянутой руки, взяла серебряный свисток и дважды извлекла из него нежные звуки; словно утомленная этим усилием, она откинулась на подушки, и вздох ее свидетельствовал не столько о грусти, сколько об усталости.
При звуке свистка портьеру, закрывавшую вход в комнату, откинули, и показалась головка девушки лет девятнадцати-двадцати.
- Ваше величество королева звали меня? - спросила девушка кротким, испуганным голосом.
- Да, Шарлотта, войдите.
Девушка ступила на ажурную, тонкого плетения циновку, заменявшую ковер, и, едва касаясь ногами пола, заспешила к королеве; видно было, что для нее это привычно, ибо ей не раз приходилось хлопотать возле своей прекрасной и властной повелительницы, когда та спала.
- Вы точны, Шарлотта, - сказала королева, улыбаясь.
- Это мой долг, ваше величество.
- Подойдите ближе.
- Государыня желает встать?
- Нет, просто немножко поговорить.
Шарлотта покраснела от удовольствия, так как хотела просить королеву об одной милости и как раз сейчас ее повелительница была в добром расположении духа, а в такие минуты сильные мира сего бывают милостивы.
- Что за шум во дворе? - продолжала королева.
- Это переговариваются пажи и конюшие.
- Но я слышу и другие голоса.
- Это мессиры де Жиак и де Гравиль.
- А нет ли с ними шевалье де Бурдона?
- Нет, ваше величество, он еще не приезжал.
- И ничто нынешней ночью не нарушило покоя замка?
- Ничто. Только незадолго до рассвета часовой заметил какую-то тень у стены. Он крикнул: "Кто идет?" Человек - это был человек - спрыгнул по другую сторону рва, хотя расстояние было огромное, а стена высока; тогда часовой выстрелил из арбалета.
- И что же? - сказала королева. Краска сошла с ее щек.
- О! Раймон так неловок. Он промахнулся. А утром он увидел свою стрелу в ветвях дерева, в лесу.
- А-а! - протянула королева, облегченно вздохнула и прошептала: - Сумасшедший!
- Да, не иначе как безумец или шпион, ведь девять из десятерых оказываются убитыми. Особенно удивительно, что это уже в третий раз. Мало приятного для тех, кто живет в этом замке, не так ли, ваше величество?
- Да, дитя мое. Но когда дворецким замка станет шевалье де Бурдон, такого больше не случится.
Чуть заметная улыбка скользнула по губам королевы, кровь, отхлынувшая было от щек, постепенно возвращалась к ним, видимо, эта бледность была вызвана глубоким волнением.
- О! - продолжала Шарлотта. - Мессир де Бурдон - храбрый рыцарь.
Королева улыбнулась:
- Так ты любишь его?
- Всем сердцем, - простодушно отвечала девушка.
- Я скажу ему, Шарлотта, он будет рад.
- О государыня, не надо, не говорите. У меня к нему одна просьба, но я никогда не осмелюсь…
- У тебя?
- Да.
- Что за просьба?
- О ваше величество…
- Смелее, скажи мне.
- Я хотела бы… Нет, не могу.
- Да говори же.
- Я хотела бы испросить у него место конюшего.
- Для себя? - сказала, смеясь, королева.
- О!.. - произнесла Шарлотта, покраснев и опустив глаза.
- Но твой пыл вполне может ввести в заблуждение. Так для кого же?
- Для одного молодого человека…
Шарлотта говорила так тихо, что ее едва было слышно.
- Вот как! Кто же он?
- Бог мой… ваше величество… Вы никогда не удостаивали…
- Да кто же он наконец? - с оттенком нетерпения повторила Изабелла.
- Мой жених, - поспешно ответила Шарлотта.
Две слезы задрожали на ее длинных темных ресницах.
- Ты любишь его, дитя мое? - спросила королева так мягко, как может только мать спросить дочь.
- О да… на всю жизнь…
- На всю жизнь! Ну что ж, Шарлотта, я беру на себя твою заботу, я сама испрошу это место для твоего жениха, чтобы он всегда был рядом с тобой. Я понимаю, как сладко ни на миг не разлучаться с тем, кого любишь.
Шарлотта бросилась перед королевой на колени и стала целовать ей руки. На лице королевы, обычно таком высокомерном, появилось выражение ангельской кротости.
- О! Как вы добры! - говорила Шарлотта. - Как я вам благодарна! Пусть отведет от вас всякую беду десница Господа Бога и святого Карла. Благодарю, благодарю… Как он будет счастлив!.. Позвольте мне сообщить ему добрую новость!
- Так он здесь?
- Да, - кивнула Шарлотта. - Да, я сказала ему вчера, что, вероятно, шевалье будет назначен дворецким Венсена; он всю ночь думал об этом, а наутро прибежал ко мне рассказать о своем намерении.
- Где он сейчас?
- За дверью, в передней.
- И вы осмелились?..
Черные глаза Изабеллы сверкнули; бледная Шарлотта, стоявшая на коленях, заломила руки и откинула голову назад.
- О, простите, простите, - шептала она.
Изабелла размышляла:
- А будет ли этот человек преданно служить нам?
- После того что вы мне обещали, государыня, он пройдет ради вас по горячим угольям.
Королева улыбнулась:
- Позови его, Шарлотта, я хочу его видеть.
- Сюда? - спросила бедная девушка, у которой страх сменился удивлением.
- Сюда, я хочу говорить с ним.
Шарлотта сжала обеими руками голову, словно желая удостовериться, что она на месте, потом медленно поднялась, с удивлением посмотрела на королеву и по знаку своей повелительницы вышла из комнаты.
Королева сдвинула занавески, закрывшие кровать, просунула между ними голову и перехватила ткань под подбородком, уверенная в том, что ее красота не поблекнет от света, который отбрасывала ей на щеки пылающая красным пламенем материя.
Едва она проделала этот маневр, как дверь отворилась, и вошла Шарлотта в сопровождении своего возлюбленного.