Это был красивый молодой человек лет двадцати - двадцати двух, с открытым бледным лицом, широким лбом, живыми голубыми глазами и каштановыми волосами. Он был одет в сюртук из зеленого драпа, по локоть открывающий рукава рубашки; панталоны того же цвета плотно обтягивали мускулистые ноги, на поясе из желтой кожи висел кинжал с широким клинком, рукоятка кинжала была отполирована благодаря привычке обладателя оружия то и дело хвататься за нее; в руке он держал фетровую шапочку, похожую на наши охотничьи фуражки.
Сделав два шага, он остановился. Королева бросила на него быстрый взгляд: знай она, что перед ней человек, коему предначертано за какой-нибудь час изменить лицо нации, она бы не ограничилась столь беглым осмотром. Но сейчас ничто не говорило о необычном назначении юноши, и королева увидела в нем лишь красивого молодого человека, бледного, робкого и влюбленного.
- Как вас зовут? - спросила королева.
- Перине Леклерк, ваше величество.
- А кто ваш отец?
- Эшевен Леклерк, хранитель ключей от ворот заставы Сен-Жермен.
- А чем занимаетесь вы?
- Я продавец оружия в Пти-Пон.
- И вы хотите оставить ваше занятие, чтобы поступить на службу к шевалье де Бурдону?
- Я готов отказаться от всего, лишь бы видеть Шарлотту.
- А вы справитесь с новой службой?
- Ни с одним из видов оружия, которое я продаю, будь то палица или кинжал, арбалет или копье, я не управляюсь так хорошо, как с доброй лошадью.
- А если я добьюсь для вас этого места, будете ли вы мне преданны, Леклерк?
Молодой человек, глядя прямо в глаза королеве, твердо сказал:
- Да, государыня, если это не будет противно моему долгу перед Богом и его величеством королем Карлом.
Королева слегка нахмурилась.
- Отлично, - произнесла она, - можете считать, что дело сделано.
Влюбленные обменялись взглядом, полным несказанного счастья.
Но тут до них донесся невообразимый шум.
- Что это? - спросила королева.
Шарлотта и Леклерк бросились к окну, выходившему во двор.
- О Боже! - вскричала девушка в страхе и одновременно с удивлением.
- Да что там? - повторила королева.
- О ваше величество! Двор полон стражников, они разоружили весь гарнизон. Мессиры де Жиак и де Гравиль пленены.
- Это, видимо, дело рук бургундцев? - предположила королева.
- Нет, - отвечал Леклерк, - судя по белому кресту, это арманьяки.
- О! - сказала Шарлотта. - Да вот их вожак - господин Дюпюи. А с ним два капитана. Они, должно быть, спрашивают, где апартаменты королевы: им показывают на эти окна. Они направляются сюда… вошли, поднимаются наверх.
- Прикажете их арестовать? - спросил Леклерк, наполовину вынув кинжал из ножен.
- Нет-нет, - с живостью ответила королева. - Молодой человек, спрячьтесь в этой комнате, возможно, вы мне понадобитесь, если никому не известно, что вы здесь, в противном случае вы погибли.
Шарлотта подтолкнула Леклерка к полутемной каморке, находившейся за изголовьем ложа королевы. Королева спрыгнула с кровати, набросила просторное платье из парчи, отделанное мехом, ее волосы падали с плеч и спускались ниже пояса. В тот же миг Дюпюи, сопровождаемый двумя капитанами, вошел в комнату и откинул портьеру. Не снимая головного убора, он сказал, обращаясь к Изабелле:
- Ваше величество, вы моя пленница.
Изабелла издала возглас, в котором ярость смешалась с изумлением; ноги у нее подкосились, и она без сил опустилась на кровать. Затем, взглянув на того, кто осмелился произнести столь непочтительные слова, она сказала с язвительной усмешкой:
- Да вы с ума сошли, Дюпюи.
- К несчастью, рассудок потерял его величество наш король, - отвечал Дюпюи, - иначе, сударыня, я бы уже давно сказал вам то, что вы услышали только сейчас.
- Я могу быть пленницей, но я пока еще королева, да и не будь я королевой - я женщина, так снимите же шляпу, мессир, ведь сняли бы вы ее, разговаривая с вашим повелителем - коннетаблем, ибо это, конечно, он послал вас сюда.
- Вы не ошиблись, я явился по его приказу, - отвечал Дюпюи, медленно, как это делают по принуждению, стаскивая свой головной убор.
- Пусть так, - продолжала королева, - однако с минуты на минуту должен явиться король, и тогда мы посмотрим, кто тут хозяин - он или коннетабль.
- Король не приедет.
- А я говорю, что вот-вот приедет.
- По дороге сюда он повстречал шевалье де Бурдона.
Королева вздрогнула, Дюпюи заметил и улыбнулся.
- Так что ж? - сказала королева.
- Эта встреча изменила его планы, а также, вероятно, и намерения шевалье: он собирался вернуться в Париж один, а сейчас его сопровождает целый эскорт; он рассчитывал остановиться во дворце Сен-Поль, а его препровождают в Шатле.
- Шевалье в тюрьму?! За что?
Дюпюи улыбнулся:
- Вы должны это знать лучше, чем мы, ваше величество.
- Но его жизнь в безопасности, надеюсь?
- Шатле рядом с Гревской площадью, - сказал, усмехаясь, Дюпюи.
- Вы не посмеете его убить.
- Ваше величество, - произнес Дюпюи, высокомерно глядя на королеву немигающими глазами, - вспомните о герцоге Орлеанском: он был первым в королевстве после его величества короля; у него было четверо слуг, освещавших ему дорогу, два оруженосца, несших копье, и два пажа, несших меч, когда он шел в свой последний вечер по улице Барбет, возвращаясь с ужина, который давали вы… Между столь высокой особой и жалким шевалье - огромная разница. Раз оба совершили одно и то же преступление, почему же им не понести одно и то же наказание?
Королева вскочила, ее лицо пылало от гнева, казалось, кровь брызнет из жил; она протянула руку к дверям, сделала один шаг и хриплым голосом произнесла лишь одно слово: "Вон!"
Обескураженный Дюпюи отступил на шаг.
- Хорошо, - сказал он, - но прежде чем выйти, я должен прибавить к сказанному еще кое-что: воля короля и коннетабля повелевает вам без промедления отправиться в Тур.
- В вашем обществе, разумеется?
- Да, ваше величество.
- Так значит, вас выбрали мне в тюремщики? Завидная должность и очень вам к лицу.
- Человек, который задвинет засов за королевой Французской, - немалое лицо в государстве.
- Вы полагаете, - проговорила Изабелла, - что палач, который отрубит мне голову, заслуживает дворянства?
Она отвернулась, всем своим видом показывая, что сказала достаточно и продолжать разговор не желает.
Дюпюи скрипнул зубами:
- Когда вы будете готовы, государыня?
- Я дам вам знать.
- Я уже сказал, что вашему величеству следует поторопиться.
- А я вам сказала, что я королева и хочу, чтобы вы вышли.
Дюпюи чуть слышно пробормотал что-то: все в государстве знали, какое влияние имела Изабелла на постаревшего монарха, и он вздрогнул, представив себе, что будет, если она, оказавшись вблизи от короля, вновь заберет над ним власть, лишь на миг выскользнувшую из ее рук. Поэтому Дюпюи поклонился с почтительностью, которую он не выказывал до сих пор, и, повинуясь приказу королевы, вышел.
Едва за ним и двумя сопровождавшими его людьми опустилась портьера, как королева рухнула в кресло, а Перине Леклерк выскочил из своего укрытия; Шарлотта рыдала.
Леклерк был бледнее обычного, но не страх был тому причиной, а сильный гнев.
- Должен ли я убить этого человека? - спросил он королеву и, стиснув зубы, положил руку на рукоять кинжала. Королева горестно улыбнулась; Шарлотта, плача, кинулась к ее ногам.
Удар, нанесенный королеве, потряс обоих молодых людей.
- Его убить! - воскликнула королева. - Ты полагаешь, что для этого мне нужна была бы твоя рука и твой кинжал?.. Его убить!.. Для чего?.. Взгляни в окно: двор полон солдат… Убить… Разве это спасет де Бурдона?
Шарлотта плакала навзрыд: ей было жаль свою повелительницу, но еще более - себя: королева теряла счастье любить и быть любимой, Шарлотта - надежду на любовь. Поэтому ее должно было жалеть сильнее.
- Ты плачешь, Шарлотта, - сказала королева. - Ты плачешь!.. Тот, кого ты любишь, покидает тебя, но вы расстаетесь не надолго!.. Ты плачешь! А я поменяла бы свою судьбу, хоть я и королева, на твою… Ты плачешь!.. Ты не знаешь, что я любила де Бурдона, как ты любишь этого молодого человека, но у меня нет слез. Слышишь? Они убьют его, ведь они не прощают. Тот, кого я люблю, так же как ты своего возлюбленного, будет убит, а я ничем не могу помочь ему, я даже не узнаю, когда они вонзят ему в грудь кинжал; каждая минута моей жизни отныне станет мигом приближения смерти, я все время буду думать: может быть, он зовет меня сейчас, окликает по имени, бьется в агонии, залитый кровью, а я, я не с ним и ничего не могу; но я же королева, королева Французская!.. Проклятье! Я даже не плачу, у меня нет слез…
Королева ломала руки, царапала себе лицо; молодые люди плакали, теперь уже не над своим несчастьем, а над горем королевы.
- О! Что мы можем сделать для вас? - говорила Шарлотта.
- Приказывайте! - вторил ей Леклерк.
- Ничего, ничего!.. О, все муки ада в этом слове! Желать отдать свою кровь, свою жизнь, чтобы спасти любимого, и ничего не мочь!.. О, если б они были в моих руках, эти люди, которые дважды вонзили клинок в мое сердце! Но я ничего не могу сделать, ничем не могу помочь ему. Однако я была могущественна: когда король был в беспамятстве, я могла дать ему подписать смертный приговор коннетаблю, но я не сделала этого. О безумная! Я должна была это сделать!.. Сейчас в темнице был бы д’Арманьяк, а не де Бурдон!.. Он же так молод и красив! Он ничего им не сделал!.. Боже, они убьют его, как убили Людовика Орлеанского, который тоже им ничего не сделал. А король… король, который видит все эти злодейства, который ступает в крови, - стоит ему поскользнуться, как он кидается к убийце!.. Безумный король! Глупый король!.. О Боже, Боже, сжалься надо мной… Спаси меня!.. Отомсти за меня!..
- Пощади! - молила Шарлотта.
- Проклятье! - вскричал Леклерк.
- Мне… уехать!.. Они хотят, чтобы я уехала! Они думают, что я уеду!.. Нет, нет… Уехать, ничего не зная о нем? Им придется по кускам отдирать меня отсюда!.. Я буду цепляться руками, зубами… Увидим, осмелятся ли они коснуться своей королевы. О! Пусть они скажут, что с ним, или я сама пойду, лишь станет смеркаться, к нему в темницу. - Она взяла сундучок и открыла его. - Видите, у меня есть золото, его хватит - вот драгоценности, жемчуга, на них можно скупить все королевство. Так вот, я отдам все это тюремщику и скажу ему: "Верните мне его живым, и чтобы ни один волос не упал с его головы, а все это, все - видите: золото, жемчуг, алмазы - все это вам… потому что вы подарили мне больше, и я еще в долгу перед вами, я вас еще вознагражу".
- Ваше величество, - сказал Леклерк, - не угодно ли вам послать меня в Париж?.. У меня есть друзья, я соберу их, и мы пойдем на Шатле.
- О да, - с горечью сказала королева, - ты только ускоришь его смерть… Если даже вам удастся проникнуть в тюрьму, вы найдете там лишь бездыханное тело, еще теплое и сочащееся кровью: ведь для того чтобы вонзить клинок и проткнуть сердце, достаточно секунды, вам же и всем вашим друзьям потребуется куда больше времени, чтобы взломать с десяток железных дверей… Нет, нет, силой тут ничего не добьешься, мы его только погубим. Иди, езжай, проведи день, если надо - ночь у ворот Шатле, и если они повезут его, живого, в другую тюрьму, проводи его до самых дверей, если же они убьют его, проводи его тело до самой могилы. Так или иначе, вернись ко мне: я должна знать, что с ним и где он.
Леклерк направился к двери, но королева остановила его.
- Сюда, - сказала она, приложив палец к губам.
Она отворила дверь кабинета, нажала на пружину, стена отодвинулась и открыла ступеньки потайной лестницы.
- Леклерк, следуйте за мной, - сказала Изабелла.
И гордая королева, ставшая просто дрожавшей от волнения женщиной, взяла за руку скромного продавца оружия, в котором сейчас сосредоточились все ее надежды, и повела за собой по узкому, темному коридору, оберегая юношу, чтобы он не стукнулся о какой-нибудь выступ в стене, и нащупывая ногою пол. За одним из поворотов Леклерк увидел дневной свет, который просачивался сквозь щель в двери. Королева приоткрыла дверь, которая вела в безлюдный сад, замыкавшийся каменной оградой. Она проводила взглядом юношу, взобравшегося на крепостную стену, тот обнадеживающе взмахнул на прощанье рукой, вложив в этот жест все свое почтение к королеве, и исчез, спрыгнув по ту сторону стены.
Среди всеобщей суматохи никто ничего не заметил.
В то время как королева возвращается к себе, мы последуем за Леклерком. Проделав долгий путь, он достиг наконец Бастилии, не останавливаясь, по улице Сент-Антуан выехал к Гревской площади, бросил тревожный взгляд на виселицу, простершую к воде свою тощую руку, задержался на миг, чтобы отдышаться, на мосту Нотр-Дам, затем подъехал к углу здания Скотобойни и, убедившись, что отсюда ему будет видно, если кто-нибудь войдет в Шатле или выйдет оттуда, смешался с толпой горожан, судачивших об аресте шевалье.
- Уверяю вас, мэтр Бурдишон, - говорила пожилая женщина мужчине, удерживая его за пуговицу на камзоле и стараясь, чтобы он обратил на нее внимание, - уверяю вас, он пришел в сознание, мне сказала Квохтушка, дочка тюремщика Шатле, по ее словам, у него только шишка на затылке, и больше ничего.
- Я не спорю, тетушка Жанна, - отвечал мужчина, - одно неясно: за что его арестовали.
- Ну как же, очень просто: он сговаривался с англичанами и бургундцами насчет Парижа, чтобы предать его огню и мечу, а из церковных сосудов наделать монет… Более того, говорят, его толкала на это королева Изабелла, она до сих пор не может простить парижанам убийство герцога Орлеанского. Она, мол, только тогда успокоится, когда сметут с лица земли улицу Барбет и сожгут храм Божьей Матери.
- Дорогу, дорогу! - закричал какой-то мясник. - Палач идет!
Толпа расступилась и пропустила человека в красном… При его приближении дверь Шатле открылась сама собой, словно признала его, и закрылась за ним.
Все неотрывно следили за палачом.
На миг наступила тишина, но вот разговор возобновился.
- Прекрасно, - сказала пожилая женщина, перестав наконец дергать за пуговицу мэтра Бурдишона, - я ведь знакома с дочерью тюремщика, может, мне удастся кое-что выведать. - И она засеменила к Шатле так быстро, как только позволяли ее возраст и ноги, одна короче другой.
Добежав, женщина постучала в дверь, окошечко в двери отворилось, и в него просунулось веселое круглое личико молоденькой блондинки. Завязалась беседа, но ожидаемого результата не получилось: дверь оставалась закрытой, девушка только показала рукой на оконце в темнице и исчезла. Старуха сделала знак ожидавшим ее людям, чтобы они подошли; несколько человек отделились от толпы, а она, припав к оконцу, сказала окружавшим ее людям:
- Идите все сюда, это окно в темницу; увидеть мы его не увидим, зато услышим, как он будет кричать: все лучше, чем ничего.
Люди в нетерпении столпились вокруг этого входа в ад; не прошло и десяти минут, как оттуда послышался звон цепей, проклятья, стали видны отблески пламени.
- О, я вижу жаровню, - сказала женщина. - Палач кладет на нее щипцы… Вот он начал раздувать огонь.
Когда палач дул на жаровню, она изрыгала пламя такой силы, что казалось, вспыхивали подземные молнии.
- Вот он берет щипцы, они так накалились, что жгут ему пальцы… Он ушел в глубь темницы, я сейчас вижу только его ноги… Тише! Замолчите, сейчас услышим…
Раздался душераздирающий крик… Все головы приникли к оконцу.
- Ага, сейчас его допрашивает судья, - продолжала женщина, выступавшая в роли чичероне; по праву первенства она завладела всем оконцем, просунув лицо между железными прутьями. - Он молчит. Чего молчишь, разбойник? Отвечай же, убийца! Признавайся в своих преступлениях!
- Тише! - крикнуло сразу несколько голосов.
Женщина вытащила голову из отверстия, но руки ее вцепились в железные прутья: она не хотела уступать занятой позиции и ждала, когда заключенный заговорит. С убежденностью человека, привыкшего к таким зрелищам, она заявила:
- Можете быть уверены, если он не признается, его не повесят.
Раздался крик, который заставил ее снова прильнуть к окну.
- Так, ничего особенного, - сообщила она, - щипцы лежат на полу рядом с жаровней. Видали? Он устал уже, палач-то.
Послышались удары молотка.
- Все в порядке, - радостно возвестила старуха, - на него надевают колодки.
Видимо, шевалье ни в чем не сознавался, ибо удары молотка участились. Палач входил в раж.
Крики прекратились, уступив место глухому стону, но потом и его не стало слышно. Вскоре стихли и удары молотка.
- На сегодня все, - сказала тетушка Жанна, - он лишился чувств, ни в чем не признавшись.
Она отряхнула пыль с колен, поправила чепец и пошла прочь, убежденная в том, что сегодня нечего больше ждать.
Остальные побрели за старухой, доверяя ее осведомленности в подобных вещах. Только один человек остался недвижим, это был Перине Леклерк.
Спустя некоторое время, как и предсказывала тетушка Жанна, палач ушел.
Вечером в тюрьму пришел священник.
Когда стало совсем темно, у дверей поставили часовых, и один из них вынудил Леклерка покинуть свой пост. Тогда он уселся на тумбу на углу улицы Понт-о-Менье и стал ждать.
Прошло два часа. Ночь была очень темная, но глаза Леклерка уже настолько привыкли к темноте, что он различал дверь на сероватых стенах Шатле. За все это время он не произнес ни слова, ни разу не отнял руки от кинжала и не помышлял ни о питье, ни о еде.
Пробило одиннадцать часов.
Еще не отзвучал последний удар, как дверь Шатле открылась, и на пороге показались двое солдат с мечами и факелами; потом вышли четверо мужчин с какой-то ношей, а за ними - человек, чье лицо было скрыто красным капюшоном; они молча приближались к Понт-о-Менье.
Когда они поравнялись с Перине, он увидел, что они несли большой кожаный мешок. Перине прислушался: до него донесся стон - сомнений быть не могло.
Он, не медля ни секунды, выхватил из ножен кинжал и тут же уложил двоих из тех, что несли мешок. Леклерк быстро вспорол мешок по всей длине, оттуда выпал человек.
- Бегите, шевалье! - вскричал Леклерк. И воспользовавшись замешательством, которое произвело его нападение, он, спасаясь от преследования, скользнул вдоль откоса и исчез из виду.
Тот, кому он с таким неслыханным мужеством попытался помочь обрести свободу, и рад был бы бежать - он слегка приподнялся, - но разбитые ноги не слушались его, и он, вскрикнув от боли и отчаяния, упал без чувств.