* * *
В участке Голицын предъявил свои документы и, поскольку транспорта сию минуту не нашлось, все автомобили и экипажи были в разгоне, пошел вместе с околоточным надзирателем к дому Пашутина. По дороге прихватили стоявшего на перекрестке городового, чтобы покараулил добычу.
Околоточный надзиратель четко и внятно отвечал на вопросы. Дом оказался принадлежащим молодой вдове, госпоже Пашутиной. Ее покойный муж, полковник Пашутин, недавно погиб в перестрелке на афганской границе, и вдова носила траур. Она мало где появлялась, все больше домовничала, и, насколько мог судить околоточный надзиратель, заперла на замок весь второй этаж дома, а сама жила с горничной, экономкой, кухаркой и дворником на первом. О том, каких гостей принимает дама, околоточный надзиратель ничего сказать не мог. Вроде бы у нее бывают люди солидные, но редко, а на каких автомобилях приезжали, он определить не смог, потому что во всех этих "бенцах" и "роудстерах" совершенно не разбирался.
Голицын привел полицейских служащих к тому месту, где должны были сидеть на земле его пленники.
Он сильно сомневался, что напавшие на него молодчики станут столь долго дожидаться своей участи, даже с учетом их незавидного положения. Тем более что оглушенный детинушка ко времени прибытия служителей правопорядка всяко должен был очухаться и предпринять какие-то меры по спасению дружков.
В общем-то, так все и вышло. Налетчиков на укромной полянке не оказалось, зато Голицын с околоточным надзирателем моментально обнаружили "след" - широкую полосу примятой травы, - по которому довольно быстро и настигли всю компанию. Оказалось, что богатырь, несмотря на собственную травму от удара револьвером по голове, сумел взвалить на себя двух крепких мужчин на манер переметной сумы и протащить с полверсты по кустам и бездорожью в сторону берега речки Екатерингофки. Тут, видимо, силы оставили его, и детина в третий раз потерял сознание.
Картина была как раз такая, что по-русски определяется "смех и грех". Ничком на траве лежал огромный мужик, а рядом скорчились два молодых человека в перепачканных глиной и зеленью летних костюмах и тихо переругивались между собой. Появление полицейских оба проигнорировали. Даже продравшийся сквозь кусты к берегу обшарпанный фаэтон, который помнил, поди, еще сурового обер-полицмейстера Трепова - того самого, в которого стреляла бунтарка Вера Засулич, - не вызвал у них хотя бы удивления.
- Ну что, орелики, приуныли? - громко поинтересовался Андрей, останавливаясь прямо перед ними. - Говорил же вам, сидите смирно.
- Забираем, ваше благородие? - кивнул на пленников околоточный надзиратель.
- Пакуйте. И в участок. Там разговаривать будем.
- Ничего вы от нас не добьетесь, сатрапы! - вскинулся один из налетчиков, тот, что боксировал с Голицыным. Теперь на его растерявшей лоск физиономии пышным цветом багровел большой кровоподтек, формой похожий на подошву ботинка.
- А мы и не будем, - пожал плечами участковый пристав. - С вами вот господин капитан побеседует. Взяли их, ребята!
Городовые споро перестегнули обоих в новые наручники и запихали субчиков в фаэтон.
- А с ним что делать? - Пристав достал коробку с папиросами, прикурил и выжидательно посмотрел на Голицына. - Не тащить же, вон какой бугай.
- И не надо. - Андрей ловко обшарил карманы детинушки, но, как и предполагал, ничего, кроме временного паспорта, не обнаружил. - Савелий Петров Сидоров, досрочно освобожденный с Тобольского острога… Ваш клиент.
- Не, ваше благородие, куда ж его? Если только вы в претензии…
- Лично мне он худого сделать не успел, а как фигурант дела - бесполезен. Ну, подтвердит этот Сидоров, что наняли его те двое "пощупать" буржуа одного, и что? Лишняя возня.
- Пожалуй, вы правы, господин Голицын. - Пристав выбросил окурок в речку. - Поехали обратно в участок. Вы с нами?
- Хм… Нет.
У Андрея был небогатый выбор: допросить "ореликов" по горячим следам или кинуться на поиски хоть какого трактира, потому что есть хотелось чрезвычайно. Но он вспомнил Дениса…
У того не было нужды гоняться за дамами - они сами рады были упасть в его объятия. Но именно сейчас Давыдов бы отказался от обеда, чтобы заняться госпожой Пашутиной. Дама, принимающая у себя Рейли, заставила бы азартного контрразведчика забыть о голоде. И можно держать пари, что в течение суток Денис бы с ней познакомился. Так отчего же Голицын не способен на давыдовские подвиги? Очень даже способен! А вояки никуда уже не денутся.
Так что бравый капитан, наперекор собственному желудку и незримому Давыдову, остался возле пашутинского дома. Его добычу повезли в участок. Андрей, обещав, что вскоре сам туда явится, стал патрулировать вокруг дома в надежде увидеть хоть горничную, хоть кухарку, и с противоположной стороны улицы заглядывал в окна. Но молодая вдова не показывалась.
Он уж решил было идти прочь, в участок, препоручив слежку какому-нибудь надежному агенту сыскной полиции, но тут к крыльцу подкатил лихач - из тех, которых богатые домовладельцы, купцы, офицеры и чиновники нанимают помесячно. Экипаж был отличный: сама коляска лакированная, с откидным верхом, шины-"дутики". Этот лихач, как оказалось, имел даже карманные часы, и, сверившись с ними, уставился на входную дверь.
И точно. На крыльцо вышли две дамы. Одна, высокая и полноватая, в черном платье, с черной кружевной наколкой на голове, вторая - в модном полосатом костюме-тальере.
Тут сама природа пришла на помощь Голицыну. Подул ветер, и огромная шляпа гостьи едва не упорхнула вместе с пышным эгретом. Андрею не нравились эти шляпы, очень похожие на перевернутые корзинки, а вот дамам пришлись по сердцу, хотя с длинными шляпными булавками было много мороки.
Гостья вовремя поймала шляпу, но Голицын успел увидеть ее лицо. И оно его поразило.
Андрей не смог бы назвать женщину красавицей, более того - был уверен, что через десять лет она станет просто безобразна. Густые брови, глаза с опущенными уголками, угловатые очертания лица, довольно длинного, скорее бы пристали мужчине. Но четко очерченные, хотя и слишком выпяченные губы, прямой нос, пышные волосы были хороши. И взгляд… и усмешка…
Голицын сразу понял: перед ним отчаянная кокетка, из тех, кого французы называют "тре пикан э симпатик". То бишь, дама, зная недостатки своей внешности, постаралась сделать себя пикантной, обаятельной и даже немного порочной. Одно то, как гостья изогнулась, целуя на прощание вдову Пашутину и прижавшись к ней грудью, много что сказало контрразведчику. Да еще напряглась память: где-то ему это лицо уже попадалось… в какой-то гостиной?.. В ресторане?..
Когда гостья спускалась к пролетке, Андрей наконец сообразил: она похожа на Сиднея Рейли! Не настолько, чтобы предположить, что авантюрист додумался напялить дамское платье, но все же!
- Я в последний раз прошу тебя, Раиса, ехать со мной, - сказала гостья. - Тебе не обязательно сидеть у всех на виду - у Вишневских есть малая гостиная, ты оттуда прекрасно увидишь и услышишь Долматовского…
- Нет-нет, Надин, нет, никакой музыки! Приезжай лучше завтра к обеду, - ответила Пашутина. - У нас будет окрошка, будут пожарские котлеты…
Надин!.. Значит, это была Залесская! Теперь Андрей вспомнил окончательно: он видел даму в подвале "Бродячая собака" на Михайловской площади, в любимом местечке художников и артистов. Сам Голицын оказался там из профессионального любопытства - надо же знать, где валяют дурака подозрительные господа и их отчаянные дамы.
- Ты трусиха, моя милая. И всегда была трусихой.
- Есть вещи, на которые я никогда не соглашусь! - воскликнула вдовушка и метнулась в дверь.
- В Итальянскую, Семен Семенович, - сказала странно похожая на Рейли дама извозчику, который сошел наземь, чтобы помочь ей сесть в экипаж. - И приедешь за мной часам к одиннадцати. Хорошо будет, если ты за это время найдешь других седоков - и тебе прибыток, и мне польза…
Не довершив этой загадочной фразы, она укатила.
Голицын смотрел вслед пролетке и думал, что успевает одно из двух: или переодеться для вечернего визита, или как следует пообедать.
Эту сложную задачу он решил артистически. Примчавшись домой, велел денщику Васе начать наполнять ванну и сразу положить поперек нее доску, на доске же сервировать чай с бутербродами. Потом Вася помчался звать парикмахера, жившего в том же доме этажом ниже, а Голицын разделся и полез в воду. У него было целых десять минут на блаженство.
Последний бутерброд он доедал, когда Вася в очередной раз проходился щеткой по его визитке. Оставалось сполоснуть рот, нахлобучить котелок и показать своей свежевыбритой припудренной физиономии в зеркале язык.
Из зеркала глядел вполне достойный кавалер - в штатском, но с офицерской выправкой, не красавец (тут опять вспомнился Давыдов), без рокового белого локона, однако для знающей в мужчинах толк дамы - отличный приз.
Была ли Надин (а в том, что он видел именно Надежду Залесскую, подругу Рейли, Голицын не сомневался) дамой, способной обратить внимание на такой "приз"? Или ей, вынужденной лавировать между законным мужем (о разводе что-то слышно не было), нынешним избранником и Распутиным, у которого ее Рейли якобы увел, было не до четвертого скальпа в своей боевой коллекции?
Надев на палец дорогой перстень от Фаберже (платина, круг из синей эмали, крестообразно четыре бриллианта, каждый - в треть карата), Голицын подхватил тросточку и помчался к Вишневским. У входа в большую, во весь этаж, квартиру он показал швейцару визитную карточку хозяина и сказал, что у него назначена встреча с Долматовским. Его впустили.
Гостиная у Вишневских была роскошна. Именно в такой должен был блистать Давид Долматовский. И он действительно потряс общество, начав свой маленький концерт со знаменитой "Песни за сценой".
Странная судьба была у этого шедевра. Кто помнит о скромной одноактной опере "Рафаэль" господина Аренского? Скорее всего, сразу после премьеры о ней забыли навеки. А певцы уже лет двадцать исполняют неувядающую песню - и находит же она отклик в каждой душе, еще не совсем одеревеневшей от жизненной прозы!
Долматовский не вышел вперед, как полагалось бы, а встал за маленьким белым концертным роялем. Дама-аккомпаниаторша взяла первые аккорды, и певец преобразился. Сейчас бы устыдились те, кто посмеивался над его огромной фигурой и широким губастым лицом. Давид был великолепен в сдерживаемой страсти, он умудрился наполнить всю гостиную любовным томлением, и Голицын, видя женские лица, несколько раз повторил себе: "Я не понимаю, что это за колдовство такое, но оно есть и имеет силу!.."
Грудью, взволнованной в жарких объятьях,
Нежится море в сверкающем сне.
Как я люблю, не в силах сказать я,
Страшно и сладостно мне! -
пел Долматовский, и всем слушателям было в этот миг страшно и сладостно.
Всем, кроме Голицына. Он эротической магии не поддавался. У него было более важное занятие - следить за Надин Залесской.
Сперва, пока гости собирались, она была центром дамского кружка и кокетничала с кавалерами, норовившими вмешаться в беседу. Но когда Долматовский запел, женщина преобразилась. Казалось, все ее тело откликается на музыку и голос.
Потом Давид исполнил роскошную эпиталаму из оперы "Нерон", словно созданную для его великолепного баритона. Потом объявили арию Роберта из "Иоланты" - тоже любимый всеми концертный номер. Программа Долматовского была самая обыкновенная, салонная, но преподносилась с блеском.
В перерыве Голицын подошел к приятелю.
- Так и знал, что придешь! - обрадовался Давид. - Погляди, какой цветник! Сплошные красотки!
- Залесскую я бы красоткой не назвал. Даже странно, что из-за нее столько суеты.
- Ты про "нашего друга"? - Давид перешел на шепот. - Вокруг него столько светских дур вертится.
- Но она-то не дура.
- Ох, не дура!.. Так я спорить могу, Андрюша, что с "нашим другом" у нее ничего и не было. Так, один шум, чтобы цену себе набить.
- То есть как?!
Голицын отвел Долматовского в сторонку, в дальний угол малой гостиной, а там через узкую дверь для прислуги вытащил в коридор, опоясывавший парадные комнаты квартиры.
- А так. Ты вот посмотри на меня.
- Ну, смотрю…
- Как полагаешь, какому количеству прекрасных дам я подарил блаженство?
- Ох, Давид… Сотни две?
- Куда мне столько? - хитро подмигнул певец. - Жена и еще, наверно, десяток прелестниц. И это - всё! А спроси у публики - тебе тотчас скажут, что их с полтысячи, и даже назовут все имена. Причем это не домыслы! Дамы сами похваляются, что рухнули в мои объятия. Я тебе прямо говорю: так они себе цену набивают. С самим Долматовским предавалась бурной страсти, это же, это же… ну, как звезда во лбу! Сама - чучело огородное, но божится и клянется, что сию минуту из постели Долматовского, чтобы кавалеры думали: мол, а в ней что-то есть, коли сам Долматовский! Вот то же самое и с Залесской - ты уж мне поверь. Она крутится вокруг "нашего друга" и сама же распускает слухи, будто познала с ним те самые восторги…
- Давид, ты даже не представляешь, какую умную вещь сейчас сказал! - Андрей от души хлопнул друга по могучему плечу.
- А ты думал, я только ля первой октавы взять и полчаса тянуть могу? - приосанился тот.
Любопытная картина сразу нарисовалась в голове у Голицына: Залесская, приятельница "нашего друга", как, подражая императрице, называли в свете Распутина, служит посредницей между ним и Сиднеем Рейли. Не Рейли отбил ее, после чего бывшие любовники смотрят друг на друга волком, а совсем даже наоборот! Рейли вполне мог подослать ее к "нашему другу", чтобы она влилась в стройные ряды поклонниц. Или же "наш друг", будь он неладен, таким способом ищет тропку в английское посольство?.. Возможно, она ведет какую-то свою игру, и хотелось бы понять, Распутину ли Рейли зачем-то понадобился, или авантюрист в чине помощника генерального консула Великобритании через даму, сохранившую непонятные отношения с Распутиным, подбирается чуть ли не к российской императрице.
А императрица, при всем уважении к ее величеству, никак не может простить Петру Аркадьевичу Столыпину его серьезных проектов и точных решений. Ибо задевают интересы "нашего друга" и всевозможных прихлебателей российского царского двора.
Вот ведь какая сплелась интрига! И то, что Залесская оказалась в доме вдовы Пашутиной аккурат во время, когда Рейли затеял там загадочное рандеву с человеком, который явно будет его преемником, тоже кое-что значит!..
- Ты ведь тут не впервые? - спросил Голицын Долматовского.
- Какое там впервые! Веришь ли, в десятый раз эту "Матильду" пою - и все не устают слушать. Ария отличная, выигрышная, но сколько ж можно? "Кто может сравниться с Матильдой моей?.." - тихо пропел Давид. - Да только бутылка "журавлиного" коньяка из московского "Славянского базара", друг мой, только она!
- Где в этом доме может быть телефонный аппарат?
- А их тут три: в спальне, в хозяйском кабинете и в сенях. Пойдем, я тебя коридорчиком в сени выведу.
Голицын телефонировал в "совиную" штаб-квартиру, где молодые сотрудники несли круглосуточное дежурство. На свою группу он рассчитывать не мог - инфлюэнца посильнее служебного долга оказалась, но с утра ему пообещали бойцов из группы Свиридова. И сейчас он, невзирая на позднее время, хотел вызвать к дому, где пел Долматовский, хоть пару человек.
Прозвучало это так:
- Николаша, душа моя, мне бы две или три бутылочки самолучшего шампанского на Итальянскую, да тех, что по одиннадцать ровно…
Дежурный подтвердил, что все понял.
Залесская собиралась покинуть квартиру Вишневских в одиннадцать. Без четверти Голицын раскланялся и с Долматовским, троекратно при всем честном народе облобызавшись с певцом, и с любезными хозяевами. Затем вышел на улицу.
Народу было немного, Андрей огляделся, пытаясь понять, где прячутся помощники, и едва не расхохотался. На стене дома, у самой двери, появилась нарисованная мелом сова. Значит, бойцы следили за входом и сейчас отлично видели Голицына, тем более, он встал под фонарем. Пора белых ночей миновала, и в Петербург вернулось уличное освещение.
Одиннадцать - время, когда почтенная супружеская чета возвращается домой из гостей или из театра. Подруга Рейли вряд ли в такой час собиралась ложиться спать - для авантюристов бурное время суток только начиналось. Значит, она отправится с ночным визитом. Может статься, просто-напросто поедет к человеку, который всюду представляет ее как супругу. Вот этого не хотелось бы…
Подкатила пролетка с откидным верхом - лихач был более чем пунктуален, до одиннадцати оставалось три минуты. Голицын отошел в тень. Вовсе незачем было показываться Надежде Залесской. Вскоре она появилась, ее провожали два кавалера и помогли сесть в коляску.
Стоило Залесской отъехать на сотню сажен, из-за угла раздалось совиное уханье, неожиданное посреди города. И к Голицыну подъехал молодой человек на велосипеде - хорошем дорогом рижском велосипеде с завода Лейтнера.
- Андрей Николаевич, что прикажете? - спросил он.
- Сколько вас, Олексенко?
- Трое. Там Синицын и Байкалов стоят с велосипедами. Мы и для вас взяли.
- Это хорошо. Фонарики при себе?
- Как же без них? У-ху, у-ху!..
"Балуется молодежь, - подумал Голицын, - надо бы приструнить". Но воздержался.
Когда СОВА еще только создавалась, причем создавалась очень споро, по именному указу Его Императорского Величества от 22 декабря 1911 года, на стол к начальнику, генерал-майору Александру Васильевичу Соболеву, легли два проекта. По первому предлагалось закупить во Франции для нужд сотрудников недорогие самокаты, по второму - привезти из Риги дорогие велосипеды. И тогда же Голицын, участвуя в обсуждении, высказался в пользу самокатов, еще не очень хорошо представляя себе, какая реальная польза может быть от двухколесного транспорта. Аргумент был: во Франции уже лет пятнадцать в ходу именно самокаты, и никто не жалуется, даже есть целые самокатные батальоны, и в России тоже соответствующие роты появились. Но сторонники велосипедов победили. И вскоре их правота стала всем ясна.
Самокаты были хороши для воинских частей на маневрах, когда рота или батальон выполняют свою задачу, командируются из пункта А в пункт Б, там спешиваются, дружно отрывают окопы, делают нужное количество выстрелов, опять неторопливо куда-то едут. А СОВА предлагала своим сотрудникам такие задания, что требовали более подходящего транспортного средства. Самокат не имел во втулке заднего колеса муфты свободного хода, педали были связаны с колесами жестко: пока их крутишь - сидишь в седле, не крутишь, значит, через несколько секунд грохнешься. Всякий подъем на холм или спуск с холма был сложной задачей, да и тормозов самокаты не имели. А для "совят" техника, которую то и дело приходилось, спешившись, вести за руль, мало подходила.
Из-за угла выехали два велосипедиста, один ловко вел за руль велосипед для Голицына.
- Вон за тем лихачом, - сказал Андрей. - Главное, не упускать из виду.
Синицын и Олексенко отправились в погоню, Байкалов с Голицыным покатили следом.