Как бы ни был хорош лихач, как бы ни холил своего быстроногого мерина, а на городских улицах велосипедист мог с ним состязаться. Время было такое - началась ночная жизнь столицы, самая пора для лихачей, именно сейчас заламывавших цену. Не один Семен Семенович вез седока по Итальянской в сторону Фонтанки. Улица была полна экипажей, и особенно приходилось беречься встречных: какой-нибудь подвыпивший офицер, катающий даму, прикажет гнать во весь опор, и всем приходится сторониться, пропуская, не то сцепятся на полной скорости две пролетки, забьются испуганные кони, и одно разорение получится.
Залесская велела свернуть влево на Караванную и выехала к Симеоновскому мосту. Ее пролетка пересекла Фонтанку и вскоре оказалась на Литейном. Там, на широком проспекте, лихач уже мог похвастаться быстротой своего коня. Пришлось погоне основательно нажать на педали.
- Далеко же барыня собралась… - сказал чуть запыхавшийся Голицын.
- В Кирочную сворачивает, - сообщил Олексенко.
Собственно, этого можно было ожидать. В пятиэтажном доме номер двенадцать на Кирочной улице проживал Григорий Распутин.
"Совята" остановились на углу, издали глядя, как дама спускается по ступенькам пролетки и входит в парадное.
- Теперь что, Андрей Николаевич? - спросил Байкалов.
- Теперь самое любопытное. Синицын, Олексенко - за лихачом. Ухитритесь посмотреть номерной знак. А мы, Байкалов, побудем пока тут…
Вовремя вспомнил Голицын слова Залесской. Она советовала Семену Семеновичу вечером, пока сама будет в гостях, брать других седоков. А польза от этого была следующая: видимо, она скрывала, что нанимает лихача для постоянных поездок, и желала, чтобы его видели и с другой публикой. А если от контрразведчика что-то скрывают - значит, именно это он обязан узнать по долгу службы. Лихач мог отправиться зарабатывать деньги, а мог быть послан с поручением. Он покатил по Кирочной в сторону Таврического сада, "совята" - следом.
Голицын и Байкалов перешли на ту сторону улицы, откуда были видны распутинские окна.
- Черт бы его побрал! - проворчал Андрей, которому опять захотелось есть. - Даже если Давид прав… а Давид, скорее всего, прав… Этим объясняются все шалости с проститутками. С дамами у господина Распутина одна духовная мистическая близость, а утешается он с какой-нибудь Манькой, что промышляет у Полицейского моста…
Голицыну очень не хотелось верить в те гнусные слухи, которые старательно пресекала полиция: там поминалась отчаянная поклонница Распутина фрейлина Вырубова, но не только она. Ее августейшая повелительница тоже…
Вспомнился Давыдов. Вот уж кто духовную близость с Элис Веллингтон очень скоро перевел в совсем иную. Был бы Денис в столице! Залесская не устояла бы перед белым локоном на лбу. А теперь вот как подобраться к хитрющей даме, которую Рейли неспроста выдает за супругу? Нет у Голицына белого локона на лбу, и давыдовской привлекательности тоже нет. Есть зато хладнокровие и целеустремленность. Есть хватка. Кого попало СОВА под свои знамена не призывает.
- У-ху… - тихонько сказал Байкалов.
И Голицын понял: тревога!
Народу на Кирочной было немного, и Байкалов сразу вычислил троицу подгулявших мастеровых, которые как встали на углу, так и ни с места. Вроде бы им там особо делать нечего - кабака или трактира поблизости нет, остановить мимоезжего "ваньку" не желают, просто торчат, время от времени вспоминая, что надлежит изображать пьяных. И тогда кто-нибудь скрипучим голосом заводит пресловутое "Шумел камыш, деревья гнулись", но одним куплетом все и кончается.
Дом, где жил Распутин, охраняли. Но кто охранял?
Очень может быть, что полиция. Есть кому спустить сверху указание позаботиться о "нашем друге", чтобы он, ведя бестолковый и несуразный образ жизни, не влип в неприятности. Может, даже его величество, устав от размолвок с ее величеством, велел установить негласное наблюдение - пестрый народ ходит к Распутину, однажды сумасшедшая баба убить пыталась.
Полицейские агенты - это еще полбеды. Поди, узнай, какое воинство навербовал в петербуржских трущобах Рейли. Да и не только в трущобах. Среди студентов тоже горячие и безмозглые головы есть. Даже не ради денег, а ради приключений пойдут в ландскнехты к обаятельному авантюристу. Те трое, что напали на Голицына возле пашутинского дома, охраняли его явно не по приказу полиции. Может статься, Рейли уже знает, куда они угодили. И тогда именно он распорядился не церемониться с подозрительными личностями. Двое "совят" против троих ландскнехтов - это ничего, это по-божески, если только Рейли не вооружил парней револьверами.
- Отойдем-ка к Литейному, - тихо сказал Андрей. Байкалов кивнул.
Странно было бы взять верный "смит-вессон", собираясь на приватный концерт Долматовского, - Голицын и не взял. Кроме приемов французского бокса, как иногда называли сават, у него в арсенале была легкая тросточка, непременная принадлежность всякого городского гуляки. Вот только гуляка был отменным фехтовальщиком.
- Они нас заметили и совещаются, - доложил Байкалов.
- Нужно дождаться наших.
Ландскнехты (или полицейские агенты, кто их разберет?) направились к Голицыну и Байкалову. По дороге один из них очень грамотно, снизу вверх, стукнул пустую бутылку о каменную тумбу у ворот. В кулаке у него осталось горлышко с острыми краями.
- Нет, это не полиция… - пробормотал Андрей. Полицейский агент, даже изображая в зюзю пьяного бродягу, не начал бы с угроз.
- И что вы тут позабыли, господа хорошие? - спросил человек с бутылочным горлышком в руке.
- Или вчерашний день ищете? - осведомился другой.
- Друзья, нельзя ли для прогулок подальше выбрать закоулок? - вдруг дурниной заорал третий.
- Студент, - сказал Байкалову Голицын. - Ишь, Грибоедова помнит… - И резким ударом трости выбил бутылочную "розу" из выставленной вперед руки.
Рейли, нанимая ландскнехтов, вряд ли устраивал для них соревнования, чтобы оценить способности. Да и сам ли нанимал - большой вопрос. Махать кулаками парни, возможно, умели, а вот драться ногами - нет. Знали только простейшее - подножку и старый добрый удар с носка. Байкалов, аккуратно уложив велосипед, отмахивался еще не в полную руку, оплеухами, но один противник уже отскочил, вопя и держась за ухо. Голицын же наметил себе пленника - того самого "студента". По его соображению, самый грамотный мог руководить тройкой - это раз, а два - он вполне мог числиться в полицейских сводках, проходя по делу о студенческих беспорядках и даже тайных революционных кружках. Забавно было бы изловить сейчас, в Питере, бомбиста, которого обыскались в каком-нибудь Екатеринбурге.
И тут, весьма некстати, появилась пролетка Семена Семеновича с поднятым верхом.
Уж кого он там привез, можно было только гадать, потому что пролетка, въехав на тротуар, встала вплотную к двери парадного. Кто-то из нее выскочил, вроде бы - два человека. Пробиваться к парадному, чтобы разглядеть их, было поздно.
Дверь захлопнулась, извозчик хлестнул коня, пустая пролетка унеслась.
И тут Голицын услышал громкое "у-ху, у-ху!". Это неслись во всю велосипедную прыть Синицын и Олексенко.
Воинство Рейли, видать, имело свою систему сигналов. Что выкрикнул "студент", Андрей не разобрал, но ландскнехты отскочили, собираясь пуститься наутек.
"Ну что же, - подумал Голицын, - они свою задачу выполнили, дали хозяину возможность беспрепятственно пробраться в квартиру Распутина и привести гостя. Главное теперь - "студент""…
- Этого пакуй! - приказал он Байкалову и сам кинулся в погоню.
Но легкая куртка-тужурка "студента" была расстегнута, чтоб сподручнее махать кулаками, а Байкалов сдуру ухватил его за шиворот. "Студент" вывернулся из тужурки и помчался с удивительной для обычного человека скоростью.
- Вот поганец, не иначе, в гимнастическом кружке занимается, - сказал озадаченный Байкалов.
- Тебе бы тоже не мешало, - буркнул Голицын. - Ну-ка, что там у нас?
Олексенко и Синицын, не дожидаясь приказа, понеслись в погоню, но не на предельной скорости. Андрей, забрав тужурку, подошел к уличному фонарю и обшарил карманы. В них оказались сложенная пополам брошюрка - "Манифест коммунистической партии", какие-то счета, похоже, от портного и бакалейщика, распечатанные письма.
- Я буду бегать, непременно буду, - обещал смущенный Байкалов.
- Надеюсь…
Подъехали Синицын и Олексенко.
- Дворами ушли? - уточнил Голицын.
- Так точно… мы на велосипедах через заборы не можем… а велосипед - его оставлять нельзя… имущество казенное… - вразнобой ответили "совята".
- Ничего, не унывайте, вылазка удачная, - сказал Голицын. - Мы узнали адрес, где обитает загадочный приятель Рейли и Распутина. Мы узнали номерной знак лихача, который возит Залесскую, и завтра его выловим. Он много чего расскажет… И вот - тужурка, полная секретов. Где, кстати, извозчик забрал Рейли и другого господина?
- Мы шли за ним по Кирочной, повернули по Знаменской, пересекли Невский, потом - по Лиговскому, - доложил Синицын. - До Обводного канала - прямиком, а это - чуть не две версты…
- Два километра, - поправил Олексенко.
- У нас еще версты, а не километры!
- Есть закон о километрах…
- Есть, но не закон! Там рекомендуется переходить понемногу.
- Нет, закон! Давно уже принят! И есть Метрическая конвенция!..
- Отставить болтологию! - приказал Андрей. - И за Обводным?..
- И за Обводным еще с версту…
Голицын внимательно посмотрел на смутьяна Олексенко. Тот промолчал.
Оказалось, пролетка развернулась, встала на видном месте и простояла там не менее десяти минут. Из какого-то переулка выбежали двое, вскочили в экипаж и помчались.
- А у нас тут было прелестное побоище. Насколько я понимаю, эта троица вскоре сюда вернется… - Голицын задумался. - Где бы вас, голубчики, поместить, чтобы вы незаметно вели наблюдение?
- Сейчас поищем.
Беседуя с "совятами", Голицын продолжал обшаривать тужурку. И набрел-таки на потайной карман - не слева, как полагалось бы в мужской одежде, а справа. В кармане оказались листки с планом, начерченным от руки и не очень аккуратно - какие-то улицы, стрелочки, крестики и кружочки. Андрей хорошо знал Петербург, но с ходу опознать эти улицы не сумел. Однако крестики явно означали места, где что-то находится… Или кто-то?.. Или должен находиться?
- Это первые кроки, это прикидка… - сказал он. - Нужна большая карта столицы. Ладно. Господа, я оставляю вас тут. Постарайтесь дождаться, когда окончится это гостевание, и Рейли с приятелем уедут. Может, увидите что-то любопытное. А я - домой.
Наутро ему предстоял допрос троих пленников, взятых возле пашутинского дома.
Глава 3
Июль 1912 года. Москва
Давыдов волновался, как кадет перед свиданием с гимназисткой. Он получил от Элис записку в ответ на свою: красавица очень сдержанно обещала нанести ему визит. Читая это краткое послание, никто бы не догадался, что замышляется ночной побег из номера на третьем этаже "Метрополя" в номер на четвертом.
Барсуков немного обиделся, что приятель улизнул от него в гостиницу. Ссориться с ним Давыдов не желал и потому позволил увлечь себя в "Чепуху" - ресторан за Крестовской заставой, где выступали то певицы с романсами, то плясуньи с бубнами. Денис намеревался, поужинав там и запасшись шампанским с корзинкой фруктов, ближе к полуночи явиться в "Метрополь" и ждать Элис в бодром расположении духа.
Но когда друзья прибыли в "Чепуху", то обнаружили, что ресторан на весь вечер снял какой-то гуляющий без чувства меры купец.
- На что ему весь ресторан, братец? - спросил ошарашенный Барсуков у швейцара.
- Тс-с-с!.. Бабу свою изволят голой добрым людям казать! - прошептал почтенный бородатый служитель.
- Это как же?!
- Тс-с-с… Она уже там! Плясать будет телешом. Тьфу, прости господи! - И швейцар тихонько перекрестился.
- Да ты, братец, спятил. Как это вдруг - плясать телешом?! - не поверил Давыдов. Он знал, конечно, что в столичных борделях за деньги и не такое непотребство покажут, но чтобы в приличном ресторане?
- А вот так. Ремесло у ей такое. Сказывали, ей за то большие деньги платят. И еще раз - тьфу!..
- Да это же наверняка Мата Хари! - сообразил Барсуков. - Денис, нам несказанно повезло! А скажи, братец, купца-то ты знаешь?
- Как не знать, - приосанился швейцар, - господин Бабушинский!
- Точно. Бабуин! - воскликнул Давыдов. - Русский бабуин! Все сходится!
- Тише ты… А что, братец, не провел бы ты нас потихоньку в ресторан? - любезно спросил Барсуков. - Да не усадил бы в темном уголке? А мы готовы соответствовать…
И он полез в карман, всем видом показывая - соответствие будет щедрым.
- Нешто с распорядителем договориться? - задумчиво спросил сам себя швейцар.
- И распорядителя не обидим.
- Я не пойду, - сказал Давыдов. - Ты как знаешь, а мне там делать нечего. На голеньких девочек я могу за небольшую плату в других местах посмотреть.
- Но это же Мата Хари! Вся столица шумит! - изумился Барсуков.
- Дура она… - буркнул Денис.
- Странное у тебя понятие о женском уме. Вон - Бабушинского с ума свела, он ей непременно дорогие подарки делает, значит, по-своему - не дура!
Давыдов невольно расхохотался.
- Он ее за то и любит, что совершенно невозможная дурында. Она глупости говорит, русским бабуином его называет, а он от этого в восторге. И ведь как говорит! Подойдет вплотную, прямо в лицо тебе дышит, и какие-то колебания от нее исходят… - Денис замолчал и задумался. - А может, и впрямь? Любопытно ведь, что там могут быть за пляски? Соблазнительные, поди, до последней степени…
- Я понимаю, что ты не хочешь с ней встречаться, - сказал Барсуков, которому Давыдов вкратце доложил о визите к Крестовской, объяснив этот визит просьбой своей столичной родни. - Так ведь нас спрячут. Засунут в какую-нибудь щелку, как клопов, и мы оттуда подглядим. Одно дело, когда эта мадамочка в частных домах выступает, где приличная публика, и совсем другое - для Бабушинского и его дружков. Улавливаешь?
- Да уж…
Уговорившись со швейцаром о цене авантюры, приятели проникли в "Чепуху" со двора и прошли через кухню. Как во всяком приличном ресторане средней руки, в "Чепухе" имелись и просторный зал, и отдельные кабинеты на балконе - вроде лож, даже со шторами. В такой кабинет и препроводили Барсукова с Давыдовым, строго наказав электрическую лампочку не зажигать, сидеть тихо, как мыши под веником, и шторы не раздергивать, а смотреть в щелочку. Потому что ссориться с Бабушинским - это нужно сперва исповедаться, причаститься и завещание написать.
Купец славился буйным и страстным нравом. Посылка медвежонка в кадушке относилась к самым мирным из его проказ. Как-то он поспорил с другим таким же затейником, кто больше съест арбузов. Начали спор в трактире Тестова, где угощались знаменитой тестовской кулебякой, потом как-то загадочно переместились на телеграфную станцию, что на Мясницкой. Там господа, пришедшие отправить срочные депеши, были сильно недовольны вторжением двух расхристанных детин, за которыми следовала банда прихлебателей с арбузами. Способ поедания был вполне в духе Бабушинского - арбуз резали пополам, и спорщики вычерпывали ложками мякоть, каждый из своей половины. Послали за городовым. Бабушинский надел служителю порядка на голову недоеденную половинку арбуза и с торжествующим хохотом убежал. Дальнейший путь спорщиков был отмечен дракой с извозчиками на Лубянке, потом они вломились в "Славянский базар" на Никольской. Там Бабушинский опознал карточного шулера, который ловко его обчистил на Нижегородской ярмарке. Спорщик, тоже именитый купец, проявил солидарность, и вдвоем они кинулись вязать злодея. Тот, убегая, опрокидывал столы, перебил прорву дорогой посуды и устроил величайший переполох в огромном двусветном зале, которым гордились хозяева "Славянского базара". Потом, когда прибыла полиция, уже невозможно было определить, кто, метнув в шулера арбуз, промахнулся и угодил в лоб почтенному воронежскому помещику, прибывшему в кои-то веки с семейством посмотреть на Первопрестольную.
Игрушек у Бабушинского было много. Он где-то раздобыл старую цыганку-гадалку и возил по Москве, слушая туманные прорицания о последних днях и новом потопе. Потом ему прислали из Сибири самого настоящего шамана с бубном. Еще была какая-то история с попугаями, которых он скупил оптом, чуть ли не сотню штук, и отдал знатоку в обучение, а от знатока они сбежали и летали по городу с самыми непотребными воплями, или же их выпустил из клеток лично Бабушинский, так никто никогда и не узнал.
Затем неугомонный купчина, съездив по делам в Павлово, увлекся гусиными боями и, ни в чем не зная меры, привез оттуда четыре дюжины бойцовых гусаков. Нарочно приобрел для них домишко в Замоскворечье, устраивал "круг", целыми днями, вопя и чертыхаясь, стравливал птиц. Затеял даже тотализатор, но в одночасье к этой забаве остыл и обменял все гусиное хозяйство на золотой самородок, вывезенный из Сибири. Причем ценность самородка была не столько в весе, сколь в заковыристой форме, наводящей на пикантные размышления.
Теперь вот вместо шаманов, попугаев и гусей завелась у Бабушинского Мата Хари.
Пока Барсуков шепотом рассказывал Денису про эти купеческие шалости, небольшую сцену в зале, не зажигая верхнего света, готовили к выступлению. На краю сидел старичок в тюрбане и наигрывал на деревянной флейте, другой старичок подтягивал струны инструмента, с виду - точь-в-точь маленькая кастрюля на длинной палке. Официант, уже во фраке и припомаженный, вынес высокую корзину и установил ее там, где показала сама Мата Хари. Она куталась в отороченный мехом пеньюар, не застегнутый, а подхваченный пояском. Полы пеньюара то и дело расходились и в разрезе мелькали длинные стройные ноги.
- Гляди, Денис, она ведь действительно голая!.. - взволнованно прошептал Барсуков.
- Можно подумать, это для тебя в диковинку? - хмыкнул Давыдов.
- Ни черта ты не понимаешь…
И тут с шумом и гамом ввалилась буйная мужская компания во главе с Бабушинским. Мата Хари смерила мужчин презрительным взглядом и неторопливо ушла за сцену. Бабушинский стал рассаживать гостей за столиками. Ими оказались подвыпившие московские купчики, уже привыкшие одеваться у лучших портных, пара репортеров с опухшими от непрерывной пьянки физиономиями и неопределенная длинноволосая персона с преогромным розовым бантом на шее и морковкой в петлице - возможно, очередной шут при особе Бабушинского. Мелькнуло в толпе и красивое юношеское лицо. Где-то Давыдов уже видел этого стройного мальчика, где-то видел…
Но вспомнить с ходу не удалось, а мгновение спустя Денис невольно присвистнул, узрев еще одного зрителя - черноволосого, как он сам, но смуглого, горбоносого, с узким лицом сухой лепки. Про такие лица в народе говорят: "Рожа топором тесана".
- Ты что? - удивился Барсуков.
- Граф Рокетти де ла Рокка, надо же!.. Этого-то как сюда занесло?
Граф был не более и не менее как международным авантюристом, дорого берущим за свои загадочные услуги. Он мотался между Бомбеем, Стокгольмом и Рио-де-Жанейро. Когда нынче в апреле утонул "Титаник", на котором собрались сливки общества, полиция многих стран перекрестилась с облегчением: Рокетти взял билет на злосчастное судно, а в списках спасенных его не оказалось. Вынырнул голубчик где-то в Португалии…