Правда, находились умники, утверждавшие, будто дьявол здесь не причем: мол, дома на улице Суконщиков проседают из-за того, что вода подмывает землю - отсюда и треск, и тяжелый запах, а огни над крышей - всего лишь искры, вылетающие из дымохода; Ян Рапек с приятелем отравились прокисшим пивом, что неудивительно, ибо другого не подают в той жалкой корчме, где они пьянствовали. А Хендрик Зварт и его сестра, конечно, малоприятные особы, живут уединенно и ни с кем не поддерживают дружбы, но все же люди почтенные и уважаемые.
Кроме хозяев в Черном доме жили две служанки - старая и молодая. Первая провела здесь большую часть жизни: убирала, стирала, стряпала, присматривала за хозяйскими детьми и не желала для себя ничего иного. Но в последний год ее сильнее обычного мучил ревматизм - бывало, она несколько дней кряду корчилась на своем тюфяке, от боли ухая, точно сова. Тогда в помощь старой Грит решили взять молодую здоровую девушку. Нашлась такая, что всех устроила - сирота, зарабатывавшая на жизнь шитьем и стиркой белья. Звали ее Сесса Барок, нрав у нее был кроткий, поведение скромное, лицо пригожее, как у истинной брабантки; болтать попусту она не любила и работы, даже самой тяжелой, не чуралась. Родственники девушки, бедные сукноделы, остались довольны тем, что она нашла себе место, но на всякий случай посоветовали ей сходить на богомолье в монастырь святой Гертруды. Сесса так и сделала, после чего, собрав пожитки, перебралась в Черный дом.
II
Был теплый солнечный весенний день, но старая служанка места себе не находила и, держась за поясницу, ковыляла из угла в угол.
- Будет дождь, - говорила она Сессе. - Вот увидишь, непременно будет дождь. Ох, святая дева, пожалей мои бедные кости!
И вправду, к вечеру небо затянуло тучами, ветер погнал по улице клубы пыли, в домах стали зажигать свечи раньше обычного. Грит совсем расхворалась, под конец она и вовсе не могла разогнуться. Сесса уложила старуху в постель, принесла ей теплого молока и грелку, со всех сторон подоткнула одеяло и уже хотела уходить, но вдруг Грит схватила ее за руку:
- Вот что, - прошептала она хрипло, - нужно было мне сходить в погреб, который за домом - пойди ты вместо меня. Вот тебе ключ. Когда войдешь, увидишь справа большую бочку, в ней земля. Вырой оттуда медный горшок, да смотри, аккуратней. Крышку с него не снимай, поняла? Заверни его в полотенце и принеси сюда, я скажу, что с ним делать.
Сесса сделала все, как велела старуха. Когда она достала горшок, то увидела, что он весь издырявлен, а из дырок сочится вязкая зелено-бурая слизь с тошнотворным запахом. Пока девушка шла от погреба, ей все время приходилось задерживать дыхание, но Грит осталась довольна и велела отнести горшок наверх и оставить у двери хозяйской половины.
- Постучи трижды, потом еще четырежды, потом дважды и снова трижды. Не перепутай - три, четыре, два и опять три. И сразу уходи, не жди, пока откроют.
- Зачем господам такое?
- Не твоя забота, и не моя тоже. Делай, как велят, и держи язык за зубами. А станешь им трепать, так я сама его вырву.
Сесса смолчала и постаралась как можно быстрее выполнить то, что ей было сказано. Господина Хендрика она, вправду сказать, побаивалась, а его сестра при каждой встрече глядела на нее своими рыбьими глазами так, словно хотела поглядеть насквозь. Этот холодный взгляд совсем не вязался с мягким, безвольным личиком госпожи Мины, с ее робкой улыбкой и тихим лепечущим голоском, и, даже думая о нем, Сесса начинала тревожиться. Уже спускаясь вниз по лестнице, девушка ощутила за спиной еле слышное движение. Так ходила хозяйка - выходит, ей вправду зачем-то понадобился грязный вонючий горшок…
"Не мое это дело", - решила Сесса и, вернувшись в кухню, села с шитьем у очага.
Было слышно, как ветер гуляет по улице, хлопая неплотно прикрытыми ставнями и раскачивая скрипучие флюгеры. Стены дома негромко потрескивали, в темноте мыши затеяли привычную возню. В углу за плетеной ширмой храпела Грит.
Угли в очаге стали остывать. Сесса проворно накладывала стежок за стежком, торопясь закончить работу, но ее мысли были далеко. Внезапно ей почудилось, будто откуда-то потянуло холодом, и она подняла голову, вглядываясь в темноту. Кухонная дверь была приоткрыта и сейчас - девушка видела это очень хорошо - продолжала медленно открываться. Сердце служанки забилось сильнее. Ее охватило предчувствие чего-то неясного, тревожного и очень близкого. Чувство было таким сильным, что она не могла усидеть на месте. Поднялась - и в тот же миг дом замер, и все звуки в нем стихли…
Потом тишину наполнил шорох дождя.
Внезапно с улицы раздался громкий стук, и чей-то голос, заглушая раскатистую дробь капель по черепице, потребовал, чтобы ему открыли. От испуга Сесса воткнула иголку себе в палец.
Между тем незваный гость не унимался, к нему присоединился еще один, и оба наперебой требовали впустить их. Проснулась Грит и, помогая себе руками, наполовину высунулась из-за ширмы.
- Господи, спаси и помилуй! Что за шум? Неужто опять французы идут нас грабить? - спросила она. Девушка, дрожа, отвечала, что не знает.
- Боже, помоги нам! - перекрестилась старуха. - Нет, речь-то у них не французская. Но это наверняка грабители! Кто еще станет ломиться в дом в такой час?
Держась друг за друга, обе вышли из кухни, подняли головы и увидели госпожу Мину, стоявшую на верхней ступеньке. Но господин Хендрик не соизволил даже носа высунуть из комнат, и три перепуганные женщины не знали, как им быть.
Собравшись с духом, Сесса сказала:
- Я выйду через заднюю дверь и позову на помощь.
- Лучше дай мне кочергу - я выбью всенощную на головах этих разбойников! - сердито воскликнула старая служанка.
А госпожу Мину трясло от страха так, что ее зубы стучали друг о друга, и она не могла вымолвить не слова.
На улице перестали стучать, и мужской голос отчетливо произнес:
- Грит, я тебя узнал. Не бойся, это я, Андреас Хеверле. Открой дверь!
Старуха посмотрела на хозяйку, а Сесса - на них обеих. Госпожа Мина вдруг отмерла и сбежала вниз.
- Откуда здесь взяться моему племяннику? - прошептала она на ухо Грит. - Андреас в Лёвене. Что ему делать в Ланде?
Второй голос, звучный как боевая труба, сердито проревел:
- Во имя Господа и всех святых, поумирали, что ли, все в этом доме?! Откройте, наконец! Из меня вода сочится, как из губки!
Госпожа Мина опять задрожала, но Грит проковыляла к двери и отодвинула засов.
- Если это ты, Андрис, мой мальчик, проходи, и да благословит тебя Господь! - сказала она.
Сессе показалось, что в дом протискивается грозовое облако, ибо гость был высок и широк в плечах, а с его темной мантии ручьями стекала вода. Но следом вошел второй, прекрасный, как архангел Михаил, обнял Грит и оторвал ее от пола, и старуха, обхватив ладонями его мокрую голову, прижалась к ней сморщенными губами.
- И верно, мой Андрис, такой же хорошенький, как прежде, - ласково проворчала она. - Только раньше он был немного меньше ростом. Ведь я не видела его с тех пор, как старый господин Питер отправил мальчишку в университет. Сколько же лет прошло?
- Пять лет, - ответил Андреас, осторожно ставя ее на пол.
Тут он заметил госпожу Мину и отвесил ей низкий поклон.
- Тетушка…
- Андреас, - отозвалась она, по-прежнему глядя на него со страхом и недоверием.
- Простите меня, - повинился он с улыбкой, и женщина немного оттаяла.
- Добро пожаловать, племянник, хотя мы тебя и не ждали. Кто это с тобой? - спросила она у Андреаса, между тем как его приятель встряхивался, точно собака, орошая брызгами пол и стены.
Андреас взмахнул рукой с изяществом придворного:
- Это мой брат-богослов. Мы вместе учились в университете, а теперь идем, куда глаза глядят. Его зовут Ренье.
- Ренье де Брие, - представился гость.
- Француз? - сквозь зубы процедила Грит.
- Пикардиец. Так, по крайней мере, мне говорили.
- Что? - удивилась старуха. - Ты, что ли, нищий или бродяга, чтобы не знать, откуда сам родом?
- Не обижай моего друга, Грит! - смеясь, воскликнул Андреас. - Он - дворянин, не хуже меня.
- А в его гербе, небось, посох да нищенская сума.
Ренье задумчиво свел брови.
- Над воротами нашего фамильного поместья в Пикардии висел щит с изображением дуба. Впрочем, я никогда его не видел, ибо ворота и дом сровняли с землей еще до моего рождения, а сам я увидел свет Божий в замке Хеверле, который близ Лёвена и принадлежит ныне графу де Круа. Мать умерла, рожая меня, а вскоре отца зарезали в пьяной драке. Увы, некому было поведать о славных днях моего рода…
- Ну, хватит, - оборвал его Андреас. - Я промок до нитки, у меня зуб на зуб не попадает от холода. Скоро запоют петухи. Тетушка, если бы я хоть на часок мог прилечь у огня, да сменить рубашку, да выпить кружку-другую крепкого пива, да закусить ломтем соленой ветчины…
- Во время поста нужно думать не о ветчине, а о спасении души, - поджав губы, ответила госпожа Мина. - Ты, племянник, явился нежданно-негаданно и не один. Ради Бога, веди себя пристойно. Хендрик не любит шума и суеты, а от тебя с твоим другом этого уже более чем достаточно.
Андреас наклонил голову, чтобы скрыть улыбку.
- А, достойный дядюшка…
Хозяйка между тем повернулась к Сессе, безмолвно стоявшей в стороне, и распорядилась, чтобы гостям постелили на левой половине дома. Там было три небольшие комнаты, запертые и заброшенные со смерти Питера Зварта.
- Вот славная мордочка, - шепнул Ренье, кивая на девушку.
- Таких здесь немало, - отозвался Андреас.
III
Бывало так, что какой-нибудь дворянин вдруг желал перейти в бюргерство, надеясь, что новое положение принесет ему больше выгоды и богатства. Таких пренебрежительно называли "veranderd", на них смотрели свысока представители обоих сословий. Таким "veranderd" чуть не стал дворянин из славного, но обедневшего рода Хеверле. Женившись на старшей дочери Питера Зварта, этот дворянин совсем было собрался принять статус бюргера, рассчитывая, что связи и золото тестя станут неплохой заменой утраченной чести; но судьба распорядилась по иному, до срока отправив незадачливого менялу на погост.
Андреас, его единственный сын, пятнадцатилетним был отправлен дедом в Лёвен, дабы постигнуть все премудрости богословской науки. В университете он быстро сошелся с Ренье, своим ровесником - очень скоро они стали друзьями, не разлей вода. Каждый обнаружил в другом немало сходства с собственной персоной: у обоих не было гроша за душой, как не было и желания корпеть над книгами. Оба оказались в Лёвене скорее по принуждению: за Андреаса все решал властный дед, за Ренье - его знатный и могущественный покровитель Филипп де Круа, на которого, как поговаривали злые языки, он был весьма похож лицом.
Для начала обоих определили на "артистический" факультет, где они должны были изучить семь свободных искусств, чтобы потом перейти к высшим степеням обучения. Но от тривиума и квадривиума у них челюсти сводило зевотой. Учебным залам Андреас и Ренье предпочитали трактиры, и оба охотней принимали участие в потасовках, затеваемых "артистами" за право сидеть на скамьях, чем в научных диспутах. Удовольствием для них было слоняться бог знает где в компании таких же бездельников и устраивать разные проказы. Тем не менее, спустя четыре года было решено, что грамматика с арифметикой достаточно осели в их головах, оба не без труда выдержали экзамены и были переведены на богословский факультет. На смену шуткам и шалостям приходили игры и попойки, длящиеся несколько дней кряду; стычки между коллегиями, а также между школярами и горожанами, становились все неистовей. Ренье принимал в них участие с каким-то дьявольским азартом, Андреас же во все глаза смотрел на красивых дам, предпочитая Венеру Марсу.
Год пролетел, как сон, над друзьями нависла угроза изгнания, волей-неволей им пришлось взяться за ум. Неожиданно и в одном, и в другом проснулась жажда знаний - оба вдруг не на шутку увлеклись философией и тайными науками. Прослышав о неком профессоре, что читал удивительные лекции в Гейдельберге и был известен как "doctor mirabilis", оба тотчас же снялись с места, отправившись в долгий и небезопасный путь, дабы узреть светило философской науки.
Дорога сама вела их.
Проходя мимо Ланде, Андреас пожелал навестить своих родственников Звартов, с которыми не виделся несколько лет. У Ренье не было родных, и он охотно последовал за приятелем, рассчитывая, что и его не оставят без доброй еды и мягкой постели.
Когда школяры подошли к городу, солнце, сиявшее на небе с утра до вечера во все дни пути, вдруг скрылось за свинцовыми тучами, и хлынул дождь, мгновенно промочивший обоих до нитки.
IV
Два дня спустя Хендрик Зварт со всеми домочадцами и гостем отправился в церковь на праздничную мессу.
То было Пальмовое воскресенье, особо чтимое в память о дне, когда Господь наш Иисус Христос верхом на осле въехал в Иерусалим, и народ выходил к нему со словами: "Осанна! Благословен грядущий во имя Господне, Царь Израилев!"
Прихожане несли в церковь самшит и вербу, святили их, чтобы потом повесить у изголовья постелей, под распятьями и у очагов, а также в стойлах, дабы порча и болезни не коснулись ни людей, ни скотины.
С самого утра церковный колокол звонил, не умолкая.
Жители Ланде, принаряженные, с ветками и свечами в руках под пение гимнов прошествовали вслед за клириками в крестном ходе: сперва те, кого называли "viri hereditarii" - городские аристократы, важные, неповоротливые, сплошь в черном и сером, как стая ворон; за ними - торговые старшины и члены купеческой гильдии, ученые законоведы и цеховые мастера, и остальные - горожане и горожанки, прислуга, стражники, подмастерья, мелкие лавочники и поденщики, лоточники и бродяги. Потом все вернулись в церковь, и началась служба. По случаю праздника горело множество свечей; нефы были украшены зелеными ветвями, а на хорах висела облаченная в рубище "hungerdock" ("кукла-голодарь") - дань традиции, пришедшей из германских земель вместе с Максимилианом Габсбургом.
Народ молился с благоговением, однако многие переговаривались совершенно свободно, не приглушая голосов, так что в храме стоял сплошной гул. Взгляды присутствующих все чаще обращались туда, где среди прочих именитых граждан Ланде рядом с Хендриком Звартом и его сестрой сидел их племянник. Прихожанки, молодые и старые, поднимались на цыпочки, чтобы рассмотреть его получше; задние ряды напирали, и толчея была ужасная.
И вправду школяр походил на весенний росток на черной земле: на нем был зеленый бархатный пурпуэн, украшенный шнурками и богатой вышивкой. Золотые монеты блестели на его вороте, запястья были перехвачены шелковыми лентам с колокольчиками на концах. Круглую шляпу с белым пером Андреас держал в руке, и темные блестящие волосы волнами ниспадали ему на плечи. Полосатые шоссы плотно облегали его стройные икры, а на башмаках, поясе и кошельке сверкали резные позолоченные пряжки. Кричащая роскошь, за которую ранее порицали Питера Зварта, обрела новое лицо в его внуке, и все поневоле должны были признать, что это лицо куда приятнее прежнего. А школяр хоть и имел вид гордый и пренебрежительный, но по его губам то и дело проскальзывала довольная улыбка.
Госпожа Мина поглядывала на него с беспокойством - ей казалось, что племянник держится слишком вызывающе. А Грит, затертая у дверей вместе с Сессой, говорила:
- Ох, Андрис! Такой он красавчик! Погляди-ка, есть ли здесь кто красивее и нарядней его? Как ему к лицу этот зеленый бархат! Что скажешь? Лиловый был бы не хуже. Ах, какой славный из него получился бы епископ!
И Сесса кивала и улыбалась, хотя ее пальцы до сих пор болели из-за того, что пришлось два дня кряду перешивать для Андреаса наряд покойного эшевена.
Ренье находился тут же: в сундуках Звартов нашлась праздничная одежда и для него. Но шутник накинул поверх рваный школярский плащ и красовался в нем, точно король в горностаевой мантии.
Когда каноник вознес святые дары, и прихожане опустились на колени, Андреас замешкался. Невдалеке от него молилась дама, чье лицо скрывала длинная вуаль. Внезапно она подняла ее, словно предлагая ему рассмотреть себя, и бросила на школяра пристальный взгляд из-под ресниц. Андреас увидел, что лицо у нее белое и гладкое, рот - маленький и яркий, будто вишня, а волосы, падавшие на открытую грудь, перевиты золотыми нитями. Он ответил ей не менее дерзким взглядом, но дама уже опустила вуаль и, казалось, целиком погрузилась в молитву. Когда стали передавать друг другу "мир", Андреас подал его даме: ее тонкие пальцы, унизанные перстнями, лишь на мгновение коснулись его руки, но обожгли школяра будто огнем.
В тот день многие молодые прихожанки выказали ревностное благочестие и по окончании службы пожелали остаться в церкви, где, к слову сказать, задержался красивый школяр. Но Андреас перестал замечать устремленные на него взгляды - все его внимание было поглощено дамой под вуалью. Ее спутница, длинная тощая жердь с постной миной, усердно прикладывалась к образам, не пропуская ни одного, а она продолжала молиться перед статуей Богоматери.
Вдруг свеча выпала у нее из рук и погасла. Андреас тут же оказался рядом. Он предложил ей огня, а она вновь откинула вуаль, улыбнулась, и на ее щеках заиграли ямочки. На выходе школяр подал ей святую воду, и опять она коснулась его пальцев, от чего он вздрогнул с головы до ног. Никто не произнес ни слова, но взглядами они как будто заключили между собой соглашение, какое испокон веков заключают мужчина и женщина.
Выйдя из церкви, дама и ее спутница направились через площадь к ратуше, а Андреас остался глядеть им вслед. Тут он услышал, как Ренье окликает его, и увидел друга, а за его спиной Грит и Сессу. Старуха не желала идти домой - ей еще раз хотелось посмотреть на своего Андриса в праздничном наряде. Сессе пришлось дожидаться вместе с ней, и по той или какой другой причине лицо девушки было сердитым и печальным.
- Кто эта дама, которая только что вышла? - спросил у служанок Андреас.
- Их много выходило. Какая же приглянулась вашей милости? - пожала плечами Сесса.
- Та, что высокого роста, свежа и прекрасна, как майская роза, - ответил школяр.
- Острый же у вас глаз, господин Андреас, если вы сумели разглядеть ее красу под этой белой вуалью.
- А, так ты ее знаешь!
- Знаю, - со вздохом ответила девушка. - Ее зовут Барбара Вальке, уже год, как она овдовела, и отец подыскивает ей нового мужа.
- Где она живет?
- Недалеко.
- Но как найти ее дом?
- О, вы сразу узнаете его! В нем три этажа, стены, окна, двери, дверной молоток - все, как положено в богатых домах.
- Да ты смеешься, что ли? - сердито вскрикнул Андреас, и Ренье успокаивающе похлопал его по плечу:
- Легче, брат мой, или застежки лопнут.
- Ты не видел ее…
- Зато видел других, весьма пригожих. Незачем лететь на огонь - дождись, пока пташка сама спустится к силку, и просвисти ей свою песенку.
- А если не спустится?
- Тогда налетят другие! Сегодня в церкви все женщины глазели на тебя, открыв рот!
- Когда я хочу одну, мне другие не нужны.
Ренье расхохотался.