– Будешь тут злопамятен. Мало что Орда указывает, что делать, так еще князь Литовский чуть город приступом не взял да окрестности все пограбил, – покачал головой Ягайло.
– Да посады с городищами вокруг Белокаменной Митька сам пожег, чтоб, значит, ворогу ничего не досталось. А сам за стенами каменными отсиделся.
– Дальновидно он их построил, выходит.
– То да, но построил-то вокруг своих хором, остальных не пустил. Закрыл ворота наглухо.
– А скольких Ольгерд в полон увел? Да скота сколько забрал, да птицы домашней? – даже не спросил, уточнил Ягайло.
– Какой там полон, он людей уводил, чтоб не померзли зимой, да еды давал. Да лес валить разрешал, чтоб избы ладить. В убытке пребывал. А ведь мог всех в Орду продать и мошну свою набить.
– И полки заслонные на Тростенском озере побил?
– Да полков там было… Мужики сиволапые из москвичей, коломенцев и дмитровцев. Они как Ольгердовых ратников в доспехах сверкающих завидели, так и драпанули. А воевода их, Дмитрий Минин с Онкифом Шубой, за всю рать встали, – солидно ответил посол.
– Так и погибли вместе с боярами всеми.
– Погибли, да, но как достойные мужи, а не как тетерки пугливые.
– Ладно. Не о том разговор, – оборвал посланца Ягайло. – Так что Святослав сказал, не будет войска?
– В ближайшие дни будет. Надобно Можайск прикрыть, а как шакалы московские назад отступятся, так выделит он воинов, хоть и малость.
– И велика ль будет та малость?!
– Дюжины две, может, три, – со вздохом ответил посланец.
– И как я с двумя дюжинами крепость буду брать? – понизил голос Ягайло, вдруг сообразив, что орет на весь зал.
– То мне неведомо, – ответил посланец. – Ты у нас первый на княжество витязь, вот и придумай что-нибудь.
– Но ведь сын княжий…
– Ты рукав-то отпусти, воин. – Мужчина выдернул рукав из крепких пальцев Ягайлы. – Не зверь князь, сына своего любит. Но ты даже не выяснил, там ли Глеб, да и был ли? Хотя тебе такое поручение давали, ежели я правильно князя понял. Давали?
Ягайло молча кивнул.
– Вот то-то. А вороны московские на Можайск слетаются зримо. Знаешь, сколькие погибнут, если приступ будет?
– Прав ты, ой прав. – Ягайло с трудом разлепил белые пальцы и согласно покивал головой. Взял жбанчик, открыл крышку и опорожнил до донышка.
– Пойду я, – сказал княжий человек, поднимаясь. – Да и вам тут оставаться не след. Темные люди какие-то кругом шныряют. За тебя я не сильно беспокоюсь, а вот девицу твою причпинькнут, глазом не моргнут. Отвези ее куда-нибудь лучше отсюда.
– Да куда ж я ее?.. Слушай, а не мог бы ты ее с собой в Смоленск забрать? Она ж княжьего двора приживалка. Вот бы и вернул в стойло лошадку молодую, так сказать.
– Не, не смогу. Дела у меня еще, – ответил лжепаломник. – Да и не помню я что-то на княжьем дворе такой приживалки.
– Я такого монаха, как ты, тоже в княжьем тереме не припомню что-то, – в тон ему ответил Ягайло.
– То верно, – улыбнулся посланец. – Правда, я не в тереме, в монастыре все больше обитаю, но это дела не изменит. Все равно не могу с собой ее взять, в другую сторону иду. А тебе удачи, витязь.
Он развернулся и пошел к двери. По его нетвердой походке, по чуть перекошенной фигуре Ягайло понял, что монах, никак, и правда настоящий, да и ранен. Тяжело. И возможно, даже не раз. Вот ведь…
Подождав, пока обтянутая черной рясой спина исчезнет за дверью, он встал, вышел во двор. Вдохнул прохладного вечернего воздуха, посмотрел на далекие равнодушные звезды и пошел к коновязи. Погладил по холке меланхолично дожевывающего вторую порцию овса Буяна. Поплескал на лицо и шею студеной воды из кадушки и вернулся обратно в трактир. Поднялся по лестнице, дошел до комнаты, постучал и зашел, не дожидаясь ответа.
Евлампия возлежала на топчане, как римский патриций, набив под спину подушки со своей и его кровати. С точно таким же меланхоличным выражением, как у Буяна, она обсасывала косточки индюшачьего крылышка. Тушка птицы "без рук без ног" сиротливо лежала посреди огромного блюда, поставленного на стол.
– Что мрачный такой, витязь, закуси вот, развейся, – поприветствовала его девица.
– Да что-то всю охоту к еде отбили.
– Кто это тебя так?
– Посланец княжий. Не будет дружины пока, стало быть, и крепостица пока обождет. Еще предупреждал, что тебе тут опасно оставаться, и тут согласен я с ним. Так что кончай трапезничать да собирайся.
– Куда на ночь глядя? Зачем? – всполошилась та. – Не хочу я, устала, и нога болит, и вообще… Не хочу.
– Тебе тех покойников, что мы тут в прошлый раз за собой оставили, мало? Еще хочешь?! – взбеленился в ответ Ягайло. И тут же смягчился. – Я ж о тебе, дуре, забочусь. За себя-то как-нибудь уж постою, а вот тебя могу и не успеть прикрыть. Так что собирайся давай.
– И куда?
– Мыслю я к Никишке тебя отвести. Он мужик хоть и не видный, но справный. Если не оборонит, так укроет.
– А сам ты куда собрался? – подозрительно спросила Евлампия.
– Я-то? Да вот подумал, пока ты немощна, а княжья подмога идти не спешит, в Орду наведаться.
– В Орду? – вытаращила глаза Евлампия. – Зачем в Орду?
– Ты ведь сама говорила, в крепостице ордынцев видела. Может, там что про Глеба знают, да и по другим делам проведать надо кое-кого.
Про другие дела Ягайло соврал для солидности и тут же укорил себя за это, правда мысленно.
– Витязь, ты не бросай меня, – просительно сложила руки перед собой девица.
– Да я б не бросил, но надо мне, а тебе с такой ногой куда ж? Я вот пока съезжу, все подзаживет, спадет опухоль, и…
– Что "и", витязь? Примешь меня в боевые подруги, аки валькирию норманнскую? Да не смеши.
Ягайло понурил голову, не найдясь, что ответить. Посидел на топчане, водя пальцем по оставленным прежними постояльцами грязным разводам, и поднялся на ноги.
– Собирайся давай, – грубо бросил он. – А я пока пойду Буяна обратно заседлаю.
– Да чего мне собираться? Нет же скарба никакого, – бросила девица в удаляющуюся спину. И уже себе под нос: – Руки разве помыть, чтоб платье дальше не гваздать, и так вон как тряпка стало.
Витязь вернулся минут через пятнадцать. Молча подхватил успевшую кое-как почиститься Евлампию с топчана. Почти не давая опираться на больную ногу, снес ее по лестнице и вывел на крыльцо. Буян уже стоял под седлом, недовольно жуя недоуздок. На крыльцо выкатился хозяин, закрутился юлой:
– Неужели уезжаете уже? Так ског’о?
– А ты и рад? – рявкнула Евлампия, давно проникнувшаяся к нему животной ненавистью.
– Шо ви, шо ви, просто комната и еда впег’ед оплачены…
– Да не боись, денег взад не отберем, – успокоил его Ягайло, верно уловив причину беспокойства. – Но зато уже если вернемся, то стребуем кров и пищу в размере ранее оплаченного.
Хозяин в ответ закивал, как китайский болванчик, чуть не клюя носом истоптанные многочисленными посетителями доски.
Прямо с крыльца витязь подсадил девицу в седло, взял коня за повод и вывел со двора. Свернув вдоль болот, повел по темной дороге, ориентируясь на свет выкатившейся в зенит луны. Он намеренно шаркал ногами по земле, нащупывая ямы и выбоины, чтоб не дать коню в них споткнуться. Окаймляющий болота густой подлесок скоро закончился, и справа потянулись настоящие топи. Засветились зеленым гнилушки, забулькали, лопаясь, поднимающиеся со дна пузырьки, потянуло удушливым серным запахом. Ветер побежал по кочкам, играя жирными стеблями болотной травы. Тревожно зашелестел камыш.
– Страшно-то как… А вроде уже и привыкнуть должна была, – пробормотала с седла Евлампия.
– К такому трудно привыкнуть, – ответил Ягайло. – Болота, подземелья, пустыни песчаные – не для человека. Сторониться их надо.
– Отчего так?
– Издревле повелось. Раньше людей мало было, не то что нынче. Вот и селились только в райских кущах, все неугодное стороной обходя. А мир пустоты не терпит. Там, где человек есть, он его собой наполняет. А где человека нет, там мир наполняет нечисть.
– А как же домовые всякие, они ж с человеком живут? – спросила девица.
– Домовые – не то чтоб нечисть. Так, серединка на половинку. А вот избу али терем оставить, чтоб он, зиму, скажем, перестоял, так к весне там такое заведется, что не приведи Господь. Сама знаешь.
– А если построен дом, но никто там не жил, говорят, еще хуже заводится, самая отборная нечисть, злобная и коварная. Правда то?
– Да я с нечистью как-то… – начал Ягайло.
Из болота глухо заухала выпь. Ягайло и Евлампия вздрогнули.
– Тьфу, пропасть, – сплюнул витязь. – Заканчивать надо такие разговоры, не доведут они до добра.
– Как бы до анафемы не довели. Ежели батюшка какой наши разговоры про домовых да лешаков услышал бы, такую бы епитимью наложил, век бы не отмолились.
– Да, сильны в нас корни, то верно, – кивнул Ягайло. – Как напоказ, так крестимся, а как до дела дойдет, так нечисть языческая сама в голову лезет.
– О, смотри, приехали, кажись, – ткнула пальцем Евлампия в вырисовывающийся в предрассветных сумерках большой терем о трех этажах за высоким забором. – Вроде про это место Никишка сказывал.
– Место-то вроде это, но уж дом-то больно богат. Нешто наш Никишка в таких хоромах обретается?
– Да, не беден. Но телега вон во дворе дареная стоит, – молвила Евлампия, заглядывая с коня во двор через глухой забор. – Точно. Никишкин дом.
Ягайло согласно кивнул и решительно направился к крепким воротам.
– Витязь, ты куда это? – подала голос с седла Евлампия.
– Так это… Постучать хочу, – удивленно ответил тот, занося кулак.
– Да погоди, спят все. Даже первых петухов еще не было.
Ягайло замер с поднятой рукой. Немного подумав, опустил. Огляделся. Нашел большую ветку и с размаху забросил ее через забор. С той стороны раздался захлебывающийся собачий лай.
– Вот теперь мы как бы и не виноваты, – улыбнулся он. – Если брехучих собак заводишь, будь готов к тому, что они тебя разбудят.
– На все-то у тебя ответы есть, – покачала головой Евлампия.
– На том стоим, – ухмыльнулся Ягайло, прислушиваясь к случившемуся во дворе шуму.
– Кто там балует? – донесся из-за забора хриплый со сна, но такой знакомый голос. – А ну пади, не то стрельну как!
– Из чего стрельнешь-то? Из палки? – захохотал Ягайло. – Никишка, хватит пужаных пужать, отворяй ворота.
– Ягайло, ты ль? – донеслось из-за ворот недоверчиво.
– Я, я, открывай. Да не один, с девицей Евлампией, если помнишь такую.
– Как не помнить, помню, – донеслось из-за ворот. – А пожаловали с чем?
– Да хватит уж гостей перед дверьми томить, открывай давай. – Ягайло для убедительности стукнул кулаком в ворота, отчего те заходили ходуном.
С той стороны задвигались тяжелые засовы. Заскрипели петли. Одна из створок распахнулась, на пороге возник Никишка в исподней рубахе до колен и босой. В одной руке он держал короткое ухватистое копье с широким, как лист, наконечником, другой вздымал над головой масляный фонарь.
– Так с чем пожаловали? – сварливо спросил он. – Отчего дом весь перебудили?
– Так помнишь, ты слово давал девицу у себя приютить, коли надо? – спросил Ягайло.
– Помнить-то помню и от слова не отказываюсь. Только не помню, чтоб уговор был до первых петухов являться. А вот про мзду помню, – по-купечески хитро и выжидающе прищурился Никифор.
– Так и я от своих слов не отказываюсь. По рублю за каждые три дня дать готов. – Витязь похлопал себя по тому месту, где у богатых людей обычно висит кошель.
– По рублю за три? – задохнулся Никифор.
– А ты кумекал по рублю в день содрать, песий сын? – подала голос молчавшая до того Евлампия.
– Никишенька, что ты, как татарин, незваных гостей в воротах держишь? – раздался из темноты мягкий женский голос. – Заводи их во двор, пусть все у коновязи оставляют да в горницу идут. У меня тесто уже поднялось, скоро хлеб будет свежий, а пока кваском напои.
В свет фонаря вступила женщина в длинном, до пят платье и замужнем платке. Высокая, почти на голову выше щуплого Никифора, плавная в движении и голосе. В крупных ее чертах таилась удивительная красота, неподвластная слову никакого Бояна.
– Конечно, Настенька. Сейчас. – Из голоса Никифора пропали резкость и задиристость.
Он ткнулся головой женщине в плечо, блаженно, словно кот, зажмурил глаза, постоял так мгновение и отошел в сторону.
Ягайло перешагнул черту, оставленную на земле створками, и ввел во двор коня, на котором восседала Евлампия, привычно закатавшая подол.
– Господи, – всплеснула руками Анастасия, – девочка же ранена!
Ягайло ждал, что Евлампия по склочности характера брякнет что-нибудь гадкое, но магия этой красивой, светлой женщины, казалось, подействовала и на строптивую девицу умиротворяюще. Да и самому Ягайле в ее присутствии стало как-то удивительно легко и спокойно.
Женщина, взмахнув рукой, как лебедь крылом, повернулась к дому, попутно усмирив ласковым словом двух брехливых псов с драными ушами, и исчезла из виду. Никифор завозился с тяжелыми замками. Он провел коня, куда было сказано, бросил поводья подскочившему белоголовому мальчугану, отчаянно трущему спросонья глаза. Принял на руки соскочившую с седла Евлампию и понес ее в дом. Поднялся по крутому крыльцу большого деревянного терема, обмазанного глиной и побеленного известью. Стараясь не зацепить о косяк, внес девицу в холодные сенцы, завешанные вениками и заставленные какими-то кадками и ведерками под крышками. Сквозь заботливо отворенную хозяйкой дверь пронес в горницу и усадил на большой ларь, покрытый волчьей шкурой со слепыми дырами на месте глаз.
Стены горницы тоже сплошь были покрыты шкурами разных зверей, изредка перемежающимися пучками лечебных трав для взваров и луковыми косицами. Несколько волков, огромный кабан-секач с явно приделанными позднее бивнями. Шкура медведя, еще совсем свежая, даже блеск в мехе еще сохранился. Ягайло провел рукой по жестким волоскам.
– Никишка, неужели ты его сам? – обратился он к вошедшему хозяину.
– А кто ж еще? – Тот гордо выпятил цыплячью грудь.
На печке заскреблись, завозились.
– Вот ведь, малявку разбудили, – смирил голос хозяин. – Ну, теперь весь дом на ногах.
Закрывающий полати полог откинулся. Маленькая девочка, сверкая пятками из-под длинной рубахи, умильно кряхтя, сползла на выскобленный пол. Протопала к стоящей в углу бадейке, зачерпнув полный ковш воды, испила и, повернувшись к путникам, отвесила им поясной поклон.
– Здравствуйте, гости дорогие, – чинно поприветствовала их.
Протопала обратно к печке, сопя, залезла обратно и задернула полог. Сверху, с полатей раздалось сонное сопение.
– Ух ты, серьезная какая, – улыбнулся Ягайло. – Двое их у тебя?
– Трое. Сын старший коней на выпас увел, совсем большой уже.
Ягайло подивился, насколько меняется Никифор, когда речь заходит о семье. Куда только деваются его язвительность, хамские манеры и сверхмерная скаредность?
Дверь скрипнула, и в горницу вошла Анастасия, отчего вся комната словно бы засветилась новым светом. Возможно, тут виноват был и сильный фонарь, который она несла в руках, но внимания на него никто не обратил. Женщина расставила по столу глиняные тарелки, выложила деревянные ложки, обтерев их предварительно чистой тряпицей. Принесла из холодного подполья жбанчик с квасом. Сняла у печи чело и вытащила рогатым ухватом несколько горшков. Обняв вышитым полотенцем за крутые бока, перенесла на стол. Поснимала крышки. У путников захватило дух. Рассыпчатые каши, жаркое из птицы, томленое молоко источали непередаваемые ароматы. У не успевшего потрапезничать в трактире Ягайлы захватило дух, и даже у успевшей отведать индюшатины Евлампии потекли слюни.
– Вот гости дорогие, откушайте, чем Бог послал, – широко повела рукой Анастасия. – Это пока, хлеб подовый чуть позднее созреет, да Петюшка капустки свежей да брюковки с огорода натаскает.
– Ну, чего уставились? – улыбнулся Никифор. – Кушайте уже. Моя хозяйка готовит так, что ни в каких хоромах такого не отведаете. А Настенька, – он ласково взглянул на жену, – растирание пока приготовит из трав целебных. Хворь ушибную как рукой снимает.
Анастасия кивнула и вышла за дверь. Гости налегли на угощение, присоединился к ним и Никифор, усевшийся в красный угол, под образа, едва видные меж травами и шкурами. Некоторое время за столом было слышно только молодецкое чавканье. Наконец большинство горшочков опустело. Хозяин и гости откинулись к стенам, выпятив сытые животы. Посидели. Помолчали. Голова Евлампии начала клониться на плечо. В конце концов она сползла по стенке, свернулась калачиком и задремала. Дверь открылась, в горницу вошла Анастасия, неся в руках глиняную ступку, распространяющую вокруг себя терпкий аромат. Никифор встал из-за стола:
– Пойдем, витязь, на крыльцо выйдем, пусть уж женщины тут по-свойски разбираются.
– Да, пойдем, – ответил витязь.
Он пружинисто поднялся на ноги, долгим взглядом посмотрел на лицо спящей Евлампии и погладил по спутанным волосам. Кивнув хозяйке, вышел в сени. Никифор поспешил за ним. На крыльце они остановились.
– Что, не будешь прощаться-то? – спросил мужичок витязя.
– Долгие проводы – лишние слезы, – буркнул тот в ответ. – Да и будить неохота, а ждать, пока проснется, – так я уж за сто верст к тому часу уеду.
– Куда собираешься на этот раз?
– До Орды хочу съездить. Лето сейчас, Хасан-хан должен недалеко от Киева быть, а то холода начнутся, он тогда в Команию откочует, ищи его.
– Удивляюсь я тебе, Ягайло, – проронил Никифор. – Двужильный ты, только от поляков вернулся, уже в Орду собираешься, даже не отдохнув.
– Это я тебе удивляюсь, Никишка.
– Да Господь с тобой, – махнул рукой мужичок. – Я-то чего? Не воин, не монах, что тихие подвиги во имя Божье творит. Простой мужик земский.
– Семья у тебя, жена-красавица, детишки, дом, хозяйство. Ты им единственная надёжа и опора. Тебе и перед людьми, и перед Богом ответ за них держать. Не то что я. Тут саблюкой махнул, там саблюкой махнул. Один как перст по земле скитаюсь, ни за кого не в ответе. За Евлампию вот разве что, да и то… Вишь, как ей со мной? В этот раз выжила, а в следующий, кто знает, как обернуться может?
– У каждого свой крест-то, – раздумчиво заметил Никифор. – Мне детей растить, тебе… Да, пожалуй, тебе меня и охранять, раз ты ратник княжеский. Иди и помни, что, как бы оно ни сложилось, я за тобой, семья моя, да еще таких же мужиков сотни и тысячи. Так каждый на своем рубеже стоять и будем.
– Прав ты, Никишка, ой прав, – хлопнул его по плечу Ягайло, так что мужичок аж присел. – Все, поеду. Да и вот. – Он отсчитал горсть сребряников и пересыпал в натруженную ладонь Никифора.
– Ты чего, витязь, много тут, – отстранился тот.