- Вот это да! - заулыбался Буторин. - В самый раз… Он влюбился в эти калоши. Когда укладывались спать, повертел их в руках, вздохнул:
- Мне бы такие. Стоять у мотора - красота. Как думаешь, Евгеньевич, удобно будет попросить, чтобы мне их уступили?
- Удобно–неудобно, а выклянчим, - ответил я решительно. - Мы им тоже сделаем какой–нибудь подарок. Утром хозяйка сама предложила калоши Буторину. Он был растроган.
На станции пять человек, мы у них первые гости в этом году. Уговаривали пожить недельку. Но мы уже прикинули по карте–напрямую через губу до устья реки Индиги около ста километров. Погода - как по заказу. Начальник станции Юрий Степанов пожаловался: - Живем без лодки. На рыбалку или за нерпой - на плоту. Не только у нас, на всех гидрометеостанциях то же самое. Начальство опасается несчастных случаев.
- На берегу моря без лодки! - удивился я. - Это не жизнь.
- Да, скучно, что говорить… Продайте нам "Шельяночку", а? Дмитрий Андреевич?
- Без маленькой лодки нам никак нельзя. А что за посудина у вас на берегу?
- Была когда–то шлюпка. Мы уже думали. Дырявая вся.
- Пойдем поглядим…
Он осмотрел старую посудину и сказал, что ее можно привести в порядок: надо проконопатить и залить щели гудроном. Где его взять? У нас целое ведро - можем уделить. Лодка будет хоть куда.
На прощанье мы подарили работникам станции пачку патронов и полбутылки спирта, наш неприкосновенный запас. Отходили в час ночи, но провожать "Щелью" вышли все, даже трехлетняя полярница, дочь начальника станции Светлана.
Переход через Чешскую губу был спокойным для нас и беспокойным для Пыжика: Буторин поместил его на "Щельянку", которую мы вели на буксире, он слезно, до хрипоты лаял, не спуская глаз со "Щельи", ему казалось, наверно, что она убегает от него. "Щельянку" после этого перехода он стал презирать.
Короткая остановка в устье Индиги (взяли на метеостанции прогноз погоды–неважный), и снова в путь.
- Пойдем к Святому Носу, - решил Буторин. - В случае чего, убежим обратно в Индигу.
Святой Нос, узкий белокаменный мыс, по форме напоминающий копье, издавна пользуется у моряков дурной славой из–за мощных течений, водоворотов и длинной гряды подводных камней. Удобной стоянки здесь нет.
Издалека мы увидели маяк - высокую каменную башню, опоясанную черными и желтыми кольцами. Стали на якорь и втроем, считая Пыжика, отправились в гости. Поднялись на каменистый обрыв, увидели чистый, нарядный поселочек - новые одноэтажные дома, служебные постройки. А поодаль–древняя, сказочно кривая избушка.
Местный начальник Василий Бондарь, молодой чернобровый украинец, не поверил сначала, что мы пришли из Архангельска.
- Я думал, из Индиги, - сказал он, внимательно изучив наши документы. - Ужинать! Хозяйство покажу завтра, оно у нас образцовое, первое место в соревновании. А сегодня - гуси и настоящее украинское сало. Здесь все охотники, и Роза, моя жена, так научилась гусей готовить - объеденье. Сначала не получалось, но я ее научил!
Ужин затянулся до полуночи. Утром пошли осматривать служебные помещения. Всюду порядок, чисто–та, чувствовалась рука опытного хозяина. - Благородный вид у вашего маяка, - сказал я. - Шекспировские цвета.
- Жена красила. Одна! Рабочих взять негде. А в этом году не хочет.
- Ой–ой–ой, такую махину…
- Высота тридцать семь метров. Свет виден за пятьдесят километров. Сейчас, в светлое время, не включаем.
По винтовой каменной лестнице мы поднялись на площадку маяка. Дул порывистый ветер, по небосводу струилась белесая мгла. С трех сторон - измученное море, покрытое седыми космами пены и тумана. Продолжая мыс, на север протянулась полоса бурунов.
- Придется вам обходить, - сказал, указывая на нее, Бондарь, - километра за два, чем дальше, тем лучше. Страшное место.
Надвигался шторм. Ветер встречный, синоптики обещали восемь баллов - Святой Нос не хотел пропускать "Щелью". Поморы в старину иногда не огибали его - перетаскивали суда волоком через перешеек в самом узком месте у основания мыса.
- Пора на корабль, - сказал Буторин. - Оставаться здесь опасно. Не найдем укромного места поблизости, уйдем в Индигу.
Я договорился с Бондарем, когда "Щелья" обогне Святой Нос, он сообщит об этом в "Правду Севера) До Индиги мы не дошли, стали на якорь в небольшцо излучине. Только успели все закрепить, укрыть брезентом - повалил мокрый снег.
К вечеру шторм утих. Около полуночи 7 июня мы обогнули Святой Нос. Вслед нам долго мигал маяк - прощальный привет.
- Река Вельт. Избушка Никольского, - прочитал я на карте. - Что за избушка?
- Остановимся, поглядим. Надо походить по тундре, должны быть гусиные гнезда, может быть, наберем яиц.
Осматриваю в бинокль устье реки, песчаные дюны поросшие редким кустарником. Ищу избушку. Вот он: - низкая, одинокая, с темными дырами вместо окон.
Причаливаем. Бревенчатые стены изнутри и снаружи наполовину засыпаны песком. Давно не струится дым над хижиной, не выходит навстречу гостям радушны! хозяин, полярный Робинзон, окруженный собаками… Как всякое заброшенное жилье, избушка словно излучает невидимые волны печали.
- Иди в ту сторону, - Буторин указал на далекое озеро, - а я в эту.
С полчаса брожу по бывшим владениям Никольского. Когда–то и его взгляд скользил по этим холмам. Пыжик мечется из стороны в сторону, ловит мышей - это его любимое занятие.
Может быть, какой–нибудь матрос выбрался на этот берег после кораблекрушения? Отчаянно цеплялся за жизнь и не думал, что его имя останется на карте.
Мы дошли до озера и повернули обратно. По пути я подобрал на берегу несколько лиственничных кругляшей для печки.
Показался Буторин, в руках у него был какой–то предмет, похожий на большое оранжевое яйцо. Оказалось - пластмассовый буй.
- Угадай, куда я эту штуку хочу приспособить?
- Я думал, ты нашел яйцо динозавра. Красивый буек. По–моему, нам ни к чему, только место будет занимать.
- У нас один молочный бидон без крышки, так? Теперь мы его сможем использовать под бензин. Переходы впереди большие. А буй - вместо крышки. Пропустим через дужки веревку, притянем, надежная будет затычка, в самый раз.
- И с парусами будет гармонировать. Оперяется наша "Щелья".
Мы уже сутки в пути, но решили идти дальше. Ветер восточный, встречный, но не сильный: три балла. Отдыхать в такую погоду грешно. Отчалили, развернули карту. Впереди Сенгейский Шар, пролив между большим одноименным островом и материком. Дальше - давно обжитый поселок Тобседа.
- Проскочим Шаром, если лед вынесло, - сказал Буторин, - сократим путь. В Тобседе удобная бухта.
Когда подходили к острову, заметили в море какой–то темный предмет. Посмотрели в бинокль–среди волн болталась лодка, людей не видно.
- Сделаем доброе дело, - сказал Буторин, разворачивая "Щелью", - спасем им лодку. Видимо, унесло ветром.
Так оно и оказалось. Работники станции не знали как нас благодарить.
Пролив покрыт льдом, пришлось огибать остров с севера. На подходе к Тобседе мы встретили первые плавучие льды. "Щелья" шла зигзагами, не сбавляя хода.
- Если в бухте лед, плохо дело, - сказал Буторин. - Погода портится.
Ветер усиливался, с востока надвигались черные тучи. В бухту мы вошли, хотя к берегу льды нас не пустили. Бьша ночь, поселок спал. Приткнулись к большой льдине, примерзшей к берегу, врубили в нее якорь. На ужин - жареная селедка и чай с сухарями. Согрелись, откинули полог.
На возвышенности - ряды одноэтажных домов, утопающих в снегу, радиомачта–типичный полярный поселок.
Многие дома построены из леса–плавника - каждую весну тысячи добротных бревен выносится в море из Северной Двины и Печоры. Как говорится, нет худа без добра. Ежегодно в полярные поселки доставляются с Большой земли разборные благоустроенные дома, а в крупных населенных пунктах в последние годы появились и каменные здания.
- Еще в одном населенном пункте открыли навигацию, - глядя на тихие дома, с довольной улыбкой сказал Буторин. - А жители не подозревают.
- Вот удивятся завтра - корабль на рейде!
- Готовь телеграмму в "Правду Севера": от Святого Носа сто восемьдесят километров с остановками прошли за двое суток.
Значит, за кормой "Щельи" - первая тысяча километров.
Все было хорошо, но еще на мысе Микулкин я почувствовал боль в правой стороне груди, решил, что простудился после бани. Боль усиливалась с каждым днем, я с трудом поднимал руку.
3
В Тобседе простояли неделю. Двое суток бушевала снежная буря, потом ветер переменился, подул с северо–запада. Выход из бухты был закрыт льдами, они тянулись до горизонта.
Побывал я в медпункте - фельдшер в отпуске. Договорились с Буториным, что, пользуясь вынужденной остановкой, я на попутном вертолете слетаю в Нарьян - Мар - до него 125 километров - покажусь врачу и вернусь на другой день рейсовым самолетом.
- Простудился первый раз в жизни, - сказал я. - Вдруг воспаление легких?
- Это не простуда, - ответил Буторин. - Когда налетели на камни, помнишь, как нас тряхнуло? Ты ударился грудью, в горячке не обратил внимания. У меня такой случай был. В море чувствую - болит что–то в груди. С трудом, но работал еще неделю, белуху промышляли. Пришли в Архангельск, врач посмотрел, говорит–ребро сломано, положили в больницу. И у тебя та же история.
- Нет, Дмитрий Андреевич, - рассмеялся я, - ребра у меня целы.
- Надавил грудь, когда снимались с камней, растянул мышцу. Вот увидишь.
- Если так, не страшно, пройдет само собой. Простуды боюсь.
В Нарьян - Мар я прилетел 14 июня, остановился у своего старого друга, редактора окружного радио Валентина Левчаткина. Он позвонил в больницу, врач принял меня без проволочек и успокоил - физическое перенапряжение, легкие в полном порядке, ничего страшного. Я телеграфировал Буторину, что его диагноз подтвердился, выступил по местному радио, поговорил с Архангельском.
- Жаль, что не увидим "Щелью"; в Нарьян - Маре, - сказал Левчаткнн. - Из губы лед не вынесло, вы еще постоите в Тобседе. Из каждого населенного пункта присылай короткие сообщения. Весь округ будет следить за вами. Если понадобится какая–нибудь помощь, немедленно телеграфируй мне или прямо в окружком партии. Пока вы в наших пределах…
- Хватит о делах! - приказала его жена Надежда Александровна, ставя на стол бутылку французского коньяка. - Выпьем за алые паруса…
На другой день я вернулся в Тобседу. Буторин без меня сделал борта и корму "Щельи" повыше, сантиметров на двадцать, набил доски.
- Могло залить при большой волне. Теперь в самый раз. Еше одна новость, читай, - он положил на стол телеграмму.
Редакция "Литературной газеты" просила меня высылать подробные репортажи о ходе путешествия, фотографии, быть их специальным корреспондентом на борту "Щельи". Это была приятная неожиданность.
- Ну что, Дмитрий Андреевич, надо сообщить, что согласен. Пошлю им сегодня авиапочтой начало путевых заметок. Если напечатают, о "Щелье" узнает весь мир.
- Думаешь, напечатают?
- Полной уверенности нет, конечно. У них там потеснее, чем на "Щелье": авторов - тысячи.
Погода резко улучшилась: небо было безоблачным, неподвижные льды сияли - словно дразнили нас. Ветер менял направления, мы ждали, когда он освободит "Щелью" из плена. Познакомились с рыбаками Виктором Белугиным и его женой Диной, жили в их доме. Оба они - мастера рыбоприемного пункта Печорского рыбокомбината, не очень разговорчивые, но радушные светлые люди.
Население поселка - тридцать человек, но осенью и зимой оно увеличивается в пять раз - приезжают колхозные рыбаки на лов наваги и камбалы. Уловы здесь богатые.
Из Нарьян - Мара я привез две бутылки спирту. Одну подарили хозяину, другую определили в "неприкосновенный запас".
Ночью был шторм, к утру льды отошли от бухты, поредели. На почте мне вручили большую телеграмму из "Правды Севера". Редактор Иван Мартынович Стегачев и начальник штаба нашей экспедиции Евгений Салтыков сообщали неутешительные данные ледовой авиаразведки: "Печорская губа покрыта тяжелыми льдами. Сплошные льды и дальше к востоку. Предлагаем вам вернуться в Архангельск и повторить свою попытку позднее, в июле. По мнению специалистов, дальнейшее ваше продвижение невозможно…"
О возвращении в Архангельск не могло быть и речи. Наше ледовое плавание только еще начиналось.
Глава третья
1
"Там где непройдет ледокол, "Щелья" пройдет как "Летучий голландец"… - так начиналась телеграмма, которую я отправил в редакцию "Правды Севера" из Тобседы. Есть такая морская примета: весной лед земли боится.
В тундре тает снег. Припай - неподвижный лед, примерзший к берегу, окатывается талыми водами, под таивает, постепенно распадается. Его раскачивают при ливы и отливы, южные ветры отжимают от берега. Образуется узкая прибрежная полоса воды, по ней в основном и продвигались на восток поморские ватаги. Когда под влиянием ветров и течений льды надвигаются на берег массивные глыбы, айсберги, не доходя до него останавливаются на мелководье, упираются основанием в дно становятся на якорь. Во время прилива небольшое судно может пройти между нагромождениями тяжелых льдов и берегом. Мелкие плавучие льдины для нас не помеха- мы их растолкаем багром, шестами. В этом случае чем больше тяжелых льдов, тем лучше: они будут прикрывать нас от "разбойных" штормовых ветров. Буторин учитывал все это. Он говорил мне еще в Архангельске:
- Нас может останавливать, задерживать припай. Пока он не распадется, ходу нам не будет. Что ж, будем ждать.
В районе Тобседы припайный лед уже распался. Шторм утих, ветер неблагоприятный, северо–западный, три–четыре балла. Море еще не успокоилось, волна большая. Смотрим на карту… Сейчас Буторин примет решение - сниматься с якоря или нет. Но в том, что капитан "Щельи" не допустит серьезного просчета, выберет из всех возможных вариантов наилучший, я не сомневаюсь. Не будь у меня этого неколебимого убеждения, я сидел бы сейчас в своей квартире в Архангельске, а не в каюте "Щельи". Склоняясь над картой, Буторин знает, что "его экипаж", очень мало смыслящий в навигации, готов идти "встречь солнцу" напролом, только бы не стоять на месте. А нам предлагают вернуться в Архангельск!
Там, в Тобседе, у меня появилось ощущение, что "Щелью" окружают тени русских поморов, бесстрашных "мореходцев". Им не всегда удавалось пройти по "мангазейскому ходу" за одну навигацию, в отдельные неблагоприятные годы они зимовали в пути. Экипажи гибли от холода и цинги, суда пропадали без вести.
Теоретически и "Щелья" могла встретить неодолимую для нее в течение круглого года ледовую преграду, но где–то гораздо восточнее, за Печорской губой, может быть, в Карском море. Зимовать мы не собирались, в случае неудачи вернулись бы в Архангельск. Но если бы мы из Тобседы повернули обратно, нас бы преследовал беззвучный язвительный смех древних поморов.
Выходим наконец из Тобседы.
Среди плавучих льдов Буторин чувствует себя как дома. Он словно взвешивает взглядом каждую льдину. "Щелья" в его руках превращается в маленький ледокол: иногда, не сбавляя хода, он бросает ее на стык между двумя льдинами, и она со скрежетом протискивается из одного разводья в другое. Ледяное поле еще за горизонтом, а Буторин уже видит его, по отсветам на облаках определяет ледовую обстановку.
Когда мне приходится вести "Щелью", обхожу с "запасом" каждую льдину, даже маленькую. Впереди - участок сплошного льда, его можно обойти слева и справа. Но как в сказке: пойдешь направо, под берег - налетишь на мель, налево - угодишь в ловушку. Только у сказочного витязя было преимущество: он мог стоять на распутье и раздумывать сколько угодно, а тут каждая секунда на счету…
- Дмитрий Андреевич!
Он поднимает голову, взмахом руки указывает, куда сворачивать. И, конечно, не ошибается.
В течение суток я сделал в своем путевом дневнике такие записи:
"16‑е июня. 21.30. Вышли из Тобседы. Грубый, порывистый ветер. Плавучие редкие льды. Небо закрыто одним бесконечным беспросветно–серым, низким облаком. Не верится, что весна. Буторин говорит, что если придется туго, укроемся в устье реки Песчанки, до нее сорок километров, или вернемся в Тобседу. У "Щельи" нет заднего хода, хорошо бы не было его и в переносном смысле.
17‑е июня. 2.00. Поравнялись с устьем Песчанки. Посмотрел в бинокль–жуть. На отмель накатываются водяные горы. Буторин: "Соваться в это пекло да еще на малой воде не стоит. Пойдем дальше до Ходоварихи".
Еще на тридцать километров будем ближе к цели.
Льды отошли с отливом, бежим по волнам.
5.00. Прошли мимо поселка Ходовариха. Та же картина, к берегу не подступиться.
8.00. Остановились у самого края мыса Русский Заворот.
Завернуть за него не удалось: "Щелья" уперлась в матерые, неподвижные льды, покрытые жестким кристаллическим снегом, будто посыпанные крупной солью. Смотреть на них неприятно, так и хочется отвернуться. Неспроста поморы называли такие льды "мертвыми". Здесь кончается отороченный рифами Тиманский берег. За мысом - Печорская губа. Данные ледовой авиаразведки подтвердились. В северной части губы - архипелаг песчаных островов, Гуляевские кошки. В углу карты помещены примечания, в них сказано, что местоположение большинства кошек является приближенным. Буторин объяснил, что штормы пересыпают их, перегоняют с места на место. Островки не спеша прогуливаются, потому их так и назвали. Те из них, которые можно разглядеть в бинокль, сейчас закованы в ледяную броню, отдыхают. Ветер утих. Буторин осматривается. Размышляет. Укрыться здесь негде. Неужели вернуться в Тобседу? Обидно.
Пьем чай. "Попробуем обогнуть эти льды с севера, - говорит Буторин. - Там разводья".
10.00. Шли на северо–восток вдоль ледяной кромки. Увидели широкую трещину, свернули в нее. Попали в тупик, вернулись.
Снова идем на восток, берегов не видно. На скамью рядом с мачтой поставили компас.
12 00 Выглянуло солнце. Кромка повернула на восток, мы тоже. Подняли паруса. Появились разводья. К югу от нас–устье Печоры, это она растолкала льды. 14 00 Причалили к самой большой кошке, вышли на берег. Кончились дрова, подобрали несколько тонких сухих бревен.
Глинистая поверхность изрезана ручьями. На возвышенных местах гнезда чаек, в каждом по три яйца. Ручьи мутные, извилистые. Так, наверно, выглядела поверхность земли после отступления ледника. Ни одной травинки. Спешим, скоро начнется отлив, "Щелья" может обсохнуть.
По широкой полосе воды идем на юго–восток.
18.00. Лавируя между льдинами, продвигаемся в том же направлении. В бинокль виден маяк на мысе Горелка.
22.00. Подошли к кромке припая, занесли якорь на лед.
Напротив нас - поселок Алексеевка, устье одноименной речки. В бинокль видны приземистые дома. Ширина припая километров пять.
Печорскую губу мы прошли за одни сутки! Пьем свой отменный чай. Надо пополнить запас бензина и масла. Буторин говорит, что одному из нас придется, наверно, идти завтра в поселок через припай за горючим.
За сутки мы прошли более двухсот километров. Ложимся спать".
Буторин разбудил меня в два часа ночи. Нас относит в море вместе с большой льдиной - пока спали, часть припая откололась. Дует слабый юго–восточный ветер, моросит дождь.