На восток от нас - поселок Черная, на запад - Дресвянка. Оба в устьях рек.
- До Варандея нам бензина хватит, - говорит Буторин. - Я беспокоюсь, вдруг там нет подхода. Будем болтаться в море без горючего. Черная–сильная река, может быть, пробила припай. Пойдем туда.
Дождь кончился. От берега волнами катится туман. Отцепились от льдины, малым ходом двинулись на восток. Похоже, мы обогнали весну. Припай еще не распался, "Щелье" положено идти между ним и берегом, а она оказалась в открытом море. Льды со всех сторон. Ветер сырой, пронизывающий. Мерзну, но в каюту залезать не хочется, пытаюсь в бинокль разглядеть устье Черной. Видимость плохая.
Утром туман рассеялся, и мы увидели пятикилометровую "зеленую улицу" - река пробила широкую полосу через припай. Вдали - поселок. Обрадовались и… сели на мель в самом устье реки. Справа на отмели - перевернутая вверх дном самоходная баржа. Где проходит фарватер, неизвестно, никаких навигационных знаков. Отталкиваемся шестами, тычемся туда–сюда, везде мелко. Мучаемся часа два. Согрелись.
- Подождем прилива. - Буторин уложил шест вдоль борта. - Проход узкий, черт его знает, где он.
Я подготовил телеграммы в "Литературную газету" и "Правду Севера". Вот удивятся - "Щелья" уже в Черной…
Изучаю карту. Отсюда мы пойдем через морской залив на северо–восток, выйдем к острову Песяков. Он вытянут с запада на восток, длина километров тридцать. На обоих мысах маяки, Западный и Восточный. За Песяковым - остров Варандей, там поселок, удобная бухта.
В Черной мы зашли в магазин и купили мне резиновые сапоги с высокими голенищами. Продавец предупредил, что они будут протекать. Буторин ответил:
- Ничего, сойдет. Всего раза три, может быть, придется залезть в воду…
Не три раза–юо дня в день, часами нам преходилось брести по ледяной воде, тащить "Щелью". У Буто–рнна были высокие кожаные сапоги, тоже ненадежные, и старые бахилы на меховой подошве. Чтобы сделать бахилы непромокаемыми, он покрыл их гудроном, рассчитывая, что они высохнут за два дня. Куда там" Бахилы сохли месяца полтора, но так, по–моему, и не высохли. Буторин ни разу не надел их.
Мы торопились–дул самый желанный, южный ве–тер. Взяли несколько буханок хлеба, ящик галет, запаслись горючим и отправились дальше. С полчаса шли на восток вдоль кромки припая, потом повернули на север. "Щелья" начала выписывать зигзаги между плавучими льдинами. Вдали на ледяном поле–стадо тюленей, сотни голов.
- Морской заяц, - сказал Буторин и взял в руки винтовку.
Выстрелить он не успел, заяц стремительно соскользнул с ледяной глыбы и плюхнулся в воду.
Полночь. Очередной поворот - прямо перед нами, метрах в тридцати, на краю льдины лежит морской заяц л смотрит на "Щелью". Она выплывает из редкого тумана, надвигается на него. Кинуться ей навстречу, нырнуть в воду он, видимо, не решается, соображает, что делать. Выключая двигатель, Буторин поднимает винтовку- Выстрел… Заяц роняет голову, "Щелья" по инерции тихо подходит к кромке. Выносим якорь на льдину, я фотографирую двухметровую серебржло–серую тушу. Примерно три центнера мяса и жира. Толстая, очень прочная шкура незаменима в полярном хозяйстве, го нее изготовляют лучшие подошвы для летней и зимней обуви, крепчайшие ремни. Буторин приготовился разделывать тушу, во в это время небо потемнело, льды задыми–лись. Резкий порыв ветра…
- Принеся компас, - сказал Буторин, с беспокойством осматриваясь. - Может быть, придется все бросить и бежать в Черную.
Я поставил компас на снег, подальше от якоря. Определили направление ветра - по–прежнему с юга.
- Ничего страшного, - успокоился Буторин и начал орудовать ножом. Пыжик бродит вокруг, принюхивается.
Буторин снял шкуру "кругами", то есть сделал пять круговых надрезов, затем, подсовывая нож под кольца, отделил их от туши, вывернул наизнанку. Уложили в котел почки, сердце, куски печени.
Но погода все–таки испортилась. Часа два кружим в тумане среди льдин. Ориентиров никаких. Над ледяным хаосом клубится серая мгла, трудно представить более безотрадную картину. Буторин часто берет в руки компас, смотрит на флаг. "Щелья" то и дело меняет направление. В стальных тросах, натянутых по обе стороны мачты, свистит ветер. В любую минуту мы можем оказаться в ледовом плену.
Буторин вывел "Щелью" на чистую воду, идем против ветра на юго–запад - к Черной. В тумане можем сесть на мель.
Прошел час. "Щелья" против ветра еле ползет. Буторин разворачивает ее на сто восемьдесят градусов, и дем обратно. Снова нас окружают льды, царапают "Щелью". Сижу на скамейке возле мачты. Видимости нет, бинокль бесполезен, но я время от времени подношу его к глазам: вдруг появится просвет и мелькнет контур маяка Песяков Западный. Мы видели его днем - тоненькую спичку над горизонтом. Смотрю на компас. Как "Щелья" ни крутится, но, в общем, Буторин ведет ее на север. По моим расчетам, мы уже прошли мимо мыса и направляемся к полюсу. Но Буторин знает что делает.
Льды становятся все реже, выходим на "живую" воду.
- Гляди, - говорит Буторин, указывая вправо. Метрах в тридцати, в клубах тумана, возвышается
пирамида из бревен и досок - маяк. "Щелья" идет на восток вдоль берега, мыс мы уже обогнули.
Ветер переменился сразу - подул с запада. Тумана как не бывало. Буторин поднял один парус, идем неширокой полосой воды, слева - сплошной лед.
- Ветер поворачивает на север, - говорит Буторин, передавая мне руль. - Поднимем второй парус. Держи предельно ко льдам.
"Щелья" мчится вдоль ледяного барьера, который медленно надвигается на берег. Полоса воды становится все уже.
- Не успеем, - озабоченно говорит Буторин, щуря усталые глаза. - На часок бы раньше…
Не успели. Напротив маяка Песяков Восточный, в трех километрах от поселка Варандей, сплошные льды остановили "Щелью". С помощью шестов и багра мы продвинулись еще на десяток метров. Все…
С трудом проталкиваемся к берегу, заводим "Щелью" за ледяную гору, выносим на берег два якоря. Полная вода. "Щелья" упирается носом в устье ручья. Прикрытая со стороны моря надежным ледяным бастионом, она в полной безопасности.
- Во время отлива обсохнет, - говорит Буторин, усаживаясь на скамью рядом с мачтой. - Пусть пасется на песочке.
Шесть утра. С ледяной глыбы свисают сосульки, с них прозрачными цепочками струится вода. Подставляю чайник, не спеша обламываю льдинки. Ненцы считают их целебными.
Говорят, что эти сосульки на тающих льдах полезны всем, больным и здоровым. Лучшей воды для чая на свете нет.
Пока греется чайник, наливаю в кружки крепкий, алый чай из термоса. Буторин колет сахар на мелкие куски, сладкий чай не признает ("пью без всякого аппетита"). Достаю сухари, галеты.
На фоне золотистого неба, как на картинке, - поселок Варандей. В проливе видна полоска воды. Торосистые льды уходят за горизонт. Весна остановилась передохнуть, и мы тоже.
- Жаль, не успели проскочить, - говорю я. - Сейчас были бы уже в поселке.
Это слова. На самом деле не жаль. Никуда Варандей от нас не уйдет. Здесь лучше.
Засыпаю чай в маленький металлический чайник, на несколько минут ставлю на раскаленную печь. Чаинки набухают, разворачиваются. Заливаю кипятком, ставлю чайник на доску. Жду, пока настоится, потом выливаю чай в термос. Лью туда кипяток, снова завариваю чай в маленьком чайнике. Ставлю термос под койку, в гнездо между торцом чемодана и шпангоутом. Это наш "самовар" на четыре кружки.
Над "Щельей" вьется розовый дымок. Я еще не управился с первой кружкой, чай очень горячий, а Буто–рину наливаю третью. Он кладет в рот кусочек сахару, делает несколько глотков, и кружка пуста.
- Налить еще, Дмитрий Андреевич?
- Пока хватит… Я думаю, не махнуть ли нам дальше на "Щельянке"? Километра три - пустяк.
- На "Щельянке"? А "Щелью", значит, оставим на произвол судьбы?
- Ничего ей не сделается, постоит. Потом перегоним.
- Это будет здорово! Все "Щелья", "Щелья", и вдруг в поселке Варандей открывает навигацию "Щельяночка". Ну и флотилия!
Выносим лодку на лед, укладываем в нее винтовки, багор, две пачки галет, мясо морского зайца. Сначала тащим ее по льдинам, по заснеженным участкам берега, потом по песку–наискось через мыс к проливу. Останавливаемся на минуту у ржавого кунгаса, выброшенного когда–то штормом на берег. Чуть подальше видны останки другого судна - из песка торчат одни трубы. Кладбище кораблей.
Встретили озеро, обходить далеко, переправились на "Щельянке".
Пыжик опередил нас и обнаружил в снегу еще одно "кладбище" - несколько замороженных тюленей без шкур. Буторин удивился–пропадает отличный корм для собак.
- Наверно, хозяин еще приедет, заберет. Пыжик проводил нас до пролива, но в "Щельянку"
сесть отказался, демонстративно отошел в сторону. Мы звали его, он делал вид, что не слышит.
Выдергиваем "Щелью" на припай, поднимаем на песчаный обрыв. Варандейские собаки встречают нас дружным лаем.
2
Варандей - отделение крупного ненецкого колхоза "Харп" ("Северное сияние"). Взрослых в поселке - сто человек, примерно столько же детей. Жители занимаются песцовым и зверобойным промыслом, оленеводством, ловят омуля и навагу. У них два стада оленей - шесть тысяч голов.
Бригадир в отъезде. Его жена посоветовала нам поселиться в учительском доме–там просторно, учителя разъехались на каникулы.
В доме жили два Николая: директор школы–интерната Филиппов, парень лет двадцати, и завхоз Валей, коренастый ненец лет тридцати пяти с добродушным широким лицом. Как вскоре выяснилось, оба - заядлые рыбаки и охотники.
Мы устроились в небольшой комнате со всеми удобствами: две койки, стол, стулья, печь с плитой. И бухта рядом.
Из "Литературной газеты" пришла телеграмма. Владимир Ишимов и Константин Барыкин сообщали, что мой репортаж будет напечатан пятого июля, деньги на телеграфные расходы и гонорар вышлют в Амдерму, желали нам счастливого плавания. До конца путешествия в населенных пунктах на нашем пути мы получали сердечные телеграммы от далеких друзей.
Я получил 200 рублей из Литфонда, тридцать из "Правды Севера" (гонорар за десять информации) и решил вызвать на "Щелью" своего сына, который жил
в это время в Рязани. Ему пятнадцать лет, он вместе с нами давно мечтал о путешествии в Мангазею, мы с самого начала собирались взять его с собой. О нашем замысле узнала и дочь (ей было шесть лет), сразу в слезы: "Володю берете, а меня нет, я тоже хочу в Мангазею!". С трудом ее отговорили, она смирилась, но, как потом выяснилось, не совсем.
Сыну я предложил присоединиться к нам в Амдеме, отправил деньги на дорогу. Когда ему вылетать, решим позднее. От него пришла ответная телеграмма. "Буду в Амдерме, жду дальнейших указании".
Вечером Буторин приготовил изысканное блюдо тушенные с картошкой почки, сердце и печень морского зайца.
Пригласили хозяев, они добавили к столу целую кастрюлю вареного гусиного мяса.
Мне понравилась душистая, нежная печень. На другой день мы решили навестить "Щелью", с нами на своей лодке отправились оба Николая, им не терпелось посмотреть на судно, идущее впереди ледоколов по Северному морскому пути. Завывал северозападный ветер, сгоняя к побережью льды со всего Баренцева моря. Была большая волна, встречный ветер, но греб Буторин, и "Щельянка" одним духом перемахнула через пролив, наши спутники намного отстали.
Шагая по острову, мы увидели вдали над торосами сначала флаг, мачту, потом Пыжика. Он сидел на носу и был похож на маленького сфинкса. "Щелья" спокойно "паслась на песочке", громадная стамуха, прикрывавшая ее, смерзлась с другими льдинами и стояла неколебимо. Мы выпили по кружке чая из "самовара", взяли кое–какие веши и отправились обратно. Пыжик опять проводил нас до пролива, демонстративно улегся на песчаном выступе хвостом к "Щельянке".
- Пыжик, у тебя явные признаки мании величия! Даже ухом не повел.
Мы занялись неводом: расположились в коридоре школы–интерната, сшили отдельные части, растянули во всю длину, прикрепили подборы. Осталось привязать поплавки и грузила.
Директор показал мне школьную библиотеку, но меня больше заинтересовала груда списанных книг. Я занялся "раскопками" (что за судно без библиотеки!), и какие находки: "Рассказы" Диковского, "Капитан Фракасс" Готье, "Вешние воды" Тургенева.
Рано утром 22 июня я вышел на крыльцо - Варандея не узнать: слепящее солнце, легкий туман, штиль. Но воздух наполнен гулом–ровно, неумолимо шумит море, словно ему до ветров нет никакого дела. К востоку от Варандея–мощный припайный лед.
"Не скоро мы отсюда выберемся", - подумал я. Посте завтрака разложил на столе свои бумаги. Буторин помял высохшие портянки, любовно разгладил их, начал не спеша обуваться.
- Проведаю "Щелью"…
После обеда открылась дверь, вошел Пыжик, за ним Буторин. Я удивленно смотрю на них.
- "Щелью" привел, стоит в бухте.
- Ну вот, что ж ты мне не сказал? Как выбрался?
- Застрял в одном месте, еле протолкался. Директор познакомил нас с двумя братьями–рыбаками Григорием и Анатолием Пырерко.
Они обнаружили, что в проливе появился омуль, и мы вчетвером собрались на рыбалку. Буторин сказал, что у него "охоты нет", и занялся другим делом: соору. дил на улице из досок простое приспособление и начал вырезать ножом из шкуры морского зайца узкие, длинные ремни. Эту операцию обычно выполняют вдвоем, Буторин управлялся один. За его работой несколько минут наблюдал мальчишка–ненец, сбегал домой, привел отца. Когда мы уходили, зрителей собралось уже человек десять.
Омуль во время отлива идет против течения вдоль берега. Мы забрасывали пятидесятиметровый невод полукругом и вытаскивали по две–три рыбины.
- Рано еще, - сказал директор. - Если погода не испортится, с каждым днем будет попадаться все больше. Эта тоня самая удобная, поселок рядом. Рыбаков соберется много, невода будут кидать по очереди. Идет омуль - на Варандее праздник.
Нам мешали плавучие льдины. Одна из них обмелилась у берега, вчетвером мы не могли сдвинуть ее с места. Анатолий Пырерко вооружился топором, забрался на льдину, быстрыми, точными ударами начал скалывать выступы. Через пять минут перепрыгнул на берег. Облегченная льдина развернулась и поплыла своей дорогой. Анатолий, на ходу грызя льдинку, направился к лодке. Оба брата, смуглые, стройные, с раскосыми веселыми глазами, в легких малицах с откинутыми капюшонами, ловко управлялись с неводом, работали молча, красиво.
Кончился отлив, кончилась и наша рыбалка. Я принес шесть серебристых красавцев омулей, сразу затопил плиту.
- Уха будет, Дмитрий Андреевич, ахнешь. Лучшие в мире варандейские омули первого улова. Кто готовит! Потом скажешь, пробовал когда–нибудь в жизни такую уху или нет…
Несколько дней спустя к нашей бригаде присоединился Буторин. Рыбаков на участке было много, лодки одна за другой отходили от берега, описывали полукруг и снова становились в очередь. Буторин садился за весла и обходился без напарника: невод, уложенный в корме "Щельянки", плавно соскальзывал в воду, все шло как по маслу.
На обрыве стояли будущие мастера омулевого промысла, ребятишки из детского сада. По берегу сновали собаки, играли. Тундра нежилась под лучами солнца. Можно было подумать, что наступило лето, если бы не льдины, снующие по проливу.
Мы засолили килограммов двадцать омуля. Каждый день лакомились национальным ненецким блюдом - скоросолкой. Рецепт прост: омулей часа на два опускают в рассол (иногда на 30–40 минут). Рыбу режут на куски, кладут в тарелку, заливают рассолом. Прохладное, пахнущее льдом, нежно–белое, жирное мясо–объедение. Славная рыба - полярный омуль!
Однажды вечером к нам зашел Анатолий Пырерко, увидел на моей койке морскую карту, стал внимательно ее рассматривать.
- Остров Долгий… Я на этом острове родился, вот здесь, где буква "о". - Он указал на северную часть острова. - На мысу очень много старых крестов. Мы их называем Русским кладбищем. Говорят, много людей погибло. Зимовали. Цинга–никто не выжил. Давно, двести лет назад. На острове сейчас никого нет.
Долгий расположен северо–восточнее Варандея, вместе с другими островами образует как бы ловушку для льдов, идущих с запада. По плану мы должны идти на восток вдоль берега, обогнуть мыс Медынский Заворот, пересечь Хайпудырскую губу, повернуть на север и через пролив Югорский Шар выйти в Карское море.
- Пройдете, - говорит Пырерко, водя мизинцем по карте. - Только, может быть, ждать придется долго. Такие годы бывают–припай до осени стоит. Мой отец на Долгом прожил сорок лет. Мы в августе на собаках ездили с острова через пролив на берег и сюда, в Варан–дей. Вам лучше идти на север, обогнуть остров, потом - прямо на Югорский Шар. Буторин лежит на койке, в разговор не вмешивается. Когда Пырерко уходит, берет в руки карту, долго, не отрываясь, изучает ее. Молча укладывается спать.
3
В два часа ночи выхожу на крыльцо и любуюсь полярным ледоходом. В солнечной тишине бесшумно плывут покрытые снегом ледяные громады.
Что там за всплески? Подношу к глазам бинокль… Белухи! Небольшое стадо, голов двенадцать, движется от пролива к морю. Голубовато–белые звери ныряют, резвятся в зеленой воде. Может быть, поедают омулей. В районе Варандея белухи появляются два раза в год- весной и осенью. Это ценный морской зверь из отряда китообразных, запасы его в Арктике огромны, но промысел развит слабо.
Белуха живет за Полярным кругом, во льдах, в самых суровых условиях переносит полярные ночи и не знает никаких болезней. Приспособилась за миллионы лет. У нее выработалась надежная броня, алапера, которая хранит ее от всех бед.
У Буторина за плечами не только личный богатый опыт жизни в Арктике, но и опыт многих поколений поморов. Животный мир тундры и Ледовитого океана он изучил досконально, а к белухе относится с особой "симпатией", в течение многих лет ратует за всемерное развитие промысла этого ценного зверя.
Ученые долго не могли установить, где зимует белуха, высказывались разные мнения - Буторин положил конец спорам. Он установил, что зиму она проводит у границы вечных льдов далеко на севере, питается сайкой, которая мечет икру в том районе. Две его статьи на эту тему были опубликованы в журнале "Рыбное хозяйство".
Наблюдая за Буториным, слушая его рассказы, я многое беру "на заметку". Иногда мелочь какую–нибудь. Все может пригодиться.