Больше Арчи за меня и цента ни уплатит, уж я о том позабочусь. Надо предстать перед королем - предстану. Хоть в обносках, хоть в нижнем белье! (С нижним бельем я, правда, немного погорячилась). Если другого способа регистрации нет, будем следовать предписанию. И работу себе найду, не маленькая. И крышу над головой какую-никакую сооружу.
Не мудрствуя лукаво, я принялась собираться. У Арчи после обеда была назначена какая-то неотложная встреча в центре города, поэтому из кафе он сразу же поскакал туда. Так что часок-другой меня никто не побеспокоит. Никто не будет стучаться в запертую дверь с просьбами передумать, увещеваниями да умасливаниями. Эх, хорошо!
За период пребывания в гостях у меня скопилось немного личных вещей: теплое прогулочное платье, пара туфель и модная шляпка с лентой. "Погрузив" весь вышеназванный скарб в потертый кожаный чемоданчик и условившись со своей совестью, что чемоданчик будет возвращен хозяину в целости и сохранности, я уже собралась шагнуть навстречу суровой судьбе, как вдруг эта судьба собственнолично ворвалась в мою комнату.
Сей непредвиденный эпизод явился для меня приблизительно тем же, чем для велосипедиста - прокол шины перед финишной чертой. И притормозить меня заставил не кто иной, как тетка Арчи. Та самая тетка, чей портрет стоял в рамочке на каминной полке и чьи платья я носила. Ведь именно ей я когда-то подумывала отослать коробку конфет. Однако после оскорбления, сорвавшегося с ее уст, у меня с уст тоже кое-что сорвалось. И возможность сойтись с ней на короткую ногу отсечена была раз и навсегда. Вот как это произошло.
Раскрасневшаяся и взъерошенная, она возникла передо мной мечущей молнии фурией и с места в карьер спросила:
- Так вот, каких потаскух приводит в дом мой племянничек?! Ты ведь одна из них, не так ли?
- Ничего подобного, - обиделась я. - И вообще, я уже ухожу.
- А ну стоять! - прикрикнула на меня дамочка и схватила за руку. Схватила точно железной клешней - не отпускает. - Сначала проведем инспекцию. Какие из моих вещей надевала, что ела, что пила. Сперва подсчитаем урон, выпишем штраф, а там и топай на все четыре стороны.
"Штраф", "урон" - откуда она только слова такие знает?! Сущий жандарм в юбке! Я попыталась вырваться, но куда там! Несмотря на внешнее со мной сходство, она была гораздо сильнее меня.
- Нет, милочка, коль попалась, так не дергайся, - процедила она. - Вот дождемся твоего дружка, а там и порешим, какой доли состояния его лишить.
Мне, понятное дело, такая перспектива совсем не улыбалась.
- Больно уж вы ревнивы для тетки, - брякнула я. - Вы ведь его тетка?
Та злобно зыркнула на меня и еще крепче сдавила запястье.
- Не тебе, стерве, с культурными людьми разговаривать! - рявкнула она.
Тогда я, что было мочи, ударила ее свободной рукой и, добыв себе свободу таким вот нехитрым способом, отскочила к окну, от греха подальше.
- Это надо еще поглядеть, кто из нас двоих культурный, а кто стерва! - крикнула я, запустив в нее диванным валиком. Она тоже в меня чем-то запустила. Если быть точнее, чемоданчиком с вещами, позабытым у дверей.
- Мерси, премного благодарна! - С такими словами я подобрала юбки и, швырнув чемоданчик в окно, перекинула ногу через подоконник. - Оревуар! Всего хорошего!
У тетки челюсть отвисла, глаза по пятаку. Но мы не брезгуем никакими путями отступления, даже такими экзотическими, как ржавая водосточная труба.
Спускаться по водостоку в платье - тот еще экстрим. Я изодрала ладони в кровь, здорово испачкалась и порвала юбку в двух местах. Но зализывать раны было некогда.
[3] Счет в кафе и ресторанах Мериламии предъявлялся обыкновенно после каждого отдельного блюда.
Глава 6. Тайны Вековечного Клена
Я опрометью припустила через сад. Его лютейшество холод подстегивал нещадно и пробирал до костей, хотя заморозки еще не наступили.
По дороге прытко сновали омнибусы, стучали-гремели колеса экипажей. Мимо меня, по-деловому размахивая тростью, проскочил какой-то очень занятой джентльмен во фраке и цилиндре. За ним с воинственным видом семенила дамочка, крича что-то про отцовский долг. На меня, замарашку, они даже не обратили внимания.
Очередной порыв северного ветра заставил меня серьезно задуматься о дальнейшей моей участи. Куда податься? Где голову приклонить? Этот насущный вопрос встал передо мною со всей своей неотвратимостью. Через два или три часа стемнеет, жители разойдутся по домам, усядутся у теплых очагов… Может, попроситься к кому-нибудь на ночлег? Ага, как же, примут меня с распростертыми объятиями!
Я подумала о Пуаро. Ему-то, небось, у Эсфири ни холодно, ни голодно. По косточке каждый день, уж как пить дать, перепадает. Вот к тебе-то я, дружок, и наведаюсь.
Перейти дорогу в неположенном месте - это по-нашему. Натянулись поводья, беспокойно заржали кони, разразились руганью извозчики, и меня еще долго честили, после того как две груженые овощами телеги чудом избежали столкновения.
Я твердо намерилась провести грядущую ночь у Эсфири - хоть в прихожей, хоть на чердаке. Если спросит про Арчи, скажу, что с ним всё кончено. Если не поможет она, обращусь к Доре. Но это на крайний случай. А пока я довольно бодрым шагом направлялась к оперному театру, и какой-то голосок внутри нашептывал, что все невзгоды теперь позади. Вновь та самая дверь, знакомое бренчание колокольчика. Я поежилась, угрюмо глянув на небо. Мутно-серые, без просветов, тучи, голые ветки - и больше ничего. Странно, что не идут открывать. Я позвонила снова. И снова. Глухо как в танке. Вдруг послышался неясный шум - как будто кто-то скребется совсем рядом. Чтобы понять, откуда исходит звук, понадобилось всего лишь перегнуться через перила крыльца. В надземной части фундамента, где у моих соотечественников обыкновенно проложены канализационные трубы, ходила ходуном плохо приколоченная деревянная затворка. Таких затворок было по всему периметру штук, наверное, восемь. Ими закрывали ходы, ведущие в подвал.
"Наверняка большущая крыса, - с отвращением подумала я. - Никакого спасу от них нет". Связываться с крысами охоты у меня не было, но, поскольку дверь отпирать не торопились, я спустилась с крыльца и присела на корточки возле затворки.
- Мраки-мраки-мраки, - услышала я. - Кругом сплошные мраки, пауки, пылюка. И всюду двери с высокими ручками.
Прямо какая-то крыса-аристократка. Почему только у этой крысы такой знакомый голос? И тут на меня снизошло озарение: Пуаро!
- Пуаро! - позвала я.
- Ты вовремя, - глухо ответили из подвала. - Она посадила меня под домашний арест. За шпионаж.
Я изо всех сил рванула доску-дюймовку на себя. Та поддалась, гвозди отскочили, а я повалилась на жухлую траву.
- Фу-уф, наконец-то! Свобода! - прохрипел пес, выпрыгнув из темной дыры. Грязный, лохматый, как будто им, точно какой-нибудь тряпкой, несколько недель без перерыва драили полы. Он старательно отряхнулся, чихнул и живёхонько забрался ко мне на руки. Мы с ним были под стать друг дружке: оба изрядно потрепанные и уставшие. В общем, родственные души.
- А ты чего? - спросил он. - Почему в таком виде?
- Я ушла от Арчи.
- Как так ушла?
- Насовсем ушла. С концами. Сначала явился Теневой сенешаль и потребовал моего выселения. Потом явилась его тетка, дать мне пинка.
- Тетка сенешаля?
- Да нет же, тетка Арчи! - стуча зубами от холода, проговорила я. - Они у меня уже в печенках сидят, что один, что вторая. Но если ты думаешь, что я буду тут с тобой лясы до посинения точить, то глубоко заблуждаешься. Почему дверь-то на запоре? Битый час жду.
- Эсфири нет дома, - сообщил Пуаро. - Она еще утром пропала. Хочешь обогреться - можно пойти в ближайший трактир. У меня в нагрудничке есть пара монет.
- Да и хозяйка твоя не без гроша, - обрадовалась я. Надев поверх рваного платья запасное и причесав шерстку Пуаро обнаруженным в чемодане гребнем с пообломанными зубьями, я поняла, что не всё еще потеряно. Однажды жизнь наладится, войдет в широкую колею - и будем мы как два сыра в масле. Полоса неудач обязательно сменится полосой процветания и достатка.
Третьесортной забегаловки, на какую рассчитывал Пуаро, поблизости не оказалось. В вылизанном квартале для сановитых особ и заведения будут соответственными. Поэтому мы очень правильно сделали, что привели себя в порядок, прежде чем заявиться в кафе "Монокль". Кафе это больше походило на пятизвездочный ресторан, и сбережений нам хватило всего-то на салат из морковки со специями да тощую куриную косточку, которую Пуаро долго выискивал в меню. За столиком по соседству расположилась необычная компания: женщина в шляпе, поля которой почти совершенно скрывали лицо, и откормленный кролик бандитской наружности, при том что одет он был по последней моде. Между средним и указательным пальцами дама держала наполовину выкуренную сигару и тихо переговаривалась со своим жуликоватым приятелем. Еще один столик занимали бобры, и я вполне отчетливо слышала их разговор. Они совещались о том, где на реке Сильмарин построить запруду. Наверное, старейшины. Мелкота ведь, по словам Доходяги, должна помалкивать.
- А теперь что делать будем? - спросил Пуаро, управившись с костью. - Если не к Арчи и не к Эсфири, то куда?
- К Доре, в лабораторию, - уверенно сказала я. - У нее добрая душа, и в ночлеге она не откажет.
На извозчика денег наскрести не удалось. Я на всякий случай приподняла и потрясла Пуаро. Тот с негодованием заметил, что он, вообще-то, не свинья-копилка и что, по здешним законам, меня следует судить за неуважительное отношение к согражданам.
- Ты пока что не гражданин, - сухо сказала я, опуская его на тротуар. - А у нас, между прочим, серьезная проблема. Как за экипаж платить будем?
- Давай сперва сядем, сделаем вид, что отсчитываем денежки, а когда прибудем на место, попросим в долг у Доры.
- Хорошая идея! - обрадовалась я. - Голова ты, Пуаро. Го-ло-ва!
На город надвигались сумерки. Солнце вынырнуло из-за плотной пелены облаков только на закате и пламенело теперь, зажатое между фронтоном оперного театра и сизым монолитом туч. Кружили над крышами черные, похожие на ворон птицы. Бесприютное, тягучее, как мазут, чувство одиночества пиявкой сосало внутри. В моей памяти, точно тающие льдины, возникли смутные картины прошлого: воткнутые в небесную синь шпили какого-то собора, изнемогающие от летнего зноя туристы с фотоаппаратами, залитые фонарным светом безмятежные улочки… Какие бы тяготы ни сопутствовали мне в прежних моих странствиях, я всегда ощущала чью-то незримую поддержку. Целый земной шар представлялся мне домом, где тебя согреют, приласкают и не дадут в обиду. Здесь же всё почему-то казалось чужим, обманным, бутафорским.
- Не раскисай, - сказал мне Пуаро, когда мы забрались в фаэтон. - Скоро кончатся наши скитания. Мой нюх сыщика говорит мне, что самое большее через час мы будем в тепле и уюте.
Извозчик лениво погонял лошадей да что-то напевал себе под нос, время от времени покрикивая в сторону громким басом и грозя кулаком кому-то невидимому. Пьяный в стельку.
- Да, час от часу не легче, - вздохнула я. - Посмотри, с кем мы связались! Это же сущий пропойца.
- Он свое дело знает, - убежденно отозвался Пуаро. - Ты вспомни наших французов-лихачей. Ведь половина же по трассе в нетрезвом виде гоняет. Особенно в праздники.
- Но до праздника еще… - я помедлила, - два дня. Всего-то два дня! Эх, не видать мне нового платья, как своих ушей.
- Не о платьях сейчас нужно думать, а о том, как бы так исхитриться, чтобы нас на полпути не высадили, - прошипел Пуаро.
Скоро извозчик перестал мурлыкать свои песенки. Он то и дело оборачивался и зловеще шевелил усами в свете фонарей. То есть, если бы не фонари, нам от этих усов не было бы ни жарко ни холодно. А так даже Пуаро заволновался.
- Вишь, какие усищи отрастил, - говорит. - Такими только людей пугать.
Мы изо всех сил старались изображать из себя богачей-оригиналов, но, должно быть, выходило у нас не очень убедительно. Свернув на проселочную дорогу, возница зажег керосиновую лампу и осветил наши физиономии: что у одной, что у второго - доверия не внушающие. Пуаро мне потом так и сказал: "Никто с тобой сотрудничать не станет. У тебя на лбу написано, что ты личность сомнительная".
- Платить будем? - заплетающимся языком пробасил усатый. - Я вас забесплатно катать, что ли, нанимался?
- У нас тут мелочь, мелочи много. Нарочно вам на выпивку собираем, - нашелся Пуаро. - Кто станет в кабак с невиями соваться! Для вас лимны в самый раз.
Извозчик покивал-покивал, пропыхтел одобрительно - и давай стегать лошадей. Однако, выехав из парка Сандару, вновь заартачился. Или раскошеливайтесь, или катитесь колбаской.
- Мне таких, как вы, возить не впервой, - прогудел он, приблизив качающийся светильник к самому моему носу. - Если пассажир не чешется, значит, гол как сокол. Зачем зря лошадок гонять? Лошадкам тоже отдохнуть надо. Им в стойло пора. А вы давайте, кыш отсюда! - гаркнул он, дыша на меня перегаром. Пуаро зарычал.
Некоторые, когда выпьют, становятся мирными, как овечки. А иным дай только побуянить. Наш извозчик был из числа последних. Поэтому я решила судьбу не испытывать и сойти на пустынной дороге. На пустынной, мрачной, унылой дороге…
Видать, суждено нам бродить неприкаянными. Коляска благополучно скрылась с глаз долой, затихли вдали удары конских копыт. Гнетущее безмолвие окружило нас темным, непроницаемым коконом.
- Хнычешь? - удивленно спросил Пуаро. - Нервишки сдали? Если еще не сдали, то посмотри во-он туда. По-моему, за холмом кто-то включил неоновую подсветку.
- У них же нет электричества, - прохлюпала носом я.
- Ну, вот и я говорю, странное дело. Такая загадка только великому сыщику по зубам!
У меня не было желания иронизировать, тем более что "великий сыщик" уже давно привык к моим язвительным насмешкам по поводу его выдающихся дедуктивных способностей.
Мы решили, раз уж нам ничего не светит, пойти да глянуть, что там за невидаль. Когда спустились в ложбинку между лугом и обочиной, нас окутало облако густых травяных запахов. Я промочила ноги в какой-то застоявшейся лужице, послав сгоряча и лужицу, и луг по известному адресу.
- Напрасно ты это, напрасно, - сказал Пуаро, одолев крутой подъем. - Если б ты видела то, что вижу я, живо взяла бы свои слова назад.
А видел он не что иное, как светящееся дерево. На меня эта иллюминация произвела столь ошеломляющее действие, что я попросту онемела. По стволу раскидистого гиганта, переливаясь, точно волны тончайшего шелка, текло мягкое голубое сияние. Мне даже показалось, будто звезды спустились с небес, и спустились нарочно затем, чтобы одеть ветвистого великана в блестящую мантию.
Пуаро прыгал от нетерпения этаким баскетбольным мячиком - его к дереву так и притягивало. А во мне весьма кстати заговорил здравый смысл: "Держись-ка ты, Жюли, от подобных растений подальше". В нашем подлунном мире живые существа светятся неспроста - это я твердо усвоила еще со школьной скамьи. Они, если применить научный термин, люминесцируют - и всегда с определенной целью.
Но у Пуаро здравый смысл, похоже, свернулся калачиком где-то на дне черепной коробки и крепко спал. Как только я ослабила бдительность, пес со всех лап помчался к огромному "ночнику", заливаясь задорным лаем. Вот неугомонный!
- Стой! Назад! - крикнула я. - Это дерево тебя целиком проглотит! Слопает и переварит!
Но он меня как будто не слышал. Скотч-терьеры по своей природе вообще ужасно непослушные и своевольные собаки. Делают, что им на ум взбредет, а мнение хозяина побоку.
Я еще что-то кричала, грозила отменить полдник, а с ним и всю вкуснятину, на которую был падок Пуаро. Докричалась до того, что охрипла. За этими треволнениями я и не заметила, как подкралась коварная простуда. Насморк, кашель, озноб… Она обещала надолго свалить меня в постель. Только вот ни о какой постели речи идти не могло. Я горько посетовала на свою участь и вновь предалась бы отчаянию, если бы не мысль о том, что Пуаро рискует шкурой, причем рискует серьезно. Наверное, я выглядела смешно, когда бежала по лугу, спотыкаясь о каждую кочку.
В соответствии с моей "теорией прожорливого дерева", меня должны были заглотать, как только я попаду в зону голубого сияния или, в крайнем случае, дотронусь до ствола. Но бесстрашная Жюли Лакруа мало того что горазда на выдумки, так еще и с головой не дружит. Когда, будучи на последнем издыхании и еле переставляя ноги, я добралась до финиша, то первым делом прислонилась к этому самому стволу. Меня трясла лихорадка.
- Дерево-хищник, дерево-людоед. Что только не изобретет воспаленное воображение! - бормотал Пуаро, поправляя зубками компресс у меня на лбу. Он, оказывается, успел сбегать к какой-то канаве, принести оттуда воды в раздобытой жестяной миске да целебных, по его словам, трав. В ноздри проникал разреженный, точно со снеговых вершин, бодрящий воздух. Кротким, медовым светом мерцала крона. В углублении между толстыми гладкими корнями лежать было на удивление комфортно - даже без подушки и одеяла.
- Вы с дон-кихотом, - кашлянув, сказал Пуаро, - одного поля ягоды. Суетитесь и хватаетесь за оружие на пустом месте. У вас и самый безобидный зверек превратится в кровожадного злодея.
Его сдержанные нравоучения очень скоро усыпили меня. Сверху по спирали струился аквамариновый свет с серебряными блестками, заполняя собой каждую клеточку моего изможденного тела…
Пробудившись от глубокого, возрождающего сна, я ощутила небывалый прилив сил и была, что называется, в полной боевой готовности. Ствол уже не светился, и лишь сквозь золотую, безукоризненно симметричную крону просачивались солнечные лучи. Солнечные? Я выползла из своей "постельки" прямехонько на ярко-зеленый ковер с густым, как платяная щетка, и мягким, точно бархат, ворсом. Взглянула на затянутое мглой небо. Ни единого намека на солнце. И потом, никакого ковра тоже не было. Всё это время я спала на обычной траве. Вернее, не совсем обычной, поскольку на дворе стояла поздняя осень, и заурядная трава-"провинциалка" в эту скучную пору уходит со сцены, выряжаясь в дешевую, выцветшую одежонку. По-иному дело обстояло с нашей чудо-травой. Примятая, она вновь выпрямлялась. Росла, как на заказ, не выше щиколотки и строго придерживалась границ. За пределы, означенные древесной кроной, носу не казала. Я говорю "наша трава", потому как, оценив все преимущества житья под Вековечным Кленом (а выяснилось, что нас приютил именно он), мы с Пуаро решили там и остаться, на веки вечные.
Наш Клен - дерево волшебное. Он и летом стоит - не вянет, и осенью стоит - багрово-золотым великаном с пышной шевелюрой. Листья у него на зиму не опадают, лютые ветра под его сень залетать боятся, а мы сидим-посиживаем у могучего ствола - и холода нам нипочем.