Андре широко раскрыл глаза и… проснулся. Прямо в лицо ему глядела удивленная морда морского зайца (род тюленя) с широко выпученными любопытными глазами. Андре вскочил и заметил целую стаю этих добродушных животных, которые невозмутимо следили, ничуть ни пугаясь, за его движениями. Он приласкал ближайшее животное рукой, и оно доверчиво вытянуло длинную шею. Бесстрашного шведа, столько раз видевшего смерть лицом к лицу, тронула до слез эта неожиданная ласка зверя.
Покров тумана, заволакивавший горизонт, внезапно рассеялся, и вдали показались знакомые очертания малахитовой земли, высокие вулканические вершины которой сверкали и искрились в лучах солнца.
"Малахитовая земля, - думал Андре, - сколько раз проклинал я тебя, как тюрьму, как место заключения, но как желанна теперь стала ты мне!" Жадным взором следил он за далеким силуэтом острова, который, однако, не приближался, но наоборот стал удаляться в сторону. Сердце Андре мучительно сжалось.
Вдруг он увидел то, что заставило безумно забиться его сердце. Две чукотские лодки, поднявшись на гребне волны, показались вдали, и недавний беглец, не спуская глаз, следил за ними. Вдруг он схватил меховую куртку и начал махать ею в воздухе. Через несколько минут острые глаза чукчей заметили его, и лодки направились к льдине. Это были охотники за тюленями, которые обычно выезжали навстречу проплывавшим мимо льдинам.
Андре был спасен…
VI. Покорность.
Возвращаясь на остров, неудачный беглец окончательно примирился со своей участью. Исследовательская работа, воспитание чукотского юношества, обработка металлов - поглощали все время этого неутомимого, деятельного и энергичного человека.
Время и волнения сделали свое дело. Стан Андре согнулся, борода и волосы стали белы, как снег горных вершин Острова Одиночества. Величайшим счастьем для него была горячая вода гейзера, дававшая возможность постоянно держать в чистоте тело и одежду. Андре окончательно поселился в пещере у подошвы вулкана, вместе с несколькими любимейшими учениками. Здесь они работали в мастерской по изготовлению орудий, а в свободное время старый ученый сообщал им массу сведений из разных областей знания.
Особенно любил он тихие периоды, так часто встречавшиеся в полярных областях, во время бесконечно длинной зимней ночи.
Даже самый легкий ветерок по целым суткам не проносился над зачарованной, заснувшей, покрытой льдом и снегом землей. Только звезды, сияя с необыкновенной яркостью на чистом небе, свершали в двадцать четыре часа свой путь вокруг оси мира. Те же звезды, что светили Андре, когда он был мальчиком, и за которыми он так любил следить, возвращаясь из школы. Холодные, неизменные, они светили здесь, на этом Острове Одиночества, как светили там - в далекой Швеции - его друзьям, из которых, может быть, многие умерли.
Особенно тяжела для него была мысль, что напрасно, бесцельно пройдет для человечества его деятельность, годы исследований, сотни открытий, множество продуманных идей, которые записать он не имел возможности Правда, в базальтовых гротах и пещерах вулкана он сложил обширные коллекции, могущие доставить богатейший материал для ряда музеев. Но достигнет ли кто из европейцев этой земли, отделенной непроходимыми сплошными нагромождениями пловучего льда от остальной вселенной? Повторит ли кто его смелую попытку? Удастся ли ему создать то, к чему он напрасно стремился столько лет, - управляемый аэростат, который, по глубокому убеждению Андре, может быть единственным средством сообщения в полярных областях?
Так проходил один год за другим. Андре перевалило за седьмой десяток, и он стал чувствовать утомление жизнью, все чаще стало уставать его тело, отработавшее свой век сердце отказывалось служить, и не раз, запыхавшись, ученый отказывался от трудной экспедиции или подъема на гору, куда его влекла ненасытная любознательность.
А материала для изучения находилось все больше и больше.
Последнее время Андре заинтересовался архипелагом маленьких необитаемых низких островков, лежавших дальше к северу от Острова Одиночества. Некоторые соображения заставили его предположить, что эти островки имеют коралловое происхождение, и он решил сделать экскурсию в сопровождении трех наиболее близких и понятливых учеников.
Стояла первая половина мая 1926 года. Была теплая погода, и море достаточно очистилось от льдов. К сожалению, частые туманы закрывали горизонт. Однако, участники маленькой экспедиции находили путь по компасу. Поэтому они быстро достигли архипелага, лежавшего к северу от Острова Одиночества, и Андре целиком погрузился в научную работу.
* * *
До слуха Андре донеслись звуки, слабые, но отчетливые. Это не был крик птицы, ни рев животного, ни треск льдов, ни вой налетающего шквала.
Сердце Андре едва не остановилось, а потом вдруг забилось с необычайной силой. Около тридцати лет не слыхал он уже подобного равномерного рокота. Так дышать и стучать могла только машина.
"Люди… летательный аппарат… машина… мотор…" - необычайные, давно ушедшие в прошлое мысли пронеслись вихрем в голове Андре. Выронив из рук инструменты, стоял он, чутко насторожившись, вытянув шею, с глазами, устремленными в небо, где за непроницаемой завесой тумана творилось необычайное, загадочное дело.
Рядом стояли чукчи, встревоженные, непонимающие. И волнение старика-учителя и непонятные звуки, доносившиеся сверху и напоминавшие дыхание и пыхтение неведомого могучего зверя, волновали и пугали их.
Звуки становились все громче, все грознее; тихий туманный воздух словно наполнился ими до краев, так что непривычному уху становилось больно. Неведомые воздушные гости приближались, хотя их и не было еще видно.
Вот они почти уже над головами. Из уст Андре вылетел протяжный вопль.
Еще минута - и темноватая тень проскользнула сквозь разрыв облаков.
Легкий ветерок, шаловливо налетевший от Аляски, раздвинул слегка белую завесу - и впереди показалась голубая полоска неба.
И вдруг, сияющим видением выплыл на этот голубой простор красивый воздушный корабль, сверкая металлическими частями отделки.
И флаг…
Сверкнул на миг, обрадовал безумно и снова пропал за белой пеленой тумана.
Старик с несказанным волнением протянул к небу обе руки, словно готовясь лететь за ним…
Высокая фигура с протянутыми руками тяжело рухнула в снеговой сугроб.
Сердце Андре не выдержало напряжения и навсегда перестало биться. Сердце, полное ненасытной научной любознательности, львиной отваги, сверхчеловеческой смелости…
* * *
В это время другой великий путешественник, который с успехом выполнил после тридцатилетнего промежутка план Андре, летел на дирижабле "Норвегия", напряженно всматриваясь в расстилавшиеся вокруг просторы. Но непроницаемый для глаза человеческого туман ревниво берег нераскрытые загадки Арктики. И ничего не увидели смелые воздухоплаватели: ни Острова Одиночества, ни кораллового архипелага, ни Андре, ни его спутников.
Суровое Полярное море нелегко выдает свои секреты… "Норвегия" продолжала свой полет, приближаясь к берегам Северной Америки.
Вскоре туман начал рассеиваться, и внизу показалось открытое волнующееся море. Аляска близко. Опустив бинокль, Амундсен объявил:
- Итак, мы ничего не открыли! Это доказывает, что не может быть и речи о существовании на нашем пути каких-нибудь островов или материка. Сплошное ледяное море протянулось между Шпицбергеном и Аляской.
В умных глазах Нобиле загорелись на мгновение и потухли насмешливые искорки…
- Вы в этом уверены, капитан?
- Безусловно! С дирижабля мы могли осмотреть, по крайней мере, сто тысяч квадратных километров пространства. Кроме того, мы пролетели почти как раз над тем самым местом, где, по утверждениям Кеннана, должен находиться остров, покрытый высокими горами, - и ничего не видали.
- Но разве туман не мешал отчасти нашим наблюдениям?
Амундсен пожал плечами:
- Если земля Кеннана или другой какой остров существуют, они должны быть вулканического происхождения. Припомните Шпицберген, Исландию и другие острова Полярного моря, круто подымающиеся из больших глубин моря и увенчанные высокими пиками. Они-то были бы видны издалека подымающимися из моря тумана.
- Но разве, капитан, вы не знаете, как легко можно принять тучу за гору? Ведь мы однажды сделались жертвой подобной ошибки. Легко могло случиться и обратное: мы могли принять горы за ряд облаков. Наконец, я допускаю присутствие и низменных островов.
- Нет, нет и нет! Ручаюсь моим опытом ряда полярных экспедиций, что мы не могли упустить крупного острова. А существования мелких островов, разбросанных в одиночку среди глубокого моря, я не допускаю.
Итальянец вежливо промолчал после такого категорического утверждения и, утомленный долгими часами бодрствования, заснул тяжелым, беспокойным сном.
И странный, неожиданный сон пригрезился ему. Андре, - молодой, энергичный, такой, каким он видел его на страницах "Полярного путешествия" - стоял перед ним на площадке дирижабля и, указывая вперед, на север, говорил спокойно и уверенно, точно профессор на кафедре:
- Тайна Арктики не раскрыта. Она ждет новых исследователей, новых смельчаков. Тридцать лет я ждал вас на Острове Одиночества, который вы называете "Землей Мак-Кеннана". Для вас накопил я огромный опыт, бесчисленные научные сокровища, но вы прошли мимо… Мои богатства ждут достойнейшего. Ищите Остров Одиночества…
Вдруг тяжелая рука схватила плечо Нобиле и с силой потрясла его. Испуганно раскрыв глаза, он узнал богатырскую фигуру Риссер-Ларсена, который говорил ему:
- Проснитесь, мы приехали…
Действительно, черная узкая полоска
земли тянулась слева. Блестящая ледяная верхушка ее отсвечивала на солнце. Это был мыс Барроу…
1927
Лев Гумилевский
Страна гипербореев
"…Этот остров лежит на севере и населен гипербореями, названными так потому, что живут они дальше дуновения Борея."
Диодор 11.47
Загадочный спутник
Из Колы, направляясь в глубь полуострова, вышел 24 июня 1913 года топографический отряд. Отряд, состоявший из шести человек, намеревался обследовать течение реки Умбы, вытекающей, как не многим известно, из озера того же названия.
Никто из участников этой экспедиции не вернулся. Для огромного большинства составителей карт точное местоположение реки и озера остается по-прежнему неизвестным. На всех просмотренных мной картах Кольский полуостров кажется в огромной своей части безводной пустыней, а на большинстве их загадочное озеро не означено вовсе, хотя величина его составляет не менее трети огромного Имандрского озера.
Об отряде не было получено никаких сведений. Ни обстоятельства гибели его, ни самое место трагедии не было никому известно. Однако никто из туземных жителей не сомневался в том, что топографы и их спутники погибли на пути к Острову Духов. Этот остров, о котором лопари говорят только днем, и то шепотом, находится в самой середине озера Умбы. Существует предание, в достоверности которого никто еще не решился усомниться, что всякий, пытавшийся переправиться с берега на остров, погибал в волнах Умбы.
Летом 1926 года, то есть тринадцать лет спустя, из той же Колы и совершенно по тому же направлению, имея целью своего путешествия также озеро Умбу, отправился другой отряд, хорошо снаряженный для путешествия, но состоявший всего лишь из двух человек.
Одного из них, старого охотника с мурманского берега, Николая Васильевича Колгуева, в просторечии Колгуя, толпа зевак, провожавшая путешественников, знала так же хорошо, как и любого из соседей. Другой же не был известен обитателям Колы, а так как, кроме того, он лицом, манерами и поступками совершенно отличался от всех колычан, то и привлекал к себе всеобщее внимание. Этому способствовало еще и то обстоятельство, что всего лишь за два дня до путешествия этот загадочный спутник Колгуя, искавший в городе проводника, поставил на ноги старого охотника, лежавшего две недели в постели, дав ему шесть горьких порошков неизвестного лекарства.
Местный врач за две недели перепробовал на больном все свои, правда ограниченные, средства, но не добился ни малейшего улучшения в положении Колгуя, называвшего свою болезнь просто лихорадкой. Тем большее удивление вызвал своим средством приезжий, получивший тогда же среди шептавшихся колычан почтенное наименование доктора. Впрочем, странному путешественнику, искавшему в Коле проводника до Умбы, действительно не чужды были врачебные познания. Во всяком случае, когда он от десятка обывателей услышал, что, кроме Колгуя, нет такой отпетой головы в городе, кто согласился бы идти на Умбу, приезжий не задумался отправиться к охотнику, хотя и был предупрежден о его несвоевременной болезни.
Колгуй, скрипевший зубами не столько от боли, сколько от злости на болезнь, уложившую его в постель, когда охотники бродили и дни и ночи с ружьем, добывая песцов и лисиц, посмотрел на гостя не очень приветливо.
- Проведете ли вы меня, - сказал тот на чистом русском языке, но с необычной для постоянно говорящего на этом языке старательностью выговаривая каждое слово, - до Умбы, если я вылечу вас?
Глубокие, но не старческие морщины на смуглом лице гостя и серые, почти бесцветные, но слишком глубокие и беспокоящие пристальностью взгляда глаза его и самая манера говорить с необычайной простотою, за которой чувствовалось достоинство, внушили больному доверие. Во всяком случае, необычного посетителя он не послал к черту, как это делал с другими, предлагавшими верные средства от болезни, хотя ответил не без резкости:
- Если вы меня поставите завтра на ноги, я послезавтра отведу вас не на Умбу, а на самый Остров Духов, если вы пожелаете. Лучше умереть у черта в лапах, чем на этих вонючих тряпках!
Он хлопнул исхудавшей ладонью по соломенному тюфяку так, как хлопал по рукам колычан, заключая какую-нибудь сделку. Колычане знали, что слово Колгуя, подкрепленное рукопожатием, вернее писаных векселей. Может быть, гость знал это, может быть, он догадался о том по одному взгляду на охотника, но он ответил тотчас же, коротко:
- Хорошо, я вас вылечу!
Он не был ни знахарем, ни фокусником, ни чародеем, потому что с внимательностью и тщательностью, свойственной далеко не каждому врачу, он, осмотрев больного, расспросил его о всех малейших проявлениях болезни. Напав на какой-то след, он сам досказал Колгую все остальное с такою точностью, что можно было подумать, будто он все две недели не отходил от постели больного, наблюдая за ним. Только после этого он ушел и вернулся с багажной сумкой, из которой извлек те шесть порошков, которые поставили Колгуя на ноги.
Обитателям древнего города Колы, как я уже сказал, все это было известно. Вот почему чужеземный доктор, к тому же избравший целью своего путешествия столь рискованное место, как Умба с его Островом Духов, привлек всеобщее внимание.
Впрочем, улицы Колы не велики, а сытые лошадки путешественников с такою охотой тронулись в путь, что маленький отряд не долго тешил своим видом зрителей. Колгуй, еще бледный и худой, но сидевший на лошади с большей уверенностью, чем в постели, помахал шапкой на прощание приятелям, и отряд скрылся с глаз зевак.
Спутник Колгуя оказался человеком не очень разговорчивым. До вечера он только раз, когда, увязая до щиколотки в болоте, лошади шли шагом, открыл рот.
- Не рано ли пустились мы в путь? - сказал он, впрочем, сейчас же добавляя: - Хотя вы, кажется, чувствуете себя хорошо!
- Я думаю, что нагуляю себе жиру скорее в дороге, чем дома! - проворчал Колгуй.
Они пробирались вересковым кустарником. Бившиеся о колена коней вечнозеленые листья багульника издавали свой горько-пряный запах, и старый охотник оживал от аромата, точно не дышал, а пил кружку за кружкой колычанское пиво, сдобренное для крепости пьянящим настоем багульника. Кисти колокольчатых цветов андромеды веселили темно-зеленый ковер болота, но лошади пугливо поднимали головы прочь от ядовитой листвы ее, торопясь выбраться из топи на твердую почву.
- Тогда будем спешить! - отозвался спутник Колгуя сурово и замолчал надолго.
Колгуй, выбравшись из болота, молча последовал его совету и погнал коней вперед.
Безлесная равнина расстилалась впереди на десяток верст. Суровые ветры здесь сжигают все, что поднимается выше слоя снега, прикрывающего землю зимою. Низкорослый кустарник черники и брусники казался издали ровным луговым ковром.
Кони шли едва приметными и для острого глаза охотника тропинками. На сотни верст здешние дороги безлюдны, и Колгуй, привыкший, плутая в болотах и равнинах, молчать целыми днями, не очень тяготился молчаливостью своего спутника.
Однако на первом привале после полудневного пути и тряски, после сытного завтрака, запитого чашкой спирта, когда странный путешественник нетерпеливо поглядывал на щипавших траву лошадей, Колгуй не вытерпел.
- За каким, собственно говоря, дьяволом, - сказал он без всякой учтивости, законно исчезающей у людей среди диких равнин, не тронутых ногой человека, - несет нас, доктор, на Умбу?
Серые глаза доктора не оживились ни гневом, ни любопытством. Он ответил тихо и просто:
- Для чего бы я стал тратить время и слова на объяснение того, что вам станет ясным и так через два дня?
- Дельно сказано, - смутившись, пробормотал Колгуй и вытянулся на траве, словно не желая продолжать так ловко оборванный разговор, но тут же добавил, как будто для себя одного: - Я не верю ни в бога, ни в черта, но без большой нужды я не потащился бы на этот остров… Я-таки отлично знал тех топографов, которые не вернулись оттуда…
- Оставаясь в постели, вы могли умереть несколько раньше, чем мы доберемся до Острова Духов, - с едва заметной усмешкой ответил доктор.
- Что? Я разве отказываюсь идти с вами? - вскочил Колгуй.
- Я не говорил этого, - тихо заключил доктор.