От Геры они, прихватив сумку, снежным комом покатились по поселку. Все поздравляли Семку с прибытием, присоединился сапожник Фролов по кличке Шило-Мыло и плотник по кличке Одеколон. Компания и дальше росла, но в один распрекрасный момент вдруг вспыхнула полярным сполохом, завертелась диковинной каруселью, лопнула и исчезла, проглоченная ночной тьмой.
А Семка оказался один у изрубленного топориком порожка Нининого домика.
- Иди, Сема, где был, - глухо сказала она через дверь, - Ты забыл, что я женщина. Ты не нужен мне пьяный.
- А тебе бы только трезвых любить! - заорал Семка и начал дергать дверь. - Откр-р-рывай, имеем пр-р-ра-во!
- Уйди, - сказала она, и там, в сенях, бухнула вторая дверь, в комнату. Воцарилась тишина, и свет в окнах не зажегся. Семка покачался, держась за косяк, и бесконечная ночь снова проглотила его, погасив сознание…
Нина все эти часы провела на улице, ждала под окнами, когда Семен покажется один. Так бы, наверное, и закоченела до смерти, но пришла старая Нутэнеут, жена Питычи, решительно ухватила за рукав шубки и увела девушку домой. Когда Нина чуть отогрелась у печи в начала плакать, Семка и пришел. Она не открыла дверь. Ей передалась решительность Нутэнеут и, кроме того, было очень жаль себя. Но Семен снова исчез, и с ним исчезла жалость к себе, а родилась к нему. Вот пришел конец водке, друзья сразу разбрелись, о Семене все забыли, и она прогнала. Тоже… Замерзнет теперь: мороз за сорок. Собаки разденут. К жалости сразу примешалась тревога. Да, собаки, о них она совсем забыла.
Нина вздрогнула, быстро застегнула шубку, схватила малахай и рукавицы и выбежала на улицу. Палку бы… Да вот. Она подхватила обгрызенный собаками кусок моржового ребра. А где теперь искать? Семочка, миленький, ну почему так бестолково все получилось? Где ты, Семочка?
Проснулся Семка трезвый и окоченевший. Он лежал, скорчившись, на мерзлом сиденье "Бурана". Пошевелился и упал на подножку, кое-как сел. Потряс головой. Где это я? В руках палка. Ага, понятно. Палка - оружие пьяного человека. От собак. Издавна и теперь уже неизвестно по какой причине поселковые собаки терпеть не могли пьяных. Кусать не кусают - человек для северной собаки в любом виде свят, - но одежду ухитряются распустить по ниточкам… Семка огляделся. Рядом крытая инеем стена, сквозь замороженное лохматое окно льется желтый свет. У-ух, как там тепло! Да это Егора Мартского домик! И "Буран" его! Тоже прибыл с охотучастка на праздник. Да-а, "Буранчи-ик". Занесли же мечта да дремучие пьяные мысли… Семка погладил задубевшей рукой кожаное сиденье, запахнул на груди чужую меховую куртку. Где и с кого снял кухлянку - неизвестно… Зайти надо, погреться, Егор, видно, недавно приехал, не спит.
В сенных потемках Семка опрокинул ведро с углем, нашарил дверь и рванул ручку. Навстречу густо вытекло мягкое тепло.
- А вот и гость поспел, - сказал Егор. Он сидел за столом, против него Питычи. Старики пили чай.
- Пог-г-греться, - выбил зубами Семка, сунул палку в угол и прижался к густо выбеленной шершавой печной стенке.
- Разнесло тебя на полночи, - Егор качнул головой. - Но вроде отрезвел, садись. Чаек вот… - Егор, продолжая прерванный разговор, повернулся к Питычи:
- …Потом он работал в милиции. Да однажды в командировке загулял и потерял личное оружие. Нашел, правда, через неделю, но там разговор короткий. И сгинул, как говорится, блюститель порядка после того случая. Но прошло шесть лет - объявился в нашем сельхозуправлении. Уже зоотехник, в кармане диплом, в трудовой - стаж работы. Ну а с кадрами везде горько. А тут прямо под руку стечение обстоятельств: Борисыча от нас с повышением забирают, место пусто. Хоть и есть свои ребята взамен, да по нашей российской привычке своих не назначают, норовят привозного, - кот в мешке называется. Между прочим, так вот проблему с кадрами и делают горькой. Но бог с ней, это я к случаю. Исаака Наумыча сюда, к нам, и оприходовали. Привезли чин чином, расхвалили… Да ты дальше знаешь. Усек нашу глухомань, намотал на ус расстояние до ближайшего начальства… ну и запиратствовал. Пора, видно, осекать… - Егор помолчал и вдруг, повернувшись от Питычи, в упор спросил Семку: - С тебя-то сколько дерет?
- Чего?! - обалдело уставился на него Семка, но под прямым, всезнающим взглядом тягуче, чуть не плача, заскулил: - Да ты что, Михалыч? Да если я… Ну, тут же понять надо… - Внезапно он замолчал и как-то неожиданно для самого себя выпалил: - Пять… - И снова замолчал, словно прислушиваясь к повисшему в тягучей теплой пустоте комнаты слову. Даже огляделся удивленно: он ли его смастерил? Понял, что так и есть, - он. Сам. И в душе Семки что-то лопнуло, загромыхало. Семка почти физически почувствовал, как распадается пополам. Одна половина отскочила в угол, за печь, и стала оттуда сверлить взглядом вторую. А вторая вот она, за столом, съежилась, дрожит. И очень ей неудобно под взглядами первой - в спину, и двух стариков - в упор. И Семка вдруг ясно осознал, что сейчас, в эту минуту, в крохотном поселке на краю океана, в крошечном, заваленном снегом домике решается вопрос о том, быть или не быть ему человеком. Тогда он дернул спиной, унял дрожь в руках, поднял голову и заговорил:
- В сезон пять штук песцов, три нерпы-акибы. Да если что неплановое - тоже ему. Вечером вот чернобурку отдал да росомаху. А трех песцов еще в ноябре, когда на объезде был, сам и забрал. Осталось…
- Ясненько, Сема, - сказал Егор.
- Он говорит, совхоз поднимать и налаживать надо… Говорит - предстоят большие расходы.
- Чего ж совхоз налаживать, он после Борисыча как на добрых салазках катился. Садись в кресло да рули правильно. А ежли третий год тащить сюда знакомых холуев со всего округа, так зарулишь. Холуй-то, он на все годится, окромя работы… На что ж он тебя купил, Сема?
- На то… Известно… Нашухарил я по пьяному делу… А на работу, сам знаешь, как после срока: нос некрасивый, размер обуви не тот… Тут он подвернулся, точно караулил. Сам мое дело и разматывал раньше… А, знакомый! Как живем? То да се. Не берут? Едем ко мне, охотником сделаю, будешь в сметане кататься, маслом; вытираться.
- Ясненько, Сема, - опять сказал Егор. - Охотничать у тебя, вроде, получается. А медведя зачем стрелял? Закона не знаешь?
- Так это он и велел стрельнуть. Для большого человека, говорит, в районном центре. Мол, за шкуру нашему совхозу все будет сверх лимитов: горючка, запчасти, лимоны-апельсины детишкам в садик… Мне "Буран" обещал… А ты откуда…
- Ехал берегом, узрел ночевку твою. - Егор пошарил: в кармане, бросил на стол тусклую гильзу. - След почему не глянул?
- А чего глядеть-то? Промазал.
- Не промазал. Сема. С кровью след. Мается теперь зверюга во льдах из-за твоего "Бурана". Еще раз любого зверя в таком виде отпустишь - не быть тебе охотником. Так мы с Питычи думаем.
- Умкы больной - этки, плохо, - согласно покивал Питычи. - Ловить кушать не может, пойдет в поселок.
- Да он хоть бы дернулся на выстрел, - сказал Семка. - Ну, может, чуть задел… Ты, дед, не паникуй раньше времени.
- Он не паникует, - сказал Егор. - Он точно знает.
Питычи отхлебнул чаю, потом сказал:
- Хороший охотник Семка, только человек из его шкуры убежал. Волк там, что ли, поселился?
- Какой волк, - Егор сморщился. - Холуй в нем обустраивается.
- Михалыч, - сказал Семка, - ты меня охоте учил, а теперь…
- Ошибся, видать. Шугануть бы тебя из поселка, да девку жалко. Да и шугануть - дело нехитрое. Россия широка, покатишься без зацепки, бурьяном: кому это в радость?
- Михалыч… Эх, Михалыч… Мне самому вот так… - Семка стукнул ребром ладони себя по горлу. - Ну хошь я вам утром все про Ясака выложу на бумаге с подписью? Я про него много знаю. С бригадиром девятой у него уговор. С тем, что привез прошлым годом из командировки, подобрал где-то в области. Этот бригадир оленей горнякам продает, а потом акты на волков пишет: "Режут!" И Мишка Вакин ему ясак пушниной платит за устройство на хороший участок, и Бармалей за хвосты письма читает, с жалобами перехватывает, а чуть кто на телефон - жаловаться впрямую - враз "авария на линии". А какая такая "авария на линии", если у нас радиотелефон? Ну, походит человек день-два, растворит, осадит на дно души обиду бутылкой, да и притих. Пешком-то не потопаешь за триста верст в райцентр. Вертолетом лететь, так с нашими погодами, бывает, - пару недель выложи. Значит, бери отпуск за свой счет, а Ясак на заявлении - "Отказать". Все вам выложу, Михалыч.
- Зачем - нам? - сказал Егор. - В инспекцию пиши.
- Утром, враз! - Семка встал. - А теперь я пойду.
- Проведай девку-то. Думаешь, она спит? Слезой, небось, изошла. И дрючок свой забери, хоть и отрезвел: дух от тебя…
- Ну, как мыслишь, старик? - спросил Егор, когда Семка ушел.
- Наверное, хороший будет человек, - сказал Питычи. - Ты писионер, я писионер - он станет менять. Жизнь часто петляет, как аатгыргын, молодой ручей. Но начало его в земле, а впереди всегда море.
* * *
Поселок стыл в полярной ночи, глухо жужжал на электростанции дизель, свет пятисоток тек по сугробам голубым лаком, резко отчеркивая провалы теней за постройками. По верхушкам надувов фонтанчиками курилась поземка, шуршала на длинных скатах. Свежий снег пищал под ногами.
Все расскажу и простит, думал Семка. Про пушнину, медведя. Вместе письмо напишем - Ясак и у ее брата, охотника на моржа, пытался за водку клыки мимо склада "оприходовать". А письмо отдам геологам, обещали в январе подбросить на участок угля…
Впереди, на верхушке сугроба, обрисовалась фигурка человека. Кто-то еще не спит… Да, геологи и отвезут в район. У тех парней не перехватишь. Нет, Ясак Умелыч, не все ты можешь, я еще душу от твоих поганых лап отмою…
Человек впереди обрисовался на новом сугробе. Из-за школы наперерез ему затрусила собака. Ха - Лошадь! Гуляй, гуляй… Бичи мы с тобой. Лошадь, а не люди…
Человек остановился у домика Нины, и Семка, наконец, узнал - она! Меня, забулдыгу, ищет! Он открыл рот, чтобы окликнуть Нину, и замер. Из тени ее дома вышел медведь. Семка хотел дернуться, крикнуть, но почувствовал себя связанным, с заткнутым ртом. Только ощутил, как на голове зашевелились волосы и малахай поехал на затылок.
А медведь сделал к Нине несколько шагов, заскулил как-то не по-дикому и вытянул лапу.
- А-а-ай! - тоненько закричала Нина. - Ыммэ-э-эй! Мама!
В следующую секунду она размахнулась и ударила зажатой в руке кривой палкой по лапе медведя.
- У-гырр-ых! - выдохнул медведь. Даже издалека Семка увидел, как полыхнули красные огни звериных глаз, губы сжались гармошкой и пасть, сверкнув клыками, распахнулась широко и страшно. Медведь шагнул вперед, и Нина исчезла.
Пес Лошадь молча с разгона прыгнул на зверя, но встреченный ударом здоровой лапы, грохнулся о промороженную стену и отлетел в снег с переломанными ребрами и шеей. Наконец воля разорвала призрачные путы ужаса, и Семка бросился вперед, крича и размахивая палкой.
Он бежал и кричал, и ему вдруг стало казаться, что время постепенно замедлялось и наконец повернуло вспять. Расстояние между ним и Нининым домиком стало расти вопреки всем законам. Семка вдруг увидел себя в колонии, потом в пьяной драке с ножом в руке, потом в школе, почему-то на уроке истории, и еще раньше, на теплых коленях матери.
- Гав! - вопросительно тявкнула чья-то собака и тут же зашлась истеричным воплем: - Гав-а-ва-ва-ва-ва!
- Ггррухх! - рыкнул медведь и пошел в торосы.
За его спиной по всему поселку заполыхал полный древней ненависти собачий лай. Зазвучали голоса людей, захлопали ракеты. Умка, подгоняемый тревогой, охватившей поселок, заспешил. Лапа болела. Рана начала гноиться уже двое суток назад. А сейчас, после удара палкой, ее задергало частыми болевыми вспышками.
Обессиленный трехнедельной голодовкой и болезнью. Умка повернул на запад и побрел в лабиринте торосов, а когда они кончились, вышел на берег. Здесь через равные промежутки стояли нехитрые охотничьи снаряжения на четырех ножках с килограммовыми кусками приманы: для промысла песца. Часа через два Умка добрался до первой снасти, ударом лапы разрядил ее, опрокинул и подобрал еду. Немного, но и это возмещало хоть часть сил, нужных для движения. И Умка побрел дальше на запад, разрушая снасти и поедая приману. На вторые сутки он добрался до избушки ранившего его охотника. Здесь густо пахло нерпой, олениной и рыбой. Кроме того витало множество других непонятных запахов, которые встречаются только у человеческого жилья. Умка выдавил фанерную дверь сарая - там ничего съестного не оказалось. Тогда он попробовал проникнуть в дом, но окошко было крохотным, а сложенный из древних плавниковых лиственниц сруб и сработанная из лиственничных плах именно на такой случай дверь не поддались обессилевшему зверю, и он побрел дальше. Песцы давно бросили его и ушли во льды искать более удачливого хозяина. Истощенный медведь остался один и теперь подолгу лежал возле каждой разбитой снасти. Если снасть попадалась старая, он выгрызал пропитанные жиром куски досок, слушал шелест поземки и сквозь постоянно текущие слезы наблюдал дымящуюся тундру, бесконечную равнину океана. Там в скупые рассветные часы бродили сине-розовые тени, и Умке казалось, что он слышит, как за мерцающим фиолетовым горизонтом плещут волны в клубящихся туманами полыньях и над ними кричат птицы. Странно: те богатые жизнью края с каждым днем становились все более недосягаемы в пространстве, а виделись все четче. Воспаленный мозг рисовал картины охоты, заставлял тело трепетать, воскрешая запахи добычи, пойманной в давние дни. Медведю вспоминались уютные, конуры под торосами, где он отдыхал после удачной охоты, дальние осенние плавания на льдинах, усеянных компаниями моржей, схватки с ними в те времена, когда он был здоров и могуч.
Виденья наплывали и таяли. Умка поднимался и брел дальше, интуитивно понимая, что жизнь не покинет его, пока он движется.
* * *
Утром Золотарьков собрал охотников и специалистов. Собственно, специалисты - зоотехники и ветврачи, как всегда, были в тундре, в бригадах оленеводов. Пришли охотники, механик и завскладом.
- Людоед в поселке, - сказал Золотарьков. - Решаем - что делать?
- Дежурство надо установить, - сказал механик.
- Как с оружием? - спросил Золотарьков у кладовщика.
- В наличии две старые винтовки и карабин "Медведь".
- А что с техникой? - Золотарьков повернулся к механику.
- Вездеходы в тундре у оленеводов. Из тракторов одна "наташка" на ходу. "Сотка" зарезана, вы же знаете, там дизель только в утиль годится, три раза перебирали.
- Знаю. Готовь ДТ-54, "наташку".
- Да куда ей в торосы, Исак Наумыч?
- Зачем в торосы? Пустим по краю поселка, патрулировать у льдов. Посадим охотников, пусть охраняют. Так, Егор?
- Пусть охраняют, - Егор пожал плечами.
- То есть как - "охраняют"? Ты и будешь.
- Не буду, - сказал Егор. - Не придет он больше в поселок.
- О-хо-хо! Любите вы, охотники, байки сочинять. Объясни - почему?
- След я смотрел. Ранен он в правую переднюю лапу. Пришел за помощью, ясно. Он бы и девку не тронул, не испугайся она… Да, не придет. Вот и Питычи так думает.
- Следопыты! - закричал Золотарьков. - Могикане! Людоед объявился, а они "пришел за помощью!" Его срочно уничтожать надо, пока еще бед не натворил, а они сожалеют - "ранен"! Кто его ранил, скажи на милость?
- То разговор особый, - сказал Егор.
Золотарьков умолк, долго и внимательно смотрел на старого охотника, потом тихо сказал:
- На материк пора бы тебе, Егор Михалыч. Фантазии одолевать стали. - Он повертел растопыренными пальцами у виска. - Чего доброго, с людоеда на кого из людей вину переложишь.
- И переложу, - кивнул Егор.
- Так? И-и-интересно. И кто, если не секрет, виновен?
- Ты, Наумыч. По твоему научению медведя Семен стрелил.
- Вот! - Золотарьков хлопнул ладонью по столу. - Я так и думал - под меня залезешь. Ну - фантазер, ну - сказочник! - Он пригнул голову, потом вытянулся через стол и почти просвистел сквозь зубы: - Не заговаривайся! Чем докажешь?
- Нечем, - Егор вздохнул. - Только твоим, Наумыч, да Семкиным признанием.
- То-то! - сказал торжествующе Золотарьков и осел в кресло. - Но я не дурак - на себя твои домыслы наматывать. А Семка… дай бог, если через полгода из больницы вылезет. А вылезет, так… - Золотарьков снова покрутил пальцем у виска. - Так со справкой. И посуди сам: какая вера человеку, если он бывший уголовник, да еще со справкой?.. Так-то, Егор Михалыч… И чем здесь фантазии городить, лучше с Питычи прошли бы по следам, пресекли людоеда. Вас прежнее начальство рекомендовало как самых опытных охотников, а вы боитесь в лед нос сунуть. Так, Питычи?
- Не так, - сказал Питычи. - Нэнэнэкай, ребенок, в лед можно пускать, директор?
- Ты что, старый? Зачем ребенку в лед?
- Пыравильна, я сытарый. Писионер. Са-авсем как ребенок. Тут слабый, - Питычи потрогал через кухлянку мускулы на руке, затем, подражая директору, с серьезным лицом покрутил пятерней у виска: - Тут тожа…
Дверь распахнулась, и в кабинет стремительно шагнул председатель старательской артели, стоящей неподалеку от совхоза на оловянной россыпи. Это был Джанибек, краснодарец, широченный в плечах и тонкий в талии джигит, упакованный в новенькую коричневую бекешу.
- А-я-яй! - сокрушенно сказал председатель. - Какой бэда… Пожалуста говори, дырэктор, что делать. Вэздеход и я в твоем распоряжении.
- Вот! - Золотарьков показал на него пальцем. - Учитесь приходить на помощь! Все свободны. Механик, через час трактор должен курсировать вдоль поселка. Охотников выбери из любителей и пошли на склад за оружием. Нарезное, под расписку. Кладовщик, выдать обе винтовки, ракетницы. После обеда разработаем план охраны поселка на ночь: график дежурств, освещение. Да, чуть не забыл… - Золотарьков взял телефонную трубку: - Почта? Да, я. Связи с райцентром так и нет? Безобразно работаете…
Питычи и Егор вышли из кабинета последними, остановились у барьера, за которым секретарь-машинистка Верочка с мокрыми глазами и покрасневшим носиком тюкала в клавиши пишущей машинки длинным пальчиком.
Из кисета с расшитой бисером сценой морской охоты на кита Питычи вытащил два газетных листика, насыпал махорки себе и Егору.
- Упредил с телефоном, - усмехнулся Егор. - Но ништо…
- …Такой случай, дарагой, упустим! - донеслось из-за двери. - Потомки в девятом колене не простят!
- "Дарагой, дарагой"… А узнают?
- Пусть узнают. В чем дело? Людоед кушает хороших людей, надо их спасать… Мне эта шкура во как нужна! Кооператив не могу трехкомнатный пробить - она пробьет.