- Топал бы ты лучше к своим, дед, - сказал Гошка. - Они во-он за тем бугром стоят.
Питычи посмотрел туда, а потом, уже не обращая внимания на Гошку, словно его и не было рядом, перепоясал заново кухлянку, поправил рюкзак и пошел поперек долинки в крутой распадок, что начинался за ярангой.
Гошка долго смотрел ему в спину, затем вернулся в ярангу.
- В райцентр потопал. Чеканутый! К какому-то другу Туправу. Жаловаться.
- Дру-у-уг… Кхм, - пожилой покачал головой. - Председатель райисполкома Алексей Михайлович Дубров. Он нам за этих оленей да зверье, головы пооткручивает. А тебя вообще упечет…
- Ну-у? Так чего же мы…
В яранге остался только пьяный пастух.
Питычи был уже далеко. Он шел по крутому склону вверх, к перевалу.
- Его теперь пешком не догонишь, - сказал Гошка. - Нет.
- Неужели в райцентр потопал? - тревожно удивился молодой. - Если заложит, пропал я. Машина не зарегистрирована.
- Это как? - удивился Гошка.
- Сам собрал. Вот начальник помог. Из запчастей. Там одно "сделают", тут другое. По знакомству, за монету, за мясо… Неужели пойдет? Полтыщи километров.
- Уже пошел. Но дорожка дальняя… Весна, половодье на носу.
- По вчерашней метеосводке, ручьи в верховьях поплыли, - сказал старший.
- И я о том же, - сказал Гошка. - В прошлом году один пастух потопал в гости в соседнюю бригаду - и как раз половодье. Так и не нашли…
Пожилой и молодой оторвали взгляды от фигурки на крутом склоне и уставились в лицо Гошки.
Людоед
Семка поерзал в кукуле, наст лопнул. Семка сел, приоткрыл клапан. Стылый ветер с приморских равнин тянул в мерцавшие поля торосов. Часов одиннадцать. Крепко даванул. Смотри ты, а ночью опять мело: эва как запаковало. Ну, выпала погодка! Девять дней пуржило, утихло на сутки, а теперь опять, что ли… Да не-е, это природа расчесывает лохмы после гулянки.
Семка высунул руку, пихнул с коленей куски наста, огляделся. Рядом, под скрещенными лыжами с висевшим на них карабином, курил паром снежный бугорок. Там спал Лошадь, пес-работяга из породы чукотских лаек. Семка нащупал в конце кукуля теплую одежку, оделся, вынул из рюкзака еду и термос. Перекусим - и дальше. Осталось проверить десяток снастей. К вечеру вернусь в избуху, сутки отдохну, а там можно и в поселок двигать. Нинуля там, огни, девчата клуб украсят. Лиственницу новогоднюю, поди, уж привезли с Колымы, на все село лесом пахнет!
Из кармана рюкзака Семка достал кусок моржатины, протянул мясо к собачьему бугорку и замер: на линии с вытянутой рукой, у торосов, двигалось желтоватое пятно. Медведь? Точно! Белый. Умка. Ну, везет тебе, Сема… Тьфу, тьфу, спокойно…
Семка левой рукой снял карабин, отвел затвор. Порядок, все пять тут. Он послал патрон в ствол, прикинул расстояние. Метров триста пятьдесят будет, ага… Семка двинул хомутик на планке. Хоть бы не промазать, хоть бы… А Ясак-то возрадуется! Тьфу, типун на язык… Да, темновато, еле пятнит. Ладно, авось. Та-а-ак…
Так! - четко ударил выстрел. В глаза Семке брызнул снег, по голове брякнула лыжина, и перед ним подскочил лохматый черный пес. Семка мазнул по лицу рукавицей, вытаращил глаза. Медведь перевалился через торос и растаял в чуть розовеющей фиолетовой мгле.
- Промазал! - Семка выскочил из кукуля, передернул затвор. - Это ж надо! Пень, колода стоеросовая: крикнуть не мог?! Он бы верняком замер на пару секунд. По такой темени да в идущего - дур-р-рак, ох-хотни-чек!.. Ты еще тут! - он в сердцах пнул ничего не понявшего спросонья пса. - Ну, жалость! Ясак-то поганый ждет с прошлого года. Сейчас бы к праздничку, к развеселому его настроению - вот тебе и "Буран"! Эх, вынесло тебя под руку! Вторым, на торосе, наверняка достал бы, кабы глаза не запорошило…
* * *
Умка уходил к северу, оставляя на ледовых глыбах обильные мазки крови. Вначале он пытался бежать напрямик, прыгая по верхушкам торосов, но простреленная в предплечье правая лапа уже на третьем прыжке полыхнула такой болью, что медведь полутонной массой обрушился на острый край льдины, распоров шкуру на груди и на челюсти, под нижней губой. Страх, зажженный сильной болью, сменила злость. Умка деранул левой лапой торос, взревел: - Гырр-рых!
Собственный голос прибавил злости, и медведь принялся стегать торос, пока не сокрушил верхушку и не забрызгал льды вокруг кровью. Окончив расправу. Умка, тряся головой, постоял минуту, потом заковылял дальше, теперь уже отыскивая проходы в двухметровом ледяном частоколе. Километрах в трех от места ранения Умка встал на задние лапы и долго смотрел назад, хватая носом воздух. Никого не видно. А к запаху пресного льда примешивался запах его крови да вечных спутников белых медведей - песцов. Пара их сидела недалеко, ждала дальнейших действий хозяина. Еле уловимо пахнуло человеком, но медведь не обратил на это внимания. Цепочка боль - лед - кровь завязла в сознании Умки. Он еще порычал на торосы, лег и стал зализывать рану на лапе. Перестала сочиться кровь, боль постепенно утихла, и на смену ей появилось чувство голода. Последний раз он ел двенадцать суток назад, перед пургой, добыв в одной из редких отдушин молодую нерпу. В эту осень вблизи берегов нерпы почти не было. Как нагромоздило льды последними летними штормами, так с тех пор ни одной подвижки. Морозы заковали полыньи, и нерпа постепенно ушла от берега. Длинный маршрут на восток вдоль берега окончательно убедил Умку, что этой зимой тут добычи не будет, и он уже хотел поворачивать на север, но вот попал в беду.
Запах человека как врага Умка не принял во внимание, ибо с человеком ему уже приходилось встречаться на берегу океана, и эти встречи, по крайней мере до сегодняшнего дня, приносили лишь радость: трижды, будучи голодным, медведь находил песцовую приману, выложенную охотником, и вволю пировал; однажды он уволок тушку нерпы от самого жилья, а человек только незлобно поругался вслед. За четыре года жизни медведя человек ни разу в него не стрелял и в его присутствии никого не убивал. Поэтому сегодняшний гром сознание легко привязало ко льдам. Они и не так грохочут во время подвижек…
Желудок не оставлял в покое, и, пролежав часа два, Умка встал, внимательно оглядел небо. На юге тонкой ниточкой гасла желто-розовая заря, голубое небо над ней темнело к зениту, а на севере сквозь тусклую морозную муть затлели первые звезды. Только в северо-восточной части небо отливало сизым блеском. Значит, там вода. Умка понюхал еще раз воздух и заковылял на северо-восток. Песцы затрусили следом, беспокойно потявкивая. Они видели, что с хозяином случилась беда. Каждую осень эти зверьки уходят во льды с прибрежных тундр, отыскивают себе хозяина, и парой, иногда тройкой, сопровождают всю зиму, помогая в охоте и за это питаясь с его стола.
Под утро впереди замаячила стена тумана. Напитанный влагой воздух потеплел. В нем висел аромат рыбы, птицы и нерпы. Умка прибавил шагу, потверже оперся на простреленную лапу, но там сразу вспыхнула примолкшая было боль, и потекла кровь. Пришлось снова лечь и зализывать рану. Песцы, нетерпеливо визжа, поскакали вперед, навстречу восхитительным запахам.
Пока Умка лечился, потянул утренний ветер, стена тумана дрогнула и поползла в сторону. Серые волны рассвета осветили воду, и медведь заковылял к ней. В широкой полынье, подернутой клубами испарений, ветер гнал тяжелую серую рябь. Умка остановился на ледовом берегу.
- Уак! - предостерегающе вспыхнул утиный голос: - Га-грак!
От ледовой кромки торопливо двинулись гаги. Крупный самец, предупредив стаю об опасности, замыкал шествие. Прилетела белая чайка и суматошно загорланила:
- Йи-ри-рир-ли!
Пометавшись призраком, она растворилась в тумане. Умка продолжал стоять, чуть покачивая головой. Прибежали песцы, вытянули носы в сторону уток. Внезапно вода у ледяного берега заиграла блестками: в полынью выплыл косяк полярной тресочки. За ним второй, третий. И вот над водой бесшумно возник блестящий черный шар. Умка окаменел: нерпа! Шар полежал на воде и так же бесшумно исчез. Умка припал ко льду, подобрался для прыжка, глянул на песцов. Они уже развернулись задами к воде, - косили медовыми, с красным отливом, бусинами глаз через плечо. Все в порядке. Умка прикрыл черный нос и глаза здоровой лапой. Снова возник шар, и песцы завертели пушистыми хвостами, заголосили в два голоса:
- Кау-ке-ке-ква-кау-кау!
Все звери прекрасно знают, что нерпа невероятно любопытна. Да и как удержишься, когда на кромке льда творится такое? Глаза нерпы расширились чуть не во всю мордочку, и она медленно, поплыла к берегу, зачарованная невиданной картиной и неслыханной песней. Умка прикидывал: три прыжка… два… один!
Могучее тело метнулось над водой, в тот же миг нерпа нырнула. Этот ее нырок и следующие несколько движений были просчитаны в голове охотника, наготове были отработанные многими поколениями встречные приемы, Но помешала рана, о которой медведь забыл в пылу охоты. Под водой Умка увидел изогнутую в стремительном порыве добычу, взмахнул над ней лапой и замер: вспышка боли парализовала тело и на миг даже отключила сознание. Когда Умка пришел в себя, нерпа была уже далеко. Искрящиеся зеленые жгуты воды размазали очертания ее тела. Вихрем порхнул в сторону рыбий косяк, и все кругом стало пусто и безжизненно. Умка вынырнул и поплыл к ледяной кромке.
- Кау-кау, кау! - обиженно закричали песцы, увидев, что хозяин возвращается без добычи. Они заметались по берегу, а потом побежали вокруг полыньи, тычась носами под ледяные обломки: там можно было найти выброшенных штормом и вмороженных в лед рыбешек и рачков-чилимов.
Охотник еле выбрался на лед. С этой минуты начались его голодные скитания среди туманных полей, изобилующих пищей. Океанские воды плескали в ледяные берега, гомонили утиные стаи, в воде черные тучи рачков-чилимов сменялись косяками рыбы, повсюду блестели головы нерп, но все это было недосягаемо для раненого зверя. Однажды Умка нашел место, где один из его здоровых собратьев лакомился нерпой. Там ничего не осталось, кроме следов да пятен крови, и Умка долго выгрызал черный лед. Позже он встретил собрата, обедавшего у края льда. Тот зарычал. Умка лег на брюхо и, прижимая голову ко льду, пополз ближе. Покорная поза пришельца заставила здорового медведя оставить добычу. Он подошел к Умке, и они обнюхались нос в нос, а потом Умка поскулил и двинул вперед лапу. Здоровый соплеменник тщательно обнюхал ее и осторожно полизал рану. Затем глянул на остатки пищи, снова обнюхал раненого и, поворчав, прыгнул в воду. Он плыл вперед, не оглядываясь, пока не скрылся в тумане. Умка набросился на еду. После этого случая он окончательно понял, что сам добыть живую пищу не в состоянии. Значит, надо выходить в тундру. Там можно найти вот такую еду, уже пойманную другим живым существом. Для ее добычи не нужны сила и ловкость. В тундре часто встречается добыча, уже пойманная человеком. Она никому не принадлежит, как не принадлежали никому и остатки его пищи. Это так естественно; оставить то, что не в силах съесть. Кругом полно голодных, пусть пользуются. Ведь многие помогают в охоте, как песец. Или добры, как этот соплеменник.
* * *
Семка остановил Лошадь на верху длинного пологого склона, уперся грудью в лыжные палки. Впереди, в облитых звездным светом снегах, мерцали цепочки электрических огней. Концевые в средней цепочке отливали яркой синевой: по краям поселка на столбах висели пятисотки. Поселок тонул в необъятных просторах, и отсюда казалось: подставь горсть - и он весь уместится в ней. Особенно если вытаять дыханием снег. И сверху прикрыть другой ладонью, а? Тепло там и уютно. Ох ты, дом родной. Господи, как же хорошо увидеть все это, зримо ощутить присутствие людей! Ведь сидишь в своей избухе, знаешь, что они есть, а душу грызет такое чувство, что будто бы и нету. Раз в сутки на связи поговоришь с радистом, но его пискучий голос в ворохе небесных помех и не воспринимается как живой. Так, что-то вроде магнитофона.
- Считай, добрались, черный мерин, - Семка ласково похлопал пса камусной рукавицей и засмеялся от избытка нахлынувших чувств. Пес нетерпеливо дернул постромку и заскулил.
- Пошли, пошли, - Семка натянул ремешок, привязанный к поясу. Пес рванул, и Семка заскользил к поселку. На краю, вблизи полярной станции, опутанной антеннами, с фыркающим у дверей вездеходом ГАЗ-71, Семка отцепил пса и кивнул на поселок:
- Все это тебе на три дня, Лошадь. Заслужил. Дуй.
Пес лизнул хозяина в бороду и исчез среди заваленных снегом домов.
- Наскучал один-то, без своего племени, - устанавливая лыжи в сугроб, сказал Семка. - Зверь, а тоже - давай компанию. Ну, тут общества хватит. Гуляй, не ленись… А вездеход чей? А-а, старателей. На праздничную торговлю прибыли. Ну, вперед!
Мимо магазина и школы-трехлетки Семка пошел к длинному, похожему на сарай зданию пошивочной мастерской, ввалился с клубами пара в цех. На широких, потемневших от жира скамьях вдоль окон сидели пожилые чукчанки, мастерицы по выделке меха.
- Како! - удивился Питычи, бывший знаменитый охотник, а ныне пенсионер и бригадир в пошивочной: - Етти, Семка, пришел! Как твои дела?
- Распрекрасно, старик, дела, - с расстановкой, солидно сказал Семка и повернулся к мастерицам: - Ет-тык, здравствуйте!
Затем он снял рюкзак, вытянул оттуда легкий мешочек и тряхнул за углы. По полу легко зашуршали песцовые шкурки.
- Пятнадцать, - небрежно сказал Семка. - Двенадцать - должок к плану, остальные, - сверх. Знай наших, Питычи!
- Семка нымэлкин охотник, - сказал Питычи. - Хороший. А зачем еще оставил? - бригадир показал на рюкзак.
- Чего? А-а… Да ничего не, оставил! - Семка сердито перекинул рюкзак за спину. - "Карат" там, рация. Так и зыришь кругом, дед. Бери вот, что дали, отмечай в своих бумажках да выводи цифры… Оста-аа-авил… Ладно, я побежал. В баньку надо успеть, пока народ еще по конторам.
От мастерской Семка прошагал метров пятьдесят и свернул к детскому садику.
- Ой! - сказала Нина Пенеуги. Раскосые глаза ее распахнулись карими глубинами. Семка затрепетал: вот ухнет сейчас в эти глубины, и никакого оттуда возврата… Ну и хорошо. И прекрасно. Лучше этих глаз ничего на свете нет!
- Се-е-емочка-а, - прошептала Нина.
- Приехал, - хрипло выдавил Семка и притянул девушку, легко обхватив тонюсенькую талию. - На Лошади. Пушнину сдал да сюда… Теперь в баню. Когда освободишься?
- Семочка, ылгу лынъе, - опять шепотом сказала Нина. - Любимый… В восемь же мы закрываем, приходи прямо домой, все приготовлю. - Она помолчала, и робко добавила: - Не пей только, а? Не надо.
- Не бойся, - сказал Семка. - Все будет путем.
На улице он постоял пять минут, глубоко подышал и, стянув с головы малахай, подмигнул дрожащим звездам:
- Замерзли, братцы? Ничего, на свадьбе всех согрею, потерпите. Вот отгуляем Новый год и тогда… - Он весело засмеялся, и тут взгляд его упал на узкие окна конторы. Семка нахмурился и пошел туда, в кабинет директора.
Директор совхоза Золотарьков Исаак Наумыч, коротконогий волосатый человек с висячим носом, крепко стиснул его руку и ткнул кулаком в мех кухлянки на груди:
- О, герой! Настоящий промысловик стал! Сдержал я свое обещание? Сдержал! Какой участок выделил!
- Хороший участок, - кивнул Семка. - Пока пашешь.
- А что ты хотел? Не напашешь - не попляшешь. Ну, рассказывай. И показывай. Порадуешь чем к празднику? - Золотарьков протянул руку к рюкзаку. Семка сбросил плечом лямку, отдал. Директор дернул шнурок, склонился к широкому брезентовому зеву. - Ну-ка… ну-ка… Ого! - Он торопливо сунул руку внутрь и выскочил на середину кабинета, под люстру с тремя стосвечовыми лампами.
- Моло-о-одец, Сема. Честно - не ждал… Охотник! Да - ох-хотник! Вырос, выучили! Такую добычу надо спрыснуть! - Он оглянулся на дверь, скользнул глазами по плотно задернутым гардинам на окнах и торопливо ушел за стол, согнулся к тумбе. Там Золотарьков сунул на нижнюю полку сверток из рюкзака, а с верхней достал бутылку и блюдце с карамельками, налил полный стакан и поднес Семке.
- За удачу. Чтоб чаще в руки шла, - рука Золотарькова, держащая стакан, дрогнула, и водка плеснулась на волосатые пальцы. Семке стало еще тоскливей, и внутри сделалось пусто.
- Не надо, - сказал он. - В баню мне…
- Ну и что? Перед банькой - святое дело. Глотай, говорю!
Семка вздохнул. Не ругаться же… Запрокинул голову, вылил водку в рот. Она проскочила водой: после долгого воздержания, да с мороза, рот и горло не ощущают вкуса и крепости, а нос - запаха. Как родниковой воды выпил. А через минуту там, в желудке, словно кто костерок запалит. И с каждым мгновением ярче и ярче. Жарче и жарче.
- Эрмечин! - Золотарьков похлопал его по спине, кивнул на бутылку. - Богатырь! Распоряжайся дальше, я сейчас…
Он снова присел у тумбы, распахнул дверцу.
Вытерпеть, пока уйду, не может, подумал Семка. Жа-аден. На этом и сгоришь, Ясак Умелыч. Только и меня утащишь, гад… Семка вылил остатки из бутылки и проглотил. Костер горел высоким пламенем.
- Давай, давай! - возбужденно кивнул Золотарьков, захлопнул дверцу и выпрямился. - Так… Сколько писать-то?
- А насчет "Бурана" как? - спросил Семка. - Вечно на ездовой собачке мотаться?
- "Буран" сюда не путай, - у сказал директор. - С ним полная ясность. Цену ты знаешь - медведь. Если бы мне, так давно с тобой на чем-нибудь другом сошлись. Я человек, хе-хе, покладистый, сам знаешь. А товарищ из райцентра, - Золотарьков высоко поднял указательный палец и посмотрел даже на него - на достаточную ли высоту поднял, - товарищ из райцентра ничего другого не желает. И распределением занимается он сам, лично. Так что - не взыщи… Теперь вернемся к нашему уговору. В этом сезоне ты мне еще должен…
- Знаю, - буркнул Семка.
Ну, волчина. Хватка крепче милицейского браслета. Наверняка никто в районе ничего не просит. Врет. Все сам схапает. Правда, ходят слухи, сестра жены за каким-то начальником. Да лучше не связываться, не обеднеем…
- Знаешь - прекрасно. Так сколько писать?
- Десять, - сказал Семка. - И бумажку на аванс, пару сотен.
Из конторы Семка, перелезая сугробы, побрел в сторону своего домика. Навстречу откуда-то вылез Гера - ас-механизатор - и, растопырив руки, закричал:
- Кого я вижу! Семка! Господи!
- Меня видишь, правильно, - сказал Семка. - Привет, Гера. Водки выпить хочешь?
- А кто ее, заразу, не хочет? - философски заметил Гера. - Вон банщик Каромай недавно от жены спрятал бутылку против дома, под фонарным столбом, в снегу. Приходит утром - бутылка пустая, а столб стоит вперекос. Жуть… Но где сейчас достанешь, вот какой вопрос: сухой же закон. Только завтра вечером праздничная торговля начнется.
- А это что? - Семка показал бумагу. - Работать надо, Гера. Копытить. Пойдем, поможешь. Да ребят надо крикнуть: десять пузырей всем хватит! Имею полное пр-раво!
- Ох ты! - сказал Гера. - Тогда ко мне, У тебя нетоплено, а у меня ажур: мамуля дежурит, мурцовки полны кастрюльки. Картошечка жареная, свининка тушеная, огурчики с хрустом.
- К тебе так к тебе, - согласно кивнул Семка. - И еще куда - тоже. Везде пойдем! Нам чего? Имеем право! Ясак добро дал, сам!