Там лежала еще одна, коричневой масти, важенка-трехлетка. Тоже с вырезанным языком. А дальше, с интервалом метров в двадцать, - внутренности трех оленей. Все - важенки. Но тут ребята почему-то оказались до мелочей хозяйственными, все забрали: и рожки, и шкуры, и головы. С этих все подчистили, а две туши бросили целиком? Не вяжется… Места не нашлось в вездеходе? Может, и так: рыбы много погрузили, судя по остаткам на косе… А если просто испугались? Увидели, что вертолет сел на место "рыбалки", струхнули и - ходу. Только и всего. И не стоит искать каких-то сложных причин. Хапужьи мыслишки и планы далеко не спрячешь, они всегда как на ладони, и не видит их тот только, кто видеть не хочет. И стоят они испокон веку на трех китах: поймать момент, ухватить и спрятаться.
- Дрянь мы с тобой будем, если упустим этих добытчиков, - сказал Егор Валету. - Но пора малость передохнуть. Оглядись пока.
Он еще побродил вокруг, посмотрел следы оленей. Откол голов на пятьдесят. Недоглядели пастухи, самые ярые любители грибов и удрали. Правда, грибной сезон кончился, но почерневшие шляпки торчат вокруг вон как густо.
Ниже по реке, у поворота, приглашающе завизжал Валет. Егор пошел к нему и увидел пса на песчаном пляжике, по размерам как раз для костра и палатки. Рядом в Прозрачную катился один из горных ручьев, на кустах торчали застрявшие с половодья охапки плавника.
- Что и надо, - одобрительно сказал Егор.
Из многочисленных горных расщелин пополз вечерний тусклый туман. Он валил тяжелыми холодными клубами, словно кто-то в горах зажег сырой негреющий костер. В ручье раздавались частые сочные шлепки. Егор прошел по нему немного вверх. На перекатах метались темными тенями крупные хариусы, кое-где взблескивали серебряными боками пыжьяны и чиры. Небольшие бочаги битком забиты рыбой. В одном, глубиной метра в полтора, плотно стоял гольцовый косяк. Вот они где спасаются. Отрава ползет по Прозрачной от зимовальной ямы, и все живое бежит в притоки. То, что успевает и может бежать. А всякие там таракашки-букашки да жучки-ручейники быстро бегать не могут и умом особым не наделены. Их участь решена. А стало быть, участь рыбы тоже - какая зимовка без питания…
Пока нагорал в костре жар, Егор поймал тройку хариусов на ужин, привязал за кусты палатку и сунул туда кукуль. Подползли сырые клубы тумана, и охотник сел к костру.
Властительница наша, природа-матушка, и что у тебя за манера прятать эти грабежи? - невесело подумал он. - Как погуляет по твоим просторам какой-нибудь ухарь, потопчет, поуродует живое тело, так ты сразу норовишь шрамики туманчиком, снежком или дождиком прикрыть, обмыть, замазать. Стыдно своих разудалых деток? Ты бы наоборот солнце поярче, света побольше на это безобразие: смотрите, мол, люди, что вы делаете со своей матерью! Авось один застыдится, другого народ, наглядевшись, приструнит. А ты все прячешь, являешь им не к месту свою бабью, материнскую жалость. Стыдлива не в меру там, где гласность и твердость нужны… Да, молчишь… Так, молча-то, втихую, - неизвестно до чего и докатимся. Сегодня туманом да ночным дождичком замоешь кровь, а завтра ветерком подметешь - вроде ничего и не было. Однако в душе человеческой от этих картин - а он все видит - растет и растет пластом мутный осадок. И пласт этот в будущем неизвестно, как себя проявит, каким качеством на свет белый вылезет…
Валет, жмурившийся на огонь по другую сторону костра, поднял голову и заворчал.
Егор огляделся. Вроде тихо-спокойно, ничего не видать. Тогда он палочкой разровнял угли, уложил сверху рыб, сбоку поставил консервную банку, наполненную водой из ручья.
Валет опять зарычал без злости в голосе. Все же идет кто-то. Ага - вот. До ушей Егора донесся голос. Шел пастух и негромко распевал походную песню, в которой слова навеваются путевыми событиями, пейзажем, говором реки, шелестом кустов и криками животных.
Егор привстал и увидел за кустарником человека в пестрой ситцевой камлейке, надетой поверх летней кухлянки. На груди его висел бинокль в футляре, под локтями согнутых и отведенных назад рук, повыше поясницы, торчала поперек тела винтовка. Это же Омрит, пастух из четвертой бригады, недавно вернувшийся из армии, с действительной. Не иначе - откол ищет.
Омрит шел, чуть приволакивая ноги и покачиваясь, неторопливым на вид, но довольно быстрым тундровым шагом, которым могут ходить только пастухи, охотники да опытные геологи. Шаг этот рассчитан на многие часы без перекуров, изобретен и отшлифован в безмерных тундровых просторах.
Омрит шел и пел:
Вот и речка Нравкэрыкэн!
В голубых богатых водах
Отражается сияньем
Блеск живительный огня.
Человек готовит ужин.
Наловил он свежей рыбы,
Положил ее в пэнъёлгын -
Жаром пышущий костер.
Он еду давно идущим
И ночлег в тепле предложит,
И разделит кружку чая
С утомленным пастухом!
Егор тепло улыбнулся, перевернул на углях хариусов. Как чувствовал гостя - трех рыб выловил.
Омрит перебрел речку и вышел к костру. Увидев Егора, удивленно заулыбался, сказал:
- Како! Михалыч! Етти, Михалыч, здравствуй! А рация говорила: охотник Мартский улетел в районный поселок. Обманула?
- Здравствуй, Омрит. Правда, собрались с Валеткой недельку передохнуть до начала сезона, да не вышло, дела задержали.
Валет обнюхал пастуха, дружелюбно помотал хвостом и подставил голову ему под руку. Омрит тронул лоб пса, почесал за ухом, и Валет, довольный тем, что ритуал встречи выдержан в рамках древних традиций, снова улегся и одобрительно постучал хвостом по песку.
Вода в банке закипела, охотник сыпанул туда горсть заварки, подождал, когда булькающий кипяток свернет ее в серединку и утопит на дно, а уже тогда чуть отодвинул от углей и прикрыл шляпой - пусть преет.
Омрит уложил винтовку под стену палатки, там же примостил и легкий рюкзачок, предварительно достав из него эмалированную кружку, пачку галет и полоску сушеного оленьего мяса.
- За отколом? - спросил Егор.
- Да, пошел искать, - сказал Омрит. - Очень любят олешки последние грибы.
- Много убежало?
- Пятьдесят и шесть. Наверное, в Сыпучих горах, - Омрит показал на кряж. - Там с восточной стороны грибные склоны и трава густая, долго не желтеет. А зимой почти не бывает снега - ветер уносит вниз. В гололед мы всегда приводим стадо на эти горы. Ты, Михалыч, давно здесь ходишь? Не видел оленей?
- Видел, - Егор вздохнул. - Только не всех. Здесь какая-то шпана на вездеходе шаталась, постреляли из твоего откола пять штук важенок. Остальные - ты верно рассудил - убежали в Осыпные. Там и найдешь.
- Какомэй! - встревожился Омрит. - Как так? Где стреляли?
- Эвон там, на бережку.
Омрит поднялся и пошел к месту убийства оленей. Быстро смеркалось; тундру накрыла скоротечная полупрозрачная августовская ночь. Вернулся он скоро, взял из рук Егора налитую кружку, торопливо похлебал полуостывший чай и отрывисто сказал:
- Совсем плохие люди.
Егор молча придвинул пучок веток с разложенной на них запеченной рыбой. Подцепив кончиком ножа шкурку с подгорелой чешуей, сдернул ее с двух рыб, посыпал запарившие горячим ароматом тушки крупной солью и пригласил Омрита:
- Давай, парень… Иди, Валетка, покушай, - он отложил третью рыбу в сторонку.
- На прииск приедешь, в лавку пойдешь - все есть, - сказал Омрит. - Кушать - чего хочешь, промтовары всякие, денег людям много платят, навалом… Зачем кораны - домашнего оленя стрелять? Я служил на материке, смотрел - коров никто не стреляет. - Омрит помолчал, потом взял банку, вытряхнул старую заварку и пошел к реке.
- Погоди, - сказал Егор. - Нельзя там воду брать. В ручье черпани.
Омрит остановился, посмотрел вокруг непонимающим взглядом.
- Отравили они речку, - потупясь, сказал Егор. Ему вдруг стало нестерпимо стыдно перед пастухом, словно сделал это подлое дело он сам, своими руками, грубыми замозоленными пальцами, искореженными профессиональной болезнью рыбаков и охотников Севера - ревматизмом. Но он собрался с духом и докончил: - Аммонитом травили рыбу на зимовальной яме. На Гольцовой. Мой охотучасток… Не уберег.!
Омрит вернулся к костру, бросил банку и полез за папиросами. Закурил и тихо сказал:
- Четыре года назад у нас в бригаде оставалось три богатых речки. Красная, где жила рыба кимгин; Широкая, где зимой всегда ловился хариус; и Прозрачная, где осенью мы готовили рыбу на всю зиму и никогда не трогали зимовальные ямы… Красную убили два года, назад, прошлым летом - Широкую. Теперь - эту… Разве никто не должен отвечать за свои дела? Где же закон? О нем все кругом говорят уже много лет… Когда о человеке много говорят, ему скоро надоедает, и он начинает спать… Закон тоже как человек?
Омрит замолчал. Глаза его понемногу сузились до еле видных щелей, живое лицо, на котором несколько минут назад играл каждый мускул, словно переплавилось в холодный и крепкий камень.
- На оленей-то они после Гольцовой напоролись, - сказал Егор. - А сейчас должны к Палявааму подходить. Но думаю - за реку они не уйдут: когда с этих гор на Прозрачную туманы лезут - по той их стороне, северной, дождик идет. Это я давно приметил. А раз на Палявааме сейчас дождик, его никакая техника не одолеет, сам знаешь. Потому и думаю - нет им дороги, будут шататься вдоль берега, пока паводок не сойдет. Если увидишь где, так имей в виду, я - в устье Прозрачной или где рядом, на их следах. Может, в лицо кого узнаешь, а на худой случай - номер машины…
- Мне оленей искать надо, - отчужденно сказал Омрит, бросил в угли костра окурок и потянул к себе рюкзак, потом винтовку: - Пока вездеход поймаешь, их всех убьют.
- Ну-ну, - сказал Егор.
Он молча смотрел вслед Омриту. Фигура уходящего пастуха заколебалась в полутьме, контуры потекли, и она постепенно растаяла. А над тундрой, словно из ниоткуда, словно рожденный скалами, травами, рекой и туманами, зазвучал голос:
Неужели будет время:
На земле все станет пусто
И увидеть смогут люди
Только камень в мертвых водах.
Только небо, как кэргычин -
Как холодное стекло?
Лишь Полярное сиянье
Будет лить потоки света
На убитые просторы.
Чтобы стало ясно людям,
Что наделать могут руки
Без совета с головой…
* * *
Прозрачная, поджатая слева частыми увалами, липла к осыпям кряжа и за тысячелетия сильно размыла их, нагромоздив в свое узкое ложе ржавые, с рваными краями плиты и валуны, отшлифованные еще древними ледниками.
Воздух загустел, стал плотнее. И туман - не туман, и дождь - не дождь. Не каплет и не брызжет, а почти насквозь влажный, местами прямо, как говорится, до костей.
Колея ползла и ползла левым берегом, петляла змеиным следом, резала уступы, мяла кустарник, рвала пласты торфяника над поймой. Теперь засочится по этим колдобинам вода, побегут ручьи, настынут зимой ледышки. Через пару лет ухватит берег паутина мелких поначалу овражков. А потом… Ах, балбесы!
Егор остановился. Прямо в русле, среди камней, лежала металлическая бочка. От притопленного отверстия ползла по течению радужная бензиновая пленка. Эк их угораздило тару в реку швырнуть! Никогда домой не увозят, бросают, где заправились. Ну отнесли бы на бережок, повыше.
Егор полез в воду, взял бочку и занес на увал. Прибежал Валет и тихо, предупреждающе зарычал. Охотник глянул вдоль реки и там, где она заворачивала за очередную осыпь, увидел людей. Было до них метров семьсот. Один стоял у воды, а второй шел к зарослям ивняка на пойменном уступе. Там он сунул в кусты продолговатый предмет, - Егор не успел заметить, что именно, - после чего оба зашагали вниз и скрылись за поворотом. Валет продолжал еле слышно рычать.
Они? Скорее всего. Кому, еще тут шататься в разгар промывочного сезона? А кстати, эти разбойнички как в тундру попали в дни, когда по приискам даже любой завалящий человек на счету? Чудно все это…
- Ну, Валетка, пойдем знакомиться, - сказал Егор. - Теперь они не уйдут: по этим терраскам только на первой скорости и проползешь. Мотора не слыхать, значит, стоят. Да в кустики не забыть глянуть - что они там упрятали?
Егор шагал вперед, а Валет все рычал, причем совсем тихо. Он явно прятал голос. Наконец закрутился на месте и дернул хозяина за отворот сапога.
- Чего ты? - настораживаясь, шепотом спросил Егор. Пес чуть взвизгнул: предупреждает о какой-то новой опасности. Охотник внимательно осмотрел берега и впереди сквозь рыжий ивняк засек шевеление. Кто-то еще ходит. Тогда подождем, посмотрим…
Прошло около минуты. Кусты зашевелились, и на гальку вышел медведь в блестящей, темно-бурого цвета шубе с белым нагрудником. Валет нетерпеливо заерзал, сдерживая голос, заскулил.
- Тихо! - жестко сказал Егор. Пес умолк и застыл.
Медведь задрал нос, понюхал воздух с той стороны, где исчезли люди, и полез в кусты.
Егор присел за большой камень, достал бинокль: интересно, что там выволочет Потапыч? Пока медведь ворочался в кустах, охотник достал и снарядил ракетницу - если разбойнички вернутся, непременно захотят получить такую прекрасную осеннюю шкуру. Ракета и сгодится, чтобы упредить их стрельбу.
Медведь вылез наконец из кустарника и уселся на галечнике, держа в передних лапах… геологический лоток! Вот те раз! Никак эти бродяги и золотишко моют по дороге? Да-а, деловые ребятки. И, выходит, никаких страхов не чувствуют, хотя личный поиск наглухо запрещен, по головке за это не гладят, а расценивают как подрыв экономики государства. По такой серьезной расценке и статья соответствующая… Что же выходит? Оленей бросили: испугались… а с лотком - герои? Опять не вяжется. Значит, не так прикидываю…
Медведь между тем понюхал снасть и пошел в реку, на самую быстрину. Там присел, черпанул воды и начал полоскать. Движения его были неуклюжи, но некоторыми деталями напоминали движения промывальщика. А два-три оказались так точны, что Егор не утерпел и вначале - улыбнулся, а потом захохотал. Медведь расплескал из лотка воду, затем долго смотрел внутрь, конечно, пустота там. Тогда он снова зачерпнул полный лоток ж принялся полоскать. После четвертого захода медведь сел: прямо на быстрине и долго думал. Даже несколько раз чесал в затылке.
Он же рыбу ловит! - наконец понял Егор. - Наблюдал, видно, из кустов и решил, что люди именно этим промыслом занимались в речке. Ну, Потапыч, - удружил-потешил!.. Давай-ка еще раз… Так… Та-ак!.. Что, опять пусто? А ты понюхай. Теперь поплюй туда на счастье. Во! Теперь снова… Ну что тут поделаешь - опять пусто!.. А ты… У-у-у, так не годится!
Медведь вдруг досадливо рявкнул, выпрыгнул на берег и хватил лотком о камень. Брызнули желтые щепки. Егор забился в припадке смеха, уткнув рот в рукав телогрейки. Валет, рыча, принялся бросать песок задними лапами. Когда приступ веселья чуть отпустил, Егор выглянул из-за камня снова. Медведь, приплясывая, топтал остатки лотка. Расправившись с коварной рыболовной снастью, он задумался и снова стал чесать в затылке. Больше Егор терпеть не мог. Хохоча, он встал и, обхватив живот, согнувшись, побрел к рыболову. Медведь, как ни был занят, враз заметил движущийся предмет, определил, что это человек, увидел бегущую к нему собаку, обиженно рявкнул - обманули, да еще и мешают - и полез в кусты.
Егор досмеялся, вытер слезы. Расслабились чуть - и хватит. Давай-ка снова душу в кулак, мысли на контроль: неизвестно, далеко ли за поворотом добытчики. Могли и услышать медвежий голос, тогда непременно вернутся. Добытчика определяет первостатейная черта в характере - жадность. И как вести они будут себя при встрече - загадка. Всякое бывает. Одни киснут, другие - наоборот.
Охотник дошел до кустарника, посмотрел следы. Вот так новость! Сапожки совсем не те. Одна пара, во всяком случае, - точно. Совсем крохотные сапожки на крохотной ножке… Женщина? Да, вот-и каблучок. Она, родимая, она. Какую мужицкую ногу в такой - чуть больше ладони - сапожок сунешь? И второй след: хоть и болотники, но на пару размеров меньше, чем у Гольцовой ямы. Вот так задачка… Еще двое в компании? Да с лотком? Да из машины всю дорогу не вылазили? И - женщина? Хм. Как говорится, свежо предание… Геологи это. Точно. И стоят где-то рядом. Работали с утра, а теперь обеденное время, пошли к палатке, лоток сунули в кусты, чтобы зря не таскать…
Валет, задрав хвост, носился по косе, нервно нюхал следы.
Уже не таясь, Егор пошел за поворот и на берегу заросшей бурой осокой старицы увидел пасущуюся лошадь. Она тоже подняла голову и посмотрела на них. Валет рванулся вперед. Когда до лошади осталось с десяток прыжков, та резко повернулась к псу задом, махнула хвостом, взбрыкнула и заржала:
- И-и-гро-го-гро!
Валет остановился, удивленно разинул рот, а потом восторженно завопил:
- Арр-аф-аф-аф!
- Это, Валя, лошадь, - сказал Егор. - Видишь, она как олень, только рогов нет и хвост метелкой - комара гонять.
Валет побежал вокруг лошади, дружелюбно замахал хвостом. Та, не поворачиваясь, косила глазом.
- Это якутская лошадь, - продолжал Егор. - Она и копытить умеет, как олень, и мясо есть, и соленую рыбу любит. А работягу - поискать. Очень хороший зверь. Жаль, почти не осталось их у геологов, гоняют по новой моде на "Буранах"… Пошли, Валя! Будет время - познакомитесь и поиграете.
Чуть дальше за лошадью на чистенькой терраске в мягкой ягельной подушке стояла палатка, а внизу, на песке, горел костерок. У огня с волосами, распущенными по плечам светлыми волнами, сидела женщина, а рядом, с ветками сушняка в руках, - молодой паренек, У ног женщины на куске полиэтилена стояла банка колбасного фарша, лежали галеты и сахар. И женщина и паренек смотрели на пришельцев.
Валет глянул на Егора. Охотник был спокоен, и пес приветливо - подал голос:
- Рр-аф!
Женщина положила на полиэтилен перочинный ножик, легко поднялась и, протянув руку, шагнула навстречу.
- Охотник я совхозный, Егор Михалыч Мартский, - сказал Егор.
- Наталья Сергеевна Быстрова, начальник поисковой партии, - представилась женщина. - А это наш промывальщик…
- Алеша, - кивнул паренек.
- Давайте к нашему столу, - женщина повела рукой. - Гость к обеду - хорошая примета.
- Чайку с дорожки - благодать! - бодро сказал Алеша.
Валет пошел "под руку", совершая ритуал знакомства.
Егор шагнул к закипающему чайнику:
- Воду в речке брали?
- А где же еще? - удивился Алеша.
- Выливай, травленая вода.
- Да вы что? Мы тут половину лета…
- Выливай, парень, - охотник огляделся. - Во-он с камней сочится, там и набери, да хорошенько ополосни посуду.
- Что случилось, Егор Михалыч? - встревожилась женщина.
Охотник рассказал.
- Господи, а я-то! - всполошилась Быстрова. - Сколько лет хожу в поле, а не догадалась, только удивительно стало: Алеша тут с техником в июле ручьи мыли, так рассказывали, что Прозрачная рыбой кишит. А сейчас добрались - гольца дохлого на перекате нашли, расклеванного, да недалеко чайку, тоже мертвую. И все. Походили кругом - тишь и гладь, бочаги пустые, вода какая-то… - она помолчала, подыскивая слово, и сказала вроде непонятно: - Безлюдная…
Но Егор понял.
- Так это они, значит, напакостили, - продолжала после молчания Наталья Сергеевна, - во-он, там, на бугорке. Пойдемте, покажу.