- Фамилию надо вашу, имя-отчество и место работы. Протокол оформлять будем на лов рыбы незаконными способами в запрещенном месте, на речную потраву, а также на незаконный отстрел домашних оленей.
- Ну, накрутил; "незаконный-запрещенный!" Может, как миром уладим? Нет? Ладно, молчу, молчу… Нет - так нет. Попали, так будем отвечать, что тут поделаешь. Значит, пиши: "Гришин, Владимир Львович, горный мастер прииска "Весенний"… Бумаги нет? Дать ему бумаги. Гаврилыч, мигом! Обеспечь инспектору условия для работы.
Гришин распоряжался четко и серьезно, ни тени насмешки не было на лице и в голосе. И Гаврилыч, ошалело поглядывая на мастера, извлек из продуктового ящика помятую школьную тетрадку, из кармана карандаш.
- Что еще требуется? - спросил Гришин.
- Кто-нибудь со мной в машину, рыбу считать надо при свидетеле, - сказал Егор.
- У-у, считать! Пиши на глаз - согласен, подмахну. Десятка разницы - какой разговор! Мы люди щедрые.
- Не положено, - сказал Егор. - Да и не десятками тут пахнет.
- Водила! - позвал мастер Женю. - В распоряжение "начальства"! Просьба одна к тебе, инспектор, - пошустрее: нам не до тебя, машину государственную спасать надо. Заканчивай мигом да уматывай от греха подальше, чтоб глаза тебя не видели.
Егор пошел к вездеходу. Они с Женей расстелили в корме кусок брезента, стали опрокидывать на него ящики, считать и разносить рыбу в графы по количеству в виду. Там были чир, хариус и мелкий голец.
- Нам инспектор в клубе разъяснял на лекции, сколько стоит одна рыбка, да я забыл, - сказал Женя. - Тут много набежит из нашего кармана? - Он хмыкнул. - Вернее - убежит?
- При незаконном лове чир - тридцать рублей, хариус - пять, голец - рупь.
- Штра-а-афик! - Женя присвистнул. - А с гольцом шутишь? Расстраивать не хочешь? Ру-упь - ха! Самая вкусная на Севере рыба дешевле харитона? Не вижу логики.
- А ее у нас во многих вещах не видно, - сказал Егор. - То ли людям времени не хватает некоторые решения додумать, то ли умения увидеть дело шире. Хотя бы и с гольцом. На юге области, где кета да горбуша нерестятся, голец ест игру и потому объявлен вне закона. Но у нас, здесь, массового хода лососевых, кроме гольца, - нет, однако действует на всю область одно правило… А насчет вкуса я с тобой согласен - ни кета, ни горбуша против полярного гольца и близко не тянут… Однако эту недоработку пусть наверху решают, а ты мне на пару вопросов ответь по вашим делам. Олени, рыба - это понятно. Разбой, как говорится, для личного удовольствия и своего благополучия. А евражек-то зачем жгли? Потехи ради? Так у нормального человека разве возможен такой способ потехи?
- Эх-ма, - Женя покрутил головой. - У Гаврилыча они, пока мы спали, полбуханки хлеба утащили, пачку сахара да бутылку опрокинули, там со стакан оставалось… Да… свое - как ни крути. А за свое… - Женя замолчал.
- Я-ясно… - протянул Егор. - А что украли гагары там на дороге?
- Какие гагары?.. А-а-а… Те ничего. Просто Гаврилыч ружье пристреливал. Купил недавно, ну и палит в белый свет… Гаврилыч у нас мужик могучий, приисковой лавкой заведует… Вот такие дела-делишки, инспектор.
- Да-а, мужик виден… - задумчиво сказал Егор. - Зверь-мужик. Ладно, считаем дальше.
Егор составил два акта, отдельно по рыбе и оленям. Женя подписал тут же. Гришин на берегу прочитал мельком и тоже подписал, а Гаврилыч читал долго, сопел, хмуро поглядывал на Егора после каждого абзаца. Закончив читать, спросил:
- Ружье зачем приплел? Сетей тебе мало?
- Орудие браконьерства, - объяснил Егор. - Олени-то стреляны.
- Эге… Не стану я подписывать… накатал, як той… - Гаврилыч отбросил бумаги.
Охотник пожал плечами, вывел против его фамилии слова "от подписи отказался", сложил акты и упрятал за пазуху.
- Теперь исчезни, дед, не отрывай от дела, - сказал Гришин. - Видишь, машину замывает.
Егор повесил рюкзак на левое плечо, позвал Валета и зашагал к устью Прозрачной. Там он долго стоял и смотрел в тихо булькающую на последнем перекате воду речки.
Впрямь какая-то неживая вода. Паляваам вон зеленью - жизнью отдает, а тут никакого цвета, как стекло. Холодом даже на вид тянет… "как кэргычин, как холодное стекло", - всплыло в памяти. И Сергеевна точно определила - убитая река. Да, конечно, отмщение теперь свершится, но разве может эта мысль принести облегчение? Столько жизней оборвано…
- Э-э-эй! - донесся от стоянки крик. - Погоди-и!
Егор глянул назад. Гаврилыч бежал к нему, зажав в одной руке "гуся", в другой эмалированную кружку.
Валет зарычал.
- Спокойно, - сказал Егор. - Обычное дело - не терпится выпить.
- Ух, хо-хо! - пропыхтел Гаврилыч. - Была не была - мировую! А, начальник? А, Михалыч? Ружье бы только, строго нынче, второе разрешение сразу не выбьешь, накланяешься с ковриками да дубленками… Замажем, во, - он поднял бутылку, - да миром, як порядочные люди.
Никак не укладывалось в голове Гаврилыча, что оказалась сегодня бессильна сама бутылка, всемогущая, открывающая любые двери и души.
- А я, чи шо, круглую зиму и выпить, и хлеб свежий… все обеспечу на твой участок, друзьями будем.
- Ох, нет, Гаврилыч, - сказал Егор. - Не проси, не будет меж нами мира. Пойдем, Валетка.
Пес затрусил вперед. Егор шагнул следом.
- А тогда вот тоби! - гаркнул сзади Гаврилыч.
За спиной Егора что-то стеклянно лопнуло, и на шею обрызнули капли. Он повернулся и увидел совершенно обалдевшее лицо Гаврилыча. По его голове и одежде текла красная жидкость, в поднятой руке торчало полбутылки. Егор ничего не успел сообразить, как в уши ударил тугой раскатистый звук. Винтовка! Егор бросил взгляд за спину Гаврилыча. Там, на одном из широких склонов Осыпных гор, он увидел цепочку пестрых оленей, а выше, над ними, стоял Омрит с винтовкой в левой руке. Тогда Егор вновь оглядел Гаврилыча. Тот застыл монументом, только глаза вращались в орбитах быстро и, похоже, в разные стороны. Вразнос пошли глаза. Шок. Но ничего, очухается. Голова у него крепкая, замечательная голова. Такую голову и прямое попадание едва ли возьмет.
Егор обошел его и направился к пастуху.
- Наше-ел! - Омрит, улыбаясь, показал на оленей.
- Как же ты успел, парень… - трудно выговорил Егор.
- Немножко не спал, - ответил пастух.
- А вот мы с Валеткой оплошали.
- Я видел, - сказал Омрит.
И тут они услышали натужный скулящий рев.
- Вездеход, - прислушался пастух. - Большой самый.
- Да, - кивнул охотник. - ГТТ. Наверное к этим, на помощь.
- Там трое идут, - Омрит кивнул в сторону увалов. - Сверху видно. Одна, наверное, женщина.
"Сергеевна с Алешей, кто еще, - подумал Егор. - Зачем?"
- Они идут к Палявааму, - Омрит кивнул на браконьерский вездеход.
- Пошли и мы, - сказал Егор.
Быстрову с промывальщиком и навьюченной Девой они встретили метрах в ста от стоянки браконьеров.
- Кто стрелял? - поздоровавшись, спросила она.
- А вот земляк, - Егор улыбнулся, - для профилактики. Вы-то зачем сюда, Сергеевна?
- Да так… Вспомнила, что охотник без оружия.
- Ишь, - сказал Егор. - А сама-то…
Она тряхнула тяжелой копной светлых волос и улыбнулась:
- Мое оружие известно с начала четвертичной эпохи. Откуда эти… убийцы?
- С "Весеннего". Под началом горного мастера Гришина.
- Даже так? Интересно… Пойдемте посмотрим.
На противоположном берегу из широкой ложбины выполз вездеход ГТТ с переделанной вверх выхлопной трубой и, переваливаясь, словно пароход на волне, по буграм пошел к Палявааму.
- Это райисполкома вездеход, - сказал Омрит. - Культбригада.
Они подошли к стоянке, и Егор заметил, что еще на расстоянии Наталья Сергеевна прямо впилась взглядом в Гришина. Шагала, не отводя глаз, даже под ноги перестала смотреть и ставила их невпопад: то на кочки, то в провалы между ними. Шаг стал неуклюж, несколько раз молодая женщина, взмахивая руками, чуть не упала, но взгляда не оторвала. Наконец подошла и стала против человека в цигейковом костюме.
- Этот самый, товарищ горный мастер Гришин, - сказал Егор.
А тот даже не повернул к охотнику голову. Он уставился на Наталью Сергеевну, и Егор увидел, что глаза его прямо кричали, вопили что-то, чего не мог или не имел права даже шепотом выговорить язык. Наталья Сергеевна тоже глядела в упор, а пухлые яркие губы ее начали постепенно растягиваться, пока не превратились в тонкие, плотно сжатые полоски.
- Это не Гришин, - наконец медленно сказала Наталья Сергеевна. - Это начальник горного участка "Весенний" Горюков Юрий Степанович, мой хороший знакомый и даже… друг. А Гришин… правда, есть такой горный мастер на его участке.
Егору видно было, как слова эти опустошили женщину. Она опустила голову, неуклюже, словно по солдатской команде "кругом", которую исполняла впервые, повернулась и снова тяжело зашаркала ногами по кочкам. В обтянутую зеленой геологической штормовкой спину ее черными пятнами застучали капли дождя. Вот он и собрался, давно висевший над землей и людьми тусклый осенний дождик…
Теперь понятно, почему этот Гри… Горюков торопил меня с уходом, подумал Егор.
ГТТ легко прошел перекат, выгнал перед собой на берег мутную волну и стал задом к вздернутой корме "семьдесят первого". Из высокой могучей машины попрыгали люди: заведующая отделом культуры райисполкома недавняя выпускница областного техникума Клара Пенеуги, киномеханик Эттувги и водитель Толик. И Егор и Омрит хорошо знали их. Каждое лето "культурники" колесили по тундровым кочевьям оленеводов с фильмами и лекциями, гостили и на охотничьих участках.
Толик сразу пошел к Жене, они достали трос и полезли в воду цеплять захлебнувшуюся машину.
Клара и Эттувги стали разглядывать браконьеров и спрашивать у Егора подробности убийства реки.
- А мы ехали в третью бригаду, все от геологов услышали по связи - и к вам на помощь, - сказала Клара. - Только опоздали, да?
- В самый раз! - сказал Егор. - Спасибо, ребятки.
Потом охотник показал на бугор с выжженной колонией евражек, и они пошли туда.
А минут через двадцать подошел вездеход геологов, вызванный Натальей Сергеевной. Виталий Иванов догнал в тундре и усадил женщину к себе в машину.
Водитель Женя полез в свой ГАЗ, а Толик - в ГТТ.
- Давай, дергай, на ходу заведусь! - крикнул Женя.
- Егор Михалыч, присмотри за тросом, - попросил Толик.
Охотник вышел к воде, кивнул. ГТТ заревел слоновьим голосом и пополз вперед. Трос натянулся, потом напрягся и поволок ГАЗ на берег, но за доли секунды до того, как вся буксирная система дрогнула, Егор увидел - стоял-то почти впритык, - как со среза выхлопной трубы браконьерского вездехода заскакали частые голубые колечки выхлопных газов. Это как же так… Трос еще не напрягся, а выхлоп уже… Значит… Вот откуда его веселье!
Дверь ГАЗа поравнялась с охотником, и Егор увидел ликующее лицо Жени. Тот тоже глянул на Егора и подмигнул с выражением, не допускающим никаких иных толкований, кроме "знай наших!".
- Ах ты парень, ах ты человек, ах ты умница! - завертев головой, сказал Егор, но за ревом двигателей и плеском воды никто его не услышал.
Клара принесла чистые белые листы бумаги, охотник забрался от дождя в кабину подошедшего геологического вездехода и стал оформлять акты задержания наново, уже с настоящей фамилией руководителя браконьерской группы. Геологи и киномеханик Эттувги вытащили оленей, расстелили под задним бортом машины брезент и стали считать гольцов из бочек, до которых у Егора в первый раз руки не дошли. Весь народ оказался в куче, только двое браконьеров стояли метрах в пяти да Женя копался в кабине.
Егор выписывал: "…хариуса - триста сорок четыре штуки; гольца…", когда на плечо ему легла рука. Охотник поднял голову. Рядом стоял начальник участка "Весенний".
- Ладно, старик, - дружелюбно сказал он. - Ну, напугали, согласен. И признаю - виноват. Хватит, а? Забирайте все, возместим любой ущерб, только без криков, ну… без возни, по-человечески. И ноги нашей в этой распроклятой тундре больше не будет, даю честное слово. И с участка впредь никого больше не выпущу без положенного разрешения инспекции. По рукам, дед? А то неудобно получается: передовой коллектив, в клубе стены грамотами увешаны, в прессе не раз отмечали, и вдруг - браконьерство, да с уголовной статьей. Под корень срубите всю воспитательную работу, разброд в коллектив внесете. Чувствуешь, а? По рукам?
Егор отодвинул плечо и отрицательно покачал головой.
- Ну демагог! - удивленно сказал стоявший рядом начальник полевой партии Виталий Иванов. И решительно добавил: - Не соглашайтесь, Егор Михалыч, такие номера не должны проходить.
- Разве можно прощать такое? - спросила Клара. У нее еще горел в глазах ужас от увиденного на бугре, лицо было бледно, по щекам текли перемешанные с каплями дождя слезы.
Горюков обвел взглядом лица остальных людей - все неумолимы. Тогда за их спинами ему почудились другие лица, они стали выплывать из прошлого и заполнять пустынную печальную тундру, берега убитой им реки, склоны сопок. Горюкову показалось, что конца не будет этим лицам. Вот черт, впервые такое. Откуда? Неужели попал по-настоящему? Да нет, вылезем, было же… Он тряхнул головой и опустил ее, освобождаясь от наваждения. Надо принимать меры, а то и вправду погоришь тут. Слетелись…
Егор закончил, развернул акт и сказал:
- Подписывайте кто-нибудь двое-трое. Вполне хватит.
Но к кабине пошли все. Все хотели быть причастны к акту справедливости, Образовалась очередь.
Горюков поднял голову.
- Вы что, ребята? - растерянно спросил он. - Люди же мы, люди! С работы выгонят! В коробе, что ли, бичевать? Ну, допустили нарушение, так за него стирать с лица земли - да?
- А вам других людей стирать можно? - спросил Эттувги.
- Стирать с лица земли! - шепотом произнесла Наталья Сергеевна. Она сидела в кабине, широко открыв глаза и устремив неподвижный взгляд в размазанный и плывущий от воды на лобовом стекле машины осенний мир.
Горюков прямо на глазах таял и съеживался. Даже цигейка начала морщиться на плечах и груди.
- Детей двое, - сиплым осевшим голосом неожиданно сказал он. - Жена сбежала на материк, не захотела тут… Год уже… Посадите вы меня, а детей-то… Детей-то куда? - он шагнул к Алеше, ухватил робу на груди промывальщика и закричал:
- Детей куда, я спрашиваю?! В детдом, да? Жизнь уродовать?! Младший, Семка, во втором классе, а уже мечтает - геологом буду!
Алеша, сморщившись, отцепил руку Горюкова и отвернулся.
Тот глянул на Клару:
- А Зинаида, в четвертом, - учительницей! Как теперь с ними? Как они будут на вашей совести?!
Клара опустила голову и носком резинового сапожка стала расковыривать моховую подушку под ногами.
Горюков бросился к Омриту, схватил его за руку и, глядя в непроницаемое лицо, крикнул:
- Дети, понимаешь ты - дети!.. Ну, чилдрен - понимаешь? Маленькие еще, им отец нужен!
Омрит молча вырвал руку, скривил губы, как при сильной зубной боли, и отвернулся к Егору и Наталье Сергеевне. Горюков перехватил его взгляд, опустил плечи еще ниже и сказал в кабину:
- Ладно, радуйтесь, ваша взяла. Я взрослый, меня можно… Добивайте… Но их-то кто пожалеет… Мама, что-ли, разгульная…
- Какая гадость, - вдруг громко сказала Наталья Сергеевна. - Ох, какая подлая гадость… Да отпустите вы его, ради бога, разве можно видеть и слышать такое…
Егор посмотрел на собравшихся полукругом у машины людей. Они по очереди отводили глаза и опускали головы. А потом стали расходиться. Тогда Егор скомкал акт, бросил на размешанный многими сапогами мокрый мох и услышал, как стукнули по сухой бумаге капли дождя.
Над тундрой воцарилось молчание. Оно длилось минуту, а может и пять, а может - целую вечность: бывают моменты, когда время будто бы останавливается. Молчание вдруг набухло и поплыло вначале отдаленным, затем быстро растущим рокотом.
Горюков, уже выпрямившийся, вздрогнул, словно рокот с налета ударил его в грудь. Все повернулись в сторону речки Прозрачной. Там, в туманной сетке дождя, возник расплывчатый серый контур. Потом он потемнел, стал зеленым, резко обрисовался, и люди увидели вертолет, летевший к ним совсем низко, буквально в десятке метров над рекой. Вертолет вышел к стоянке на берегу Паляваама и сел. Дверь распахнулась, за радистом Валерой выпрыгнули инспектор районного отделения Охотскрыбвода, пилот Безродных и штурман Олег.
- Погодка! - сказал Безродных. - Еле выпустили, и всю дорогу на бреющем. Спасибо Прозрачная довела.
Инспектор прошел к вездеходу, в самый центр толпы, сказал "здравствуйте!", глянул на двоих людей в стороне и сказал:
- Понятно…
Пока вертолет садился, Егор вылез из вездехода и теперь стоял рядом.
- Порвал акт, Михалыч? - спросил инспектор.
Егор глянул под ноги.
Инспектор нагнулся, поднял намокшие скомканные листы, аккуратно расправил и положил в кабину на печку.
- Это Горюков, - сказал инспектор, - а вы - жалеть. На его совести уже третья убитая река. В прошлом году чуть опоздали, не прихватили у речки Широкой, на месте преступления, так он потом возмущался, справку из приискома показывал: "…был командирован в оленеводческие бригады в порядке шефской помощи, для проведения лекции о путях развития Продовольственной программы…". Когда таких прощаешь - автоматически становишься соучастником.
- Детишки, - сказал Егор. - Двое.
- Сын хочет стать геологом, а дочь - учительницей? - спросил инспектор. - Это он позапрошлый год впервые рассказал пастухам, задержавшим его с аммонитом и неводом на речке Красной. - Те тоже пожалели… А в результате вашей вселенской жалости, - инспектор посмотрел на вновь собравшийся в полукруг народ, - сын его вырастет не геологом, а браконьером-добытчиком, а дочь выучится рыбой и дичью, незаконно папой с братцем добытой, торговать среди соседей. Этот обучит, этот знает ходы в человеческие души. А вы - прощать.
- Но детей правда в детский дом возьмут? - спросила Клара.
- Ну-у, придумали пугало, - сказал пилот Безродных. - Вот я, между прочим, детдомовский. Война распорядилась. И жена тоже, но она при здравствующих, как говорится, родителях. Так можем заверить: детдомовские - не худшие годы в человеческой жизни…
- Мели, мели, Емеля, - с усмешкой сказал Горюков. Он уже разогнулся и стоял твердо. Казалось, даже капли дождя отскакивают от его лица. Памятник человеческой самоуверенности и непогрешимости, а не простой смертный.
- А ты, инспектор, гляди не промахнись, - продолжал он. - В районе последняя инстанция - не рыбий надзор. У меня передовой участок, стратегический металл, а вы души мотать дохлыми пескарями, палки коллективу в колеса… Вот и думай, инспектор. Ду-умай.
Дождь припустил вовсю, колотил в лица, плечи и спины, со звоном плясал на железе машин. Река и сопки пропали за серым шипящим пологом. Потоп, что ли, начинался?
- Всегда и везде последняя инстанция - Закон, - сказал инспектор.