ГЛАВА ПЯТАЯ
Снегирев заглянул по пути в артиллерийский погреб, где у элеватора под высокими стеллажами с тускло мерцающими снарядами стоял маленький, юркий хозяин погреба Шилин, обратив вверх свое настороженное лицо. Когда Снегирев заглянул внутрь, Шилин быстро сунул в карман руку с мелком.
- Ладно, Шилин! - добродушно сказал Снегирев. - Подарки надписываешь фашистам? И за меня напиши на снаряде: "За наш родной Ленинград!"
Он побывал в котельных и турбинных отделениях, заглянул в пост гирокомпаса, в маленькую каюту, где, охраняя нежнейший прибор - путеводитель корабля в море, - будет во время боя одиноко сидеть краснофлотец Шапошников, прислушиваясь к разрывам снарядов, к грохоту корабельной артиллерии, но не смея ни на секунду отлучиться, чтобы не нарушилась работа гирокомпаса.
- Ну, штурманский специалист! - сказал Снегирев. - Верти дырочку во фланелевке! Раздолбаем "Геринга" - всех отличившихся представлю к орденам. А твое отличие - следить, чтобы гирокомпас не вышел из меридиана. - Он положил руку на твердое плечо краснофлотца, заглянул в его озабоченное лицо. - Сейчас штурман ведет корабль вслепую. Знаешь,, как при этом должен гирокомпас работать? Главное - не нервничать, брат. Буду сюда заглядывать, новости рассказывать. Я тебя не забуду.
И опять дальше, по всем боевым постам, ведущим последние приготовления к бою. Рыжеголовый веснушчатый Максимов, тот самый, письмо которого читал вслух Снегирев, сердито протирал оптический прицел своего зенитного автомата над камбузной надстройкой. Старший лейтенант ухватился было за отвесную стремянку, чтобы вскарабкаться к автомату, но снял ногу со ступеньки.
- Максимов! - окликнул старший лейтенант, и командир зенитки встрепенулся, подошел к поручням надстройки.
- Вот и будет тебе что написать матери, - тепло сказал Снегирев. - О том, как встретились мы в океане с фашистским тяжелым крейсером и что произошло потом. Смотри, Максимов, чтобы письмо твое интересным получилось. На борту "Геринга" два самолета, еще, пожалуй, будут пикировать на "Громовой". Держи зенитку "на товсь". Когда победим, это будет победа всего экипажа. Следи за зениткой, Максимов.
- Есть следить за зениткой, - отозвался Максимов и с удвоенным рвением стал протирать прицел.
И вот Снегирев уже у платформы торпедного аппарата, где высокий узкоплечий Филиппов и другие торпедисты возятся вокруг еще прикрытых брезентом, еще дремлющих в длинных трубах торпед. Снегирев стал сбоку, опять поправил на голове тяжелую, неудобную каску. "Нет, - думал Снегирев, - буду в каске до конца. Если матросу пример сам не подашь, он тебе не поверит. Я должен подавать пример. Скажут: вот агитирует за каску, а сам - муха его забодай - в шапке ходит… А что же, шлем - это вещь. Сколько народу в бою от смерти спас…" И он плотнее надвинул на глаза белую сталь.
Жаркие волны захлестывали его грудь. Морской бой, трудный, неравный бой! "Постараюсь вести себя так, чтобы не уронить звания коммуниста… Никогда не падать духом… Что ж, это моя обязанность, партийный долг - поднимать у людей настроение…"
- Филиппов! - окликнул Снегирев.
Филиппов как раз приближался к нему. У платформы торпедного аппарата проходил, согнувшись под тяжелыми трубами.
- Ну, Филиппов, будем крушить фашистские посудины? Крылья аппаратов "на товсь"? Сделаем то, что вы в стихах обещали! - Филиппов покраснел от удовольствия, вытирая ветошью свои длинные пальцы. - Пришло время боя за Родину, за Сталина, за милых! - Снегирев опять говорил весело и звучно, чтобы слышали все торпедисты. - Большое вам дело придется сделать в этом бою. И за Москаленко отомстите!
- Товарищ старший лейтенант, - сказал Филиппов. - Не только за Пашу Москаленко… - Он хотел что-то прибавить, но лишь стиснул пухлый комочек ветоши. - Лица я его не могу забыть, как он лежал там навзничь на койке.
- За все рассчитаемся с врагом, матросы, - взволнованно сказал Снегирев. - Помните, сегодня наш праздник. Наконец-то настал наш праздник!
И он шел дальше, у него было мало времени, нужно каждому сказать слово перед боем, никого не отвлекая от дела.
Он остановился на самой корме, у низкого полукруглого ската, где влажно чернели тщательно осушенные, освобожденные от ледяной коросты толстые цилиндры глубинных бомб.
- Поздравляю с морским боем, друзья! - сказал Снегирев.
Возле него стояли зенитчики и минеры, комендоры кормовой пушки. И здесь, как всюду на корабле, будто зачарованные, вглядывались все в океанскую даль, в колышущийся, кружащийся снег, куда шел полным ходом эсминец, откуда уже чудились раскаты артиллерийской стрельбы.
- Через десяток минут войдем в соприкосновение с вражеским кораблем. Командир боевой части уже разъяснил задачу? Понятно, что на дальних дистанциях он нас не обнаружит, а на ближних наше дело первым открыть огонь?
- Так точно, понятно, - сказал командир орудия Филин.
- Командиры баковых орудий решили гвардейское звание добыть в этом бою "Громовому", - с веселым задором продолжал Снегирев. - Чтобы сам товарищ Сталин наш корабль похвалил! Беспокоятся, как бы вы не подкачали в смысле скорострельности. Да я им за вас поручился, друзья! Уж вы меня не подведите!
Матросы кругом заулыбались. Под низко надвинутыми шлемами суровые лица смотрели без прежнего напряжения.
- А кроме того, - Снегирев поправил каску на голове, - дали они мне большевистское слово во время боя всем быть в касках, а в бескозырках щеголять уже потом, на берегу, когда пойдем к девушкам новыми орденами хвалиться… Вы почему без каски, Синявин?
Пожилой приземистый подносчик снарядов застенчиво молчал.
- Разрешите доложить, товарищ старший лейтенант, он шлем за борт упустил, когда корабль намедни качнуло, - сказал командир орудия. - Шлем с гака сорвало, а он подхватить не успел.
Снегирев снял, протянул Синявину свою, мохнатую от облепившего ее снега, каску.
- Наденьте, Синявин. Да смотрите, не упустите снова.
- А вы, товарищ старший лейтенант? - протестующе начал Синявин.
- Приказы начальства не обсуждаются! - строго перебил Снегирев. - После боя лично мне возвратите шлем… - И снова сделал лукаво-таинственные глаза, подмигнув окружающим. - Так уж подтянитесь, орлы, дайте высшую дисциплину. Ну, а теперь по боевым постам! Еще побалакаем после боя. Будет тогда о чем рассказать!
Он шел по шкафуту обратно. Ощущение чего-то незавершенного томило его: как будто побывал везде, на решающих участках близкого боя… Откуда же это ощущение чего-то несделанного? Все в порядке, моряки не подведут, орлы, золотые ребята… И вдруг вспомнил молодого минера, тонкую, слегка подавшуюся вперед шею, большие черные, воспаленные бессонницей глаза.
Да, Афонин… минер у кнопочного замыкателя… Парнишка, который не мог спать… После выхода в море снова беседовал с ним, остался доволен его бодрым, посвежевшим видом… И все же опять томила тревога за этого матроса.
Он взглянул на часы. Во что бы то ни стало нужно повидать Афонина перед боем… Но сперва еще одно дело.
Он распахнул дверь к офицерским каютам, прошел по коридору. В кают-компании что-то белеет: доктор Апанасенко уже надел свой больничный халат, разворачивает там лазарет, стол кают-компании приготовлен для возможных операций… Все как надо.
В полураскрытую дверь каюты штурмана он увидел: мистер Гарвей, в своем верблюжьем реглане и в шапке, лежит на койке, закинув ноги за валик. Гарвей быстро прикрыл газетой стоящую рядом бутылку. Ром. Опять принес с собой на корабль немало бутылок рому. "Что ж, не мне его воспитывать, - мельком подумал Снегирев. - Пусть пьет в каюте. Только б не мешался под ногами…"
Снегирев вошел в свою каюту. Калугин сидел за столом, расстегнув полушубок, с увлечением писал. У локтя лежало несколько полузачеркнутых чернеющих размашистыми строками страниц.
Весь в волнении, в поэтическом вдохновении он глянул на Снегирева.
- Вот, Степан Степанович, написал обращение. Слово перед боем. Давайте так и назовем его: "Слово перед боем". Проза и стихи. Стихи из Маяковского, из "Песни о "Варяге"…
Снегирев просматривал странички. Потом взглянул на Калугина.
- Хорошо. Отлично! И о боевых традициях и стихи хорошие подобрали… Только знаете, не нужно из "Варяга". О "Варяге" нам говорить рано, может быть, и споем его, только не сейчас… Не будем о гибели говорить. Может быть, лучше начнем так: "Моряки "Громового"! Мы идем биться за жизнь, за славу Северного флота. Мы одолеем врага, если каждый отдаст для этого все свои силы". И тут хорошо бы знаменитое: "Наше дело правое, победа будет за нами!"
Застенчиво он положил странички на стол.
- Это только моя мысль, а вы уж ее отшлифуйте, - сказал Снегирев. - Вы на меня не обижайтесь, товарищ Калугин… Жить будем! Еще какой роман напечатаете о наших орлах… Еще я вас с моими мальцами познакомлю, давно не видался с ними. Уже написали? Добро! Попрошу побыстрее пройти в ленинскую каюту, там вам подготовили микрофон, успеете прочесть до боевой тревоги.
Он шагнул в коридор, по внутреннему трапу взбежал к командирской каюте, потом еще выше - на мостик.
Вот он стоит - Афонин: подавшись вперед, весь внимание. Как будто не слишком похож на того парня, что пришел тогда в каюту, сидел вялый, сонный, замкнувшийся в себе.
- Товарищ Афонин! - окликнул Снегирев.
- Есть минер Афонин! - откликнулся краснофлотец.
Он глянул на Снегирева в упор. В больших глазах, мерцающих из-под широко открытых ресниц, был веселый боевой задор, возбуждение охотника, выслеживающего добычу, нетерпение человека, которого отвлекают от целиком захватившего его дела.
- Что там в видимости?
- Пока сплошная муть, товарищ старший лейтенант, - с досадой сказал краснофлотец. Снова точным движением поднял к глазам бинокль, смотрел вдаль: собранный, зоркий, полный предвкушения близкого боя.
"Нет, это не прежний Афонин. Это какой-то новый Афонин. И голос у него теперь звонкий, мужественный, боевой голос", - радостно подумал старший лейтенант.
Капитан-лейтенант Ларионов стоял у машинного телеграфа, тоже всматриваясь вдаль. Но впереди ничего не было видно, кроме однообразно крутящейся, летящей прямо в глаза массы тяжелых, мокрых снежинок.
- Штурман, - крикнул командир в переговорную трубу, - как прокладка?
- Выходим к цели, - отозвался штурман. - Сто кабельтовов до заданных координат.
- Лейтенант Лужков, все готово к торпедному залпу?
- Все готово к торпедному залпу, - звонко ответил Лужков.
Даль стала проясняться. Снег падал медленнее и реже, открывалось бугристое, белеющее барашками море, горизонт светлел и отодвигался с каждой минутой. Ларионов прикусил губу.
- Штурман, сколько до заданной цели?
- Девяносто кабельтовов до заданных координат, - прозвучал голос штурмана.
- Будете докладывать дистанцию каждую минуту.
- Есть докладывать дистанцию каждую минуту!
- Прямо по носу слышу орудийную стрельбу, - доложил Гордеев. Он начал эту фразу громко и вдруг понизил голос, как будто враги могли услышать его.
Невнятный орудийный гул нарастал с каждой секундой.
С каждой секундой светлел и отодвигался горизонт.
Вот сейчас прояснится уже близкий берег, сигнальщики "Геринга" увидят "Громовой", тяжелый крейсер закроет эсминцу дорогу стеной заградительного огня.
- Шестьдесят кабельтовов до заданных координат. "Шестьдесят кабельтовов, - думал Ларионов, - а я могу стрелять только с тридцати кабельтовов. И выведет ли меня штурман точно на цель? Трудная задача! И правильно ли я ориентировал его? Там ли сейчас "Геринг"?.. "Геринг" еще в снеговой завесе, а мы на открытом месте, он, может быть, уже запеленговал меня, уже, может быть, открывает огонь".
Даль попрежнему гудела стрельбой, ветер свистел в снастях, хлопал брезентом ветроотводов, над мачтой светлело небо.
- Торпедный залп не давать без приказа, приготовиться к артиллерийскому залпу, - размеренным голосом сказал Ларионов.
- Пятьдесят пять кабельтовов до заданной цели, - докладывал штурман.
- С веста идет новый снежный заряд! - ликующе крикнул Гордеев.
И снова потемнело вокруг, все кругом затянуло мокрой белизной, снова летел в лица снег, этот желанный, необходимый сейчас снег. "Природа сочувственно относится к большевикам", - мелькнула в голове Калугина крылатая фраза доктора.
Калугин уже прочел свою речь в микрофон, теперь он стоял в глубине мостика. Он видел лицо Ларионова, будто вырубленное из мореного дуба, жесткий, окаймленный глубокими складками рот. Командир сбросил перчатки, положил голые руки на медные ручки телеграфа, весь в одном порыве наклонился вперед.
- Пятьдесят кабельтовов до заданных координат, - донесся подчеркнуто спокойный голос из штурманской рубки.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Обвес и чехол казенной части орудия обледенели. Они гремели, как листовое железо. Широбоков и досылающий Терещенко торопливо снимали их, в то время как установщик прицела Гулин, согнувшись на креслице в стальной коробке щита, прижался бровью к резиновой оправе оптического приспособления.
Краснофлотцы сметали снег с палубы. Как и все моряки орудийного расчета, Старостин надвинул на глаза тяжелую каску. Распоряжался негромко и звучно. Под белой сталью, пересекавшей лицо на уровне бровей, его черты казались особенно значительными, полными уверенного, почти надменного выражения.
Снова взлетела над полубаком волна, обдала моряков фонтаном длинных брызг.
- Смотрите, как бы заряды не замочило! - крикнул Старостин.
Вестовой Гаврилов, по-боевому стоявший вторым снарядным у пушки, стал старательно подтыкать брезент, укрывающий боезапас.
Все молча, стоя вокруг орудия, всматривались вдаль. Снег падал так густо, что до горизонта, казалось, можно было дотронуться рукой.
Но вот снег стал лететь реже, горизонт отодвинулся, кругом просветлело.
- Будто вижу крейсер, матросы, - крикнул Гулин из глубины щита. Все подались вперед, всматривались изо всех сил. Но горизонт попрежнему был затянут стремительно кружащимся снегом.
- Разговорчики! - сказал Старостин сквозь зубы.
- Улучшается видимость! - крикнул на мостике Гордеев, перегнувшись через ветроотвод.
- Сорок кабельтовов до цели! - донесся из рубки голос штурмана.
Лейтенант Лужков припал к оптике аппарата центральной наводки торпед, сжал до боли шершавую сталь штурвала. Снегопад прекратился. Совсем близко возникли белые обрывистые берега, свинцовая полоса воды между ними, посреди этой воды высокий и длинный силуэт корабля с поднятой к тучам многоярусной башней мачты. Штурман Исаев вывел корабль прямо на цель!
И командир тоже увидел силуэт "Геринга", сразу признал его, таким видел его в справочниках, на фото. Да, штурман вывел корабль на цель! Но если бы снегопад продержался еще хоть минуту!
"Еще рано давать торпедный залп", - думал капитан-лейтенант Ларионов. Но над палубой "Геринга" удлинились и вновь стали сокращаться стволы орудий. Значит, "Геринг" тоже увидел нас, повернул к нам пушки, сейчас будет залп…
- Огонь главным калибром! - скомандовал Ларионов артиллеристу. И Лужкову: - Дистанцию и пеленг. Стреляю одним первым аппаратом!
- Есть стрелять одним первым аппаратом! - повторил Лужков. Дал командиру пеленг и дистанцию, скорость и курсовой угол противника.
- Залп! - выкрикнул Агафонов. Прозвучал ревун, четыре прямых оранжевых огня метнулись от борта "Громового".
Но Ларионов еще медлил с торпедным ударом. Он еще выжидал. Выиграть хоть несколько секунд, подвести корабль ближе к цели! Две задачи решает командир корабля при торпедном ударе: максимальное сближение с врагом и расчет торпедного треугольника. Он еще недостаточно сблизился с "Герингом"!
Но вот полыхнул залпом вражеский борт, и огромная стена воды, смешанной с огнем и дымом, почти скрыла из видимости "Геринг". Недолет!
- Дистанция… Пеленг!.. - вновь кричал Лужков сквозь грохот стрельбы.
- Первый аппарат! Залп! - скомандовал Ларионов.
- Первый аппарат! Залп! - крикнул Лужков в телефон.
Всей ладонью Афонин нажал большой круглый кнопочный замыкатель, почувствовал, как он сработал под рукой. Три торпеды вылетели из труб, пошли в сторону врага.
- Торпеды пошли хорошо! - доложил Лужков, перегнувшись через поручни.
- Право руля! За поручни держаться! - скомандовал Ларионов и дал "самый полный" в машину.
…Глубоко внизу, в турбинном отделении, прозвучал густой бас ревуна, вспыхнула красная лампочка, и, не сводя глаз со стрелок телеграфа, стиснув зубы, старшина Максаков мягко повернул маховик.
И в соседнем отсеке, глядя на циферблат, мичман Куликов подал команду, и Никитин переложил рычаги; бешено заревело в топках оранжевое пламя. Запрокинув лицо с распухшими губами, положив руку на штурвальчик, регулирующий поступление воды в котел, Зайцев всматривался в ртутный блеск водомерной колонки. Палубу под ногами рвануло, но котельные машинисты не сдвинулись с мест.
Палубу рвануло, но в турбинном отделении старшина Максаков стоял, как отлитый из металла, уперев ногу в ступеньку трапа, слегка откинувшись назад, сжав маховик маневрового клапана, среди мерно, одобрительно ревущих турбин.
А когда недалекий разрыв снарядов "Геринга" заглушил залпы "Громового", дрожью прошел по переборкам и с паропроводов посыпалась асбестовая пыль, опять вспыхнула лампочка на щите контрольных приборов.
- Дым давай! - крикнул Никитину мичман.
…Старостин подал команду. Сергеев распахнул нарезы орудийного замка, и очередной снаряд, подхваченный с палубы Гавриловым, переданный Широбокову и досланный в лоток, совсем бесшумно, казалось, ушел в глубь ствола. Следом скользнул заряд, крутясь полетел в сторону пустой пенал… Сергеев вставил запальную трубку, захлопнул замок.
Прозвучал ревун, снаряд унесся вдаль, и опять Гаврилов нагнулся, подхватил новый снаряд, поднес к распахнутому, горячо и остро пахнущему орудийному замку.
Это было чудесное ощущение боя, ощущение предельной точности всех движений, власти над сложным и грозным механизмом. Усталость, тревога, ожидание исчезли. И странное дело: снаряд, казавшийся на тренировках таким невыносимо тяжелым, скользким, рвущимся из рук, теперь как будто сам перелетал от одного краснофлотца к другому.
- Накрываю, товарищ командир! - крикнул на мостике Агафонов. У него было азартное лицо, шапка-ушанка сбилась назад, обнажив большой выпуклый лоб.
И в тот же момент задрожал и заревел издали воздух, невидимые оглушительные крылья прошумели мимо, огненно-черные всплески легли за кораблем…
- Самый полный, за поручни держаться! - услышал Старостин приказ с мостика.
- Самый полный даем, за поручни держаться! - повторил он своему расчету.
Корабль рванулся вперед и вбок, на палубу взбежала волна, ударила под колени. Вспененная и плотная, как резина, она катилась по палубе, старалась сбить с ног, утащить за собой людей… Гаврилов с ухваченным подмышку снарядом вцепился в поручни, Широбоков и Старостин схватились за стенки щита…
…Калугин видел, как все стволы "Громового" устремились в сторону рейдера, услышал густой и короткий ревун первого залпа.
Вспышки орудийных выстрелов ослепили его. В глазах колыхалась тьма, с угрожающей быстротой мчались в этой тьме разноцветные шары и спирали.