- Есть снова итти в разведку, - обида прозвучала в голосе боцмана.
Медведев вдруг подошел к Агееву вплотную, положил ладони на его плечи, взглянул разведчику прямо в глаза.
- Слушай, друг, ты на меня не сердись, не обижайся. Верю, что сделал все возможное. Только помни - главная надежда на тебя. Попробовал бы я сам пойти, а что пользы? На первую же пулеметную точку нарвусь и все дело закопаю. Да ведь такой важности дело! Сам командующий известий ждет. А для меня… - он замолчал, волненье схватило за горло, - может быть, в этой горной каторге моя жена и сын погибают.
Резко оборвал, сел, облокотившись на стол, закрыл лицо руками. Агеев застыл над картой.
- Ваши жена и сын? Здесь, в сопках?
- Да, подозреваю, - их привезли сюда с другими… рабами… Людов думает так же…
Агеев медленно надел ватник, снял со стены пояс с патронташами, с тяжелым "ТТ" в кобуре, с кинжалом в окованных медью ножнах. Тщательно затягивал ремень.
- Разрешите, товарищ командир, снова итти в разведку.
Медведев поднял голову С новым чувством боцман всматривался в его лицо. Так вот почему так обтянуты эти свежевыбритые скулы, таким лихорадочным блеском светятся впалые глаза под черными сведенными бровями. Медведев глядел с молчаливым вопросом.
- Я, товарищ командир, с собой трос прихвачу, попробую спуститься с обрыва. Может быть, и вправду пойти нам вдвоем? Только я бы не вас, а хотя бы Фролова взял. Если вы не вернетесь, - пост без головы останется…
В кубрик заглянул Кульбин.
- Товарищ командир, время радиовахту открывать.
- Открывайте.
Кульбин придвинул табурет, снял бескозырку, нахлобучил наушники, включил аппарат. Мир звуков хлынул в наушники, шумел, рокотал, кричал обрывками приказов, звенел ариями и мелодиями. Кульбин настраивался на нужную волну…
Медведев с Агеевым сидели на койке, снова рассматривали карту. Кульбин ближе наклонился к аппарату, напряженно вслушивался. Придвинул было карандаш и бумагу… Отложил карандаш… Вслушивался снова.
- Товарищ командир!
Медведев оторвался от карты.
- Принимаю сигнал бедствия по международному коду… И дальше - текст… Не пойму на каком языке… Только не по-немецки…
Медведев встал. Кульбин передал ему наушники.
Медведев вслушивался, опершись о стол. Придвинул бумагу. Стал быстро записывать.
- Радируют по-английски, открытым текстом. Видишь ты, английский летчик приземлился в сопках. Вышло горючее, сбился с пути в тумане. Просит помощи.
Он передал наушники Кульбину, резко встал. Из наушников шел сперва однообразный настойчивый писк - сигнал бедствия, потом шелестящие, наскакивающие друг на друга звуки английских слов. И снова однообразный жалобный призыв.
- Только места своего точно не дает… Сел на берегу фиорда… А где?
- Где-то поблизости, товарищ командир.
Кульбин вслушивался снова, что-то записывал, опять вслушивался с величайшим вниманием.
- Старшина, - сказал Медведев, - нужно помочь… Если немцы его найдут, плохо ему будет.
Агеев пристально глядел на доски палубы, покрытые соляными пятнами и смолой.
- Чего ж он тогда в эфире шумит?
- А что ж ему делать остается? Может быть, думает, что в русском расположении сел… ведь он в тумане сбился…
- Поблизости у нас три фиорда. Если все обойти, на это несколько дней уйдет.
Кульбин сдернул наушники. Вскочил с табурета. Необычайное возбуждение было на широком рябоватом лице.
- Товарищ командир, установил его место. Я радиопеленги взял. Он вот в этом фиорде сел, совсем от нас близко.
Нагнулся над развернутой картой, решительно указал пункт.
- А вы не ошиблись, радист?
- Не ошибся! На что угодно спорить буду!
- Придется помочь, - твердо сказал Медведев. - Лучше вас, боцман, никто этого не сделает.
- А что, если пост рассекречу?
- Пост рассекречивать нельзя. Действуйте, смотря по обстановке. Если немцы его уже захватили, тогда, ясно, ничего не поделаешь.. Объясниться-то, в случае чего, с ним сможете?
- Я, товарищ командир, как боцман дальнего плаванья, на всех языках понемногу говорю, - отрывисто сказал Агеев.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
ТРОЕ
И, вправду, самолет сел в том месте, которое запеленговал Кульбин. Он лежал на небольшой ровной площадке, окруженной хаосом остроконечных вздыбленных скал. "Ловко посадил его англичанин в тумане!" - с уважением подумал Агеев. Ошибка в несколько десятков метров - и врезался бы в эти плиты, мог разбить вдребезги машину.
Правда, и теперь самолет был поврежден: одна плоскость косо торчала вверх, другая уперлась в камень. На темно-зеленом крыле ясно виднелись три круга, один в другом: красный в белом и синем, на хвосте - три полоски тех же цветов. Опознавательные знаки британского военного воздушного флота.
Но Агеев не подошел к самолету прямо. Подполз на животе по острым камням. "Опять ватник порвал, зря зашивал…" - мелькнула неуместная мысль. Лег за одной из плит, наблюдая за самолетом.
На покатом крыле, в позе терпеливого ожидания, сидел человек в комбинезоне. Дул полуночник, клочьями уходил туман. Ясно виднелись высокая плотная фигура, румяное лицо в кожаной рамке шлема. Длинноствольный револьвер лежал рядом на крыле.
Вот летчик встрепенулся, подхватил револьвер. Вспрыгнув на крыло, шагнул в открытую кабину. Стал постукивать передатчик. Летчик снова посылал сигнал бедствия. И опять спрыгнул на камни, сел неподвижно, держа руку на револьвере.
- Хелло! - негромко окрикнул боцман.
Летчик вскочил, вскинул револьвер.
- Дроп юр ган! Ай эм рашн! - эти слова боцман долго обдумывал и подбирал. Будет ли это значить: "Положите револьвер. Я русский!" Повидимому, слова дошли.
Поколебавшись, летчик положил револьвер на плоскость.
Боцман вышел из-за камней. Трудно передать тот ломаный, отрывистый язык - жаргон иностранных портов, с помощью которого боцман сообщил, что здесь территория врага, что он послан оказать англичанину помощь. Агеев закончил тем, что, несмотря на протестующее восклицание летчика, взял с крыла револьвер, засунул за свой краснофлотский ремень.
Летчик протянул к револьверу руку. Агеев радостно ухватил ее своими жесткими цепкими пальцами.
- Хау-ду-ю-ду? - произнес он фразу, которой, как убеждался не раз, начинается любой разговор английских и американских моряков.
Летчик не отвечал. Высвобождал руку, кивая на револьвер, протестуя против лишения его оружия, будто он не союзник, а враг.
Агеев пожимал плечами, примирительно помахивая рукой.
- Донт андестенд! - сказал он, засовывая револьвер глубже за пояс.
Летчик перестал волноваться. Он весело захохотал, хлюпнул боцмана по плечу. По-мальчишечьи заблистали выпуклые голубые глаза над розовыми щеками, маленькие усики, как медная проволока, сверкнули над пухлыми губами. Махнул рукой: дескать, берите мой револьвер. Он казался добродушным, покладистым малым, смех так и брызгал из его глаз.
Но боцману было совсем не до смеха в тот критический момент. Десятки раз в пути с морского поста он обдумывал, как должен поступить, и не мог ни на что решиться. Больше всего не хотелось приводить постороннего на Чайкин клюв.
Не найти самолет? Пробродить по скалам и доложить, что поиски не привели ни к чему? Эта мысль забрела было в голову, но он отбросил ее с отвращением. Во-первых, - приказ есть приказ, а во-вторых, - как не помочь товарищу по оружию?
Боцман был уверен: захвати фашисты англичанина, - убьют, несмотря на все международные правила, а, может быть, примутся пытать…
Следовательно, первая мысль исключалась.
Нельзя было и отправить летчика одного через линию фронта. Это значило опять-таки отдать человека в руки врага. Ему не миновать всех патрулей и укреплений переднего края. И, еще не найдя самолета, Агеев чувствовал - не бросит он союзника на произвол судьбы.
Но летчик, видимо, совсем не был уверен в этом. Может быть, за его внешней веселостью скрывалась тревога. Он заговорил раздельно и убедительно.
- Уиф ю! Тугевер! - неоднократно слышалось в этой речи.
- Ладно, - сказал Агеев. - Кэм элонг!
Быстро обернулся, выхватил из кобуры свой верный короткоствольный "ТТ". В кабине что-то зашевелилось. Агеев отскочил в сторону.
Под полупрозрачным колпаком, тяжело опираясь на козырек смотрового стекла, стояла женщина в белых лохмотьях. Золотистые волосы падали на бледное лицо.
Так странно и неожиданно было это появление, что боцман потерял дар речи. Смотрел на женщину, не выпуская летчика из виду, и она глядела на них большими серыми глазами; тонкие губы вздрагивали, как у ребенка, готового заплакать. Единственное, что пришло боцману на ум, - произнести по-английски какую-то вопросительную фразу.
- Я русская, - сказала женщина глубоким, испуганным голосом и прижала руки к груди. - Помогите, ради бога, я русская…
Легким движеньем, как-то не соответствующим его массивной фигуре, англичанин шагнул на крыло. Женщина отшатнулась.
- Вы-то как оказались здесь? - спросил Агеев.
Англичанин мягко и бережно взял незнакомку за локоть; помог выбраться из кабины. Бросил ей несколько добродушно-недоумевающих слов вполголоса.
- Я не понимаю, что он говорит, - губы женщины снова задрожали, сухо блестели огромные глаза.
Летчик все еще поддерживал ее под локоть.
- Как вы попали на этот самолет? Откуда он взял вас?
- Он даже не знал, что я в его самолете, - быстро произнесла женщина.
- Не знал, что вы в его самолете? - только и мог повторить Агеев.
- Это случай, это только счастливый случай, - почти шептала незнакомка. - Когда он сел недалеко от бараков, я пряталась в скалах. Слышу шум мотора, спускается самолет. Летчик выбрался из кабины, ушел за скалы. Смотрю - английские цвета на хвосте. Такие самолеты нас бомбили в дороге. Что мне было делать? Все равно погибать! Подкралась, забилась в хвост. Лежу. Слышу - снова загремел мотор, все зашаталось, меня стало бить о стенки. Потом перестало. Потом опять бросило. Самолет опустился… - шопот женщины стал совсем беззвучным.
- Кто вы такая? - отрывисто спросил Агеев.
Женщина молчала, стиснув бледные губы, будто не поняла вопроса.
- Кто вы такая, как ваша фамилия? - повторил Агеев.
- Я… - она переводила с Агеева на летчика огромные светлые глаза. - Я жена советского офицера, он служит на севере… Медведев…
- Вы жена старшего лейтенанта Медведева? - почти вскрикнул Агеев. Обычная выдержка изменила ему.
- Да, я жена Медведева, - повторила женщина, как эхо.
Она зашаталась. Боцман бережно подхватил ее, опустил на камни. Она была необычайно легка, с тонкой морщинистой шеей, с ввалившимися щеками.
- Хэв сем дринк! - сказал заботливо англичанин. Развинтил висевшую на поясе фляжку, большой ладонью приподнял голову женщины, влил ей в рот несколько капель. Она проглотила, закашлялась, оттолкнула флягу. Села, опершись худыми руками о камни.
- Уведите меня! - умоляюще посмотрела она на Агеева. - Они нагонят, убьют вас, меня будут мучить снова…
Летчик быстро заговорил. Боцман вслушивался изо всех сил. Ждал услышать что-нибудь о жене Медведева. Но летчик говорил совсем о другом: он тоже торопил итти.
- Джермэн, джермэн, - произнес он несколько раз, указывая на скалы.
- Итти-то вы можете? - с сомнением взглянул на женщину Агеев.
- Я могу итти, я могу! - вскричала она. Вскочила, пошатнулась, запахивая халат на груди. Это был именно халат - из грубой дырявой холстины. Напряженный свет излучали ее широко открытые глаза.
- Никогда не видел раньше таких глаз, - рассказывал потом Агеев. - Прямо они меня по сердцу резанули…
Да, положение становилось невероятным, как в сказке. Он приведет на пост не только летчика, приведет жену командира. Такое совпадение! Кому-нибудь рассказать - засмеют, скажут: "Трави до жвака галса!"
- Ну что же, итти так итти! - сказал, наконец, боцман.
Он пошел не по прежней дороге. Повернул к берегу фиорда, неловко подхватил женщину под руку. Она торопилась, скользя по камням. Англичанин шел размашистым, твердым шагом.
Из-за скал доносился шелест волн. Они вышли к синей, вскипающей пенными барашками воде за лаковой черной линией камней. Туман рассеялся, светило высоко поднявшееся солнце, блестело на серой скорлупе раковин, на мокрой морской траве, опутавшей камни.
В одном месте осушка вдавалась глубоко в берег. Здесь море в час прилива билось, видно, в самое подножье отвесных утесов. Летчик стал огибать мокрые камни.
- Хелло! - окликнул Агеев.
Летчик оглянулся.
- Прямо! - Агеев искал нужные английские слова. - Стрэйт эхед!
Уже начинался прилив, небольшие волны, вскипающие пеной, набегали все ближе. Агеев снова сделал знак - итти прямо по обнаженному дну водной излучины.
Но теперь летчик, казалось, потерял способность понимать разведчика. Пошел, тщательно огибая излучину, карабкаясь по скалам.
- Ну, мистер, если боишься ноги промочить, нам с тобой не по пути, - пробормотал Агеев.
Отпустил руку женщины, взял своими сильными пальцами летчика за предплечье. Повел его, слегка сопротивляющегося, прямо по мокрым камням. Женщина шла следом.
- Так-то лучше, - боцман выпустил руку летчика. - А теперь прибавить шагу надо.
Он почти бежал по неглубокой впадине вдоль отвесного темного утеса. Волны набегали все ближе, они почти прижали трех пешеходов к камням. Казалось, сейчас ударят под ноги, - придется итти уже по воде.
- Вот и порядок! - сказал, наконец, Агеев.
Он ухватился за выступ утеса, подтянулся, поднялся на выступ. Подхватил женщину, поставил рядом с собой. Брызги волн хлестнули по мохнатым унтам летчика. Он подтянулся тоже, стал рядом с Агеевым, с улыбкой глядя вниз.
В излучине, которую только что пересекли, плескались темносиние беспокойные волны, пузыри пены лопались на камнях.
- Олл раит! - сказал летчик.
- То-то - "олл раит"! - ответил боцман.
Снова подхватил женщину, подтянул ее на следующий выступ утеса. Подсадил англичанина, легко подтянулся сам.
Так они карабкались - все вверх и вверх. Англичанин тяжело дышал и уже не улыбался. Женщина бледнела все больше.
Они добрались до самой вершины утеса. Утес свешивался прямо над морем, уходил подножьем в волны. Прилив продолжался.
- Вот и прошли по морскому дну, - взглянул боцман на женщину. - Маленькая предосторожность… Литтл каушен, - повернулся он к летчику. - Не понимаете, в чем дело? После, может быть, поймете…
Он пересек утес, лег у его противоположного края. Подал знак спутникам сделать то же самое.
- Теперь можем и отдохнуть. Только за скалы прошу не высовываться.
Сам осторожно выглянул через край утеса.
Ничего не осталось кругом от недавнего промозглого тумана, высоко в небе стояло полярное неяркое солнце. Небо было чистым, будто омытым морской водой. И лилово-синими красками играло море, принимало те глубокие, непередаваемые оттенки, которые навсегда пленяют сердце северного моряка. Дул свежак, пахнущий морем и солнцем. Далеко внизу, направо, среди однообразных камней был виден маленький беспомощно приподнявший крыло самолет.
Летчик, лежавший рядом с Агеевым, расстегнул свой желтый комбинезон на груди, снял шлем, - ветер шевелил мягкие волосы на затылке.
Женщина явно мерзла в своем рваном халате.
Агеев скинул ватник.
- Наденьте, товарищ Медведева.
- Мне не холодно… - Она сделала слабый протестующий жест.
Агеев набросил ватник на ее узкие плечи.
Англичанин медленно вынул из кармана вместительный портсигар. Взял в рот сигарету, протянул портсигар Агееву.
- Спасибо, - отвернулся боцман.
Летчик не отнимал портсигара. Сигареты дразнили своим нарядным, свежим видом, так и просились в руки.
- Спасибо, фэнк, - повторил Агеев. Он резко отвел руку летчика, чуть не рассыпав сигареты.
Англичанин пожал плечами, чиркнул зажигалкой, закурил.
- Теперь, - боцман старался не смотреть на вкусно вьющийся дымок, рассеиваемый ветром, - расскажите-ка поподробней, товарищ Медведева, как вы на этот самолет попали.
Он решил пока ничего не говорить ей о муже. Пускай сюрприз будет полным для обоих. Холодело сердце, когда взглядывал на страшно худое лицо, на меловые нити в густых светлых волосах. Конечно, не такой хотел бы увидеть командир свою супругу. А мальчик, сын?.. Какое-то чувство стыдливости удержало от расспросов об этом. Пусть сама обо всем скажет мужу…
- Что мне вам рассказать? - она взглянула и тотчас отвела глаза. - Сама не знаю, как мне посчастливилось… Здесь, в горах, они что-то строят, какой-то завод… Нас там много - русских женщин… рабынь… Я бетонщица, вчера провинилась, не выполнила нормы… Не выполнила нормы, - повторила она, будто вслушиваясь в музыку русских слов. - И вот - меня должны были наказать сегодня утром. Сечь перед всеми, перед строем рабынь.
Она села, прижала ко лбу маленькую морщинистую, темную от въевшейся грязи, руку.
- Меня должны были сечь! Вы не знаете, что это такое! Они засекают до смерти… На днях убили одну женщину, она умерла под розгами. Так страшно… Я не могла вынести ожидания. Убежала ночью из барака, прокралась возле проволоки, мимо пулеметных гнезд. Но все равно - итти некуда, только разве броситься в море… Вокруг стройки охрана, в горы не убежишь, - поймите! Знала - утром все равно отыщут с собаками, решила не даваться, лучше головой о камни. Так было страшно, - поймите!
Она говорила это "поймите", вскидывая на Агеева глаза, прижимая ко лбу руку снова и снова, как будто смиряя острую головную боль.
- И вот - чудо! Крадусь между камней, в тумане, и вдруг будто занавес разорвало, тумана нет - и самолет и все, что я вам рассказала. Когда лежала в хвосте, думала: а может, все это сон, сейчас проснусь в нашем бараке, и все попрежнему, и нет никаких надежд. А потом услышала русскую речь - вас услышала. Тогда выбралась наружу…
Она замолчала.
- Чудно, - протянул Агеев.
Англичанин лежал и сосредоточенно курил, ничего не понимая в их разговоре. Когда женщина кончила, он повернул лицо к Агееву, приподнял вопросительно брови.
Боцман попытался передать ему рассказ женщины. Нет, ничего не выходило. Летчик вежливо слушал, пытался помочь сам, но Агеев так и не смог растолковать ему, в чем дело, разузнать, как попал самолет туда, в самую засекреченную зону.
"Ладно, - решил Агеев, - доставлю их командиру, там все выясним…"
Время от времени он взглядывал с обрыва туда, где они проходили полчаса назад, - от самолета к береговым камням. Вдруг тронул летчика за плечо, сделал знак не высовываться из-за камней.
Увидел: из-за скал, окружающих площадку с самолетом, мелькнуло приземистое верткое существо. За ним другое, будто связанное с первым… Еще одна фигура появилась из-за скал…
Агеев провел языком по обветренным твердым губам.