Внутренний двор сераля обнесен обширной каменной галереей на сводах; посреди ее бьет фонтан в бассейне из белого мрамора.
Из сераля мы направились к остаткам древности. Вне города, с южной стороны, гордо возвышается посреди степей знаменитая Помпеева Колонна, свидетельница многих столетий, умалчивающая, впрочем, о достоверном своем происхождении; предания, историки и путешественники разногласят в своих описаниях этого древнего памятника; во всяком случае, имя Помпея тут, кажется, напрасно приплетено: его нигде не видно; некоторые приписывают сооружение колонны Птоломею-Эвергету, другие утверждают, что она была поставлена александритами в честь Септимия-Севера; Шатобриан в своих путевых записках замечает, что вернее всего отыскивать ее начало в латинских словах, начертанных на самом памятнике и открытых англичанами Лаком-Скуейром и Гамильтоном в 1801 г., если только надпись эта не подделана позже, ибо исторических для нее данных нет вовсе. Там написано: "Посидий, правитель или губернатор Египта, соорудил сей памятник в честь великодушного императора Диоклитиана, божественного покровителя Александрии". Столб этот коринфского ордена, имеет 80 футов вышины и 9 футов в диаметре. Также посреди песчаной степи нам показали известные Иглы Клеопатры – два колоссальные гранитные обелиска; один из них величественно возвышается на своем основании, другой, низвергнутый, лежит на земле.
Эти два памятника носят название последней отрасли рода Птоломеев, египетской царицы Клеопатры, знаменитой своею необычайной красотой и еще более своими пороками. Оба высеченные из цельного камня, они изрезаны иероглифическими надписями. Плиний, упоминая о них, говорит, что каждая игла имела 42 локтя вышины. Ныне основание сбереженного в целости обелиска от времени занесено песком, другой же изломан. Несколько лет назад Мехмед-Али подарил великобританскому правительству опрокинутую Клеопатрину Иглу, но англичане не воспользовались этим подарком, во избежание огромных издержек, потребных на поднятие и перевоз этого гигантского памятника. Один из путешественников, аббат Жерамб, утверждает, что паша даже вызвался на свой собственный счет поднять и довезти обелиск до Лондона, но что не стало физических сил для исполнения такого трудного дела. При этом случае г. Жерамб прибавляет неуместное рассуждение в следующих словах: "Что же бы они сказали, если б им надобно было поднять привезенный французами из Египта большой люксорский обелиск, приподнятый нами как перо и поставленный без всякого почти труда и усилий на площади Лудовика XV?". Во-первых, люксорский обелиск, как мне кажется, меньше размером, нежели колоссальные Иглы Клеопатры; во-вторых, неужели бы французам удалось одержать верх в силе и трудах над очерствелым, мужественным народом египетского паши? Жаль, что парижане не вызвались вырыть канал Махмуда, чтоб облегчить труды египтян: тогда замечание беспристрастного аббата было бы более кстати.
Александрия основана Александром Великим в 331 г. до Р. X. по собственному его чертежу; план был величественный: гавани, фонтаны, водопроводы, цистерны, великолепные здания, театры, дворцы – все было искусно придумано, чтобы обратить Александрию в первостепенный город всего света, по роскоши, удобству жизни и сообщений с другими странами; две главные перекрестные улицы, шириной во сто футов каждая, разделяли город на четыре равные части; линии их пересечения составляли огромную народную площадь. По смерти Александра Великого Александрия сделалась столицей Египта и местопребыванием Птоломеев-Лагов.
Глава V
КУПАЛЬНЯ КЛЕОПАТРЫ – ТОРГОВЛЯ НЕВОЛЬНИЦАМИ – ОБЕД У КОНСУЛА – ВОСПОМИНАНИЕ О ПАССЕКЕ – ВИД ИЗ ДОМА КОНСУЛА – ДВА ПУТИ ИЗ АЛЕКСАНДРИИ В ИЕРУСАЛИМ – ПРЕДЛОЖЕНИЕ ПРУССКОГО КОНСУЛА – МЕХМЕД-РЕШИД-ПАША – ФРЕГАТ БЕХЕЙРА – КАПИТАН ХАЛИЛЬ – НЕСЧАСТИЕ – ВОЗВРАЩЕНИЕ НА БЕРЕГ – ОБЕЩАНИЕ КАПИТАНА – МУСТИКИ – ПЕРЕМЕНА ВЕТРА – НЕОЖИДАННАЯ ТРЕВОГА И ОПАСЕНИЕ – ПУШЕЧНАЯ ПАЛЬБА В МОРЕ – АРАБСКАЯ ЛОДКА – СПАСЕНИЕ
Остатки Клеопатриной купальни расположены вне города, между грудой скал, прилегающих к морскому берегу. Скалы эти, хотя невелики, но замечательны как редкость на плоском песчаном берегу. По словам преданий, царица, прославившаяся на всем Востоке своей красотой, находила особенное удовольствие любоваться своими прелестями. По ее приказанию, искуснейшие зодчие того времени трудились над сооружением бассейна среди скал – того самого бассейна, который и поныне небольшим извилистым каналом сообщается с морем. Таким образом, Клеопатра могла в тихой воде наслаждаться морским купаньем даже при самой бурной непогоде; бушующие волны, с пеной разбиваясь о скалистый берег, гнали успокоившуюся влагу по изгибам канала и вода тихо втекала в бассейн, где Клеопатра, упиваясь негой, освежала белоснежный стан свой.
Таким образом, сама природа платила дань ее прихотям. Впрочем, из следов этой великолепной купальни одна лишь природная красота – голый камень и лазурная влага – уцелели от всесокрушающего времени; искусственная же роскошь не оставила по себе даже малейших следов, и былые украшения архитектуры, богатства и убранства купальни ныне ожили лишь в некоторых описаниях. Нет сомнения, что украшенная искусственными барельефами, красивыми статуями, вазами из мрамора и порфира, испещренная цветами, убранная золотом, парчой, бусами и каменьями, окруженная толпой прекрасных невольниц, – эта единственная в своем роде купальня имела необыкновенно очаровательный, роскошный и великолепный вид, когда Клеопатра, во всей прелести обнаженной красоты, падала в нежные лобзания моря.
В недальнем расстоянии от купальни находятся катакомбы, или могилы древних египетских царей; это мрачные пещеры, в невыносимой духоте которых плодится неисчисленное множество так называемых ночных бабочек. Катакомбы, ныне заброшенные, служат иногда убежищем для преступников, скрывающихся от преследования.
Я полюбопытствовал видеть продажу невольниц. Этот унизительный для человечества обычай еще сохранился на востоке; грустное чувство овладело мной при виде этих несчастных, которыми до бессовестности невежественные людопромышленники торгуют как обыкновенным товаром.
Обширный двор, обнесенный довольно высокой стеною, служит местом для этой постыдной торговли. Небольшие дурно смазанные хижины укрывают невольниц от дождя и служат им убежищем в ночное время; по многочисленности поступающих в продажу женщин и по недостатку помещения положение несчастных стеснено до невероятия. Внутри этих мазанок, кроме стен и земляного пола, нет ничего. Несчастные невольницы, днем измученные лучами знойного солнца и нравственно убитые унизительной своей участью, ночью, в душной тесноте, ищут покоя на холодной и сырой земле, согреваясь только тем, что жмутся одна к другой. Днем они гуляют, или, лучше сказать, толпятся по двору; при появлении иностранцев-покупателей, чувство стыдливости, более или менее врожденное каждой женщине, разгоняет их по углам. Тогда продавец угрозами и палкой выгоняет их опять на двор: купцу нужно буквально показать товар лицом. Перепуганные и пристыженные невольницы, опустив глаза в землю, робко, в страхе, толкутся одна возле другой. Мне казалось, что даже самое бесчувственное сердце не может не ощутить живейшего сострадания и тоски при виде несчастных. Как мне хотелось в эту минуту быть настолько богатым, чтоб вдруг выкупить всех этих страдалиц, дать им всем свободу и денег, указать им благочестивый путь в жизни, просветить их спасительною для души христианской верой и, прикрыв их крылом человеколюбия, ввести в мир образованности к уразумению Бога истинного! Но всегда ли мы бываем в силах исполнять то, чего желаем?
Женщины эти все были негритянки, следовательно, совершенно черные. Тип физиономии у всех был общий и мало соответствовал европейским понятиям о красоте: у всех толстые губы, плоские носы и выпуклые кости под глазами; но зато у всех зубы необыкновенной белизны, формы чрезвычайно изящные и отменно правильные. Цены на невольниц, естественно, бывают различны, сообразно наружным их достоинствам. Средняя цена от 150 до 250 франков за каждую. Лучшие же по красоте невольницы выходят из общей расценки: попадаются женщины в 300, 500, в тысячу франков и гораздо дороже.
Обедал я в этот день на европейский лад, в пятом часу, у нашего консула, г. Ф…, который живет со всеми удобствами европейца и встречает своих соотечественников со свойственной ему любезностью и гостеприимством. Он сообщил нам сведения не совсем утешительные – о чуме в Сирии и о распространении злокачественных лихорадок в Египте. Но уже нам было не до чумы: главный вопрос состоял в том, как бы поскорее попасть в зачумленную сторону.
Возвращаясь после обеда домой, я встретил двух лезгин в знакомой мне одежде кавказских горских народов; они возвращались из Мекки в свою деревню Чоглы, близ Цудахара, в нагорном Дагестане, где я, за нисколько месяцев пред тем, имел случай сражаться с их дикими товарищами в рядах нашего храброго войска под командой отважного молодого героя Пассека, который предприимчивыми и доблестными подвигами своими оставил по себе завидную славу храброго генерала, а в памяти хищников – грозное для них имя и немало тяжких воспоминаний.
Я уважал Пассека как храброго воина и любил его как благородного человека. Мы сошлись с ним еще в 1841 г., когда я в первый раз был на Кавказе; тогда он был еще в низших чинах. В 1844 г. я нашел его уже генералом, украшенным знаками доблести и отваги; эти знаки заслужил он своей кровью. Он командовал авангардом отряда генерала Лидерса (героя Трансильвании в 1849 г.), посланного для усмирения Акушинского и Цудахаринского обществ, и преследовал бегущего под предводительством самого Шамиля неприятеля до Кородахского моста на Сунже, который хищники успели разрушить за собой, укрепясь в каменьях на скате горы на противоположном берегу. Устроив за незыблемыми преградами батареи, они упорно препятствовали нам исправить мост и далее продолжать преследование. Два дня враждующие стороны перестреливались ядрами по приказанию генерала Лидерса; Пассек ночью с двумя ротами пехоты спустился к самому берегу Сунжи, на подошву отвесной громадной скалы, на вершине которой под неприятельским огнем стоял наш отряд. Молча и ощупью, несмотря на чуткость горцев, мы в одну ночь, пользуясь темнотой и журчанием кипящего быстрого потока, выстроили, так сказать под носом у неприятеля, ретраншамент из тур и фашин, которые были сплетены заранее и перенесены нами на берег. С первым солнечным лучом мулла пронзительным голосом призывал товарищей своих к утренней молитве; все вскочили – и каково было их удивление, когда они увидели выстроенное в несколько часов, как бы мановением волшебного жезла, укрепление. Прежде чем они опомнились, две храбрые роты наши, молча залегшие среди ретраншамента, открыли мгновенно смертоносный огонь по неприятелю; завязалась обоюдная жаркая перестрелка, которая, впрочем, скоро утихла, ибо горцы, спрятавшись в густом каменнике, не терпели уже вреда от наших пуль, а гарнизон ретраншамента безвредно укрывался за своим валом от выстрелов неприятеля. Не менее того, положение наше было не из удобнейших: люди лежали, и никто не мог поднять головы, если не хотел наверное ее лишиться; небольшое количество провианта, который возможно им было принести с собой, и особенно недостаток воды – сделались весьма ощутительны.
Ночью приказано было вывести эти две роты, согласно предположению – не терять долее времени в бесполезном преследовании неприятеля. Пассек вывел людей также ловко и отважно, как повел к постройке ретраншамента, но в этот раз горцы были внимательнее, и хотя в темноте не могли прицеливаться, однако ж сопровождали нас жаркой пальбой.
На другой день русский отряд оставил занятую им позицию, и авангард сделался арьергардом колонны. Пассек прикрывал движение главной колонны, которая тронулась на рассвете и потянулась вдоль глубокого ущелья к д. Салты. С рассветом хищники, заметив наше движение, начали по одиночке бросаться вплавь через Сунжу, и сначала одинокими всадниками, потом партиями, более и более увеличивавшимися, нагие, с кинжалами в зубах и обнаженными шашками, с остервенением преследовали тыл нашего арьергарда. Русские дрались, как всегда и везде – лихой Пассек, везде первый, с рыцарским хладнокровием подавал блестящий пример самоотвержения. С такими данными, натурально, это трудное движение в лощине, обставленной лесистыми горами, из которых град пуль сыпался на наше войско, совершено было как нельзя удачнее – быстро, отчетливо и отважно. Около второго часа сменили нас с бою войска под командой князя Аргутинского-Долгорукого. На другой день мы проходили через Цудахар, вблизи аула Чоглы, родины двух лезгин, с которыми встреча в Александрии дала мне случай приплесть к этим листкам эпизод из кавказских войн, чтобы хотя слабой, но заслуженной похвалой почтить память убитого на поле брани доблестного воина и благородного человека.
Над консульским домом устроен небольшой мезонин с балконом и развевается наш русский флаг. Вид с этого балкона весьма оригинален: картина, представляющаяся непривычному взгляду новоприезжего путешественника, во всех своих подробностях отлична от того, что мы видим в Европе. Пальмовые сады, земляные пещеры египетского простонародья, дома странной архитектуры, вдали с одной стороны песчаная пустыня, с другой – ярко голубое море; по улицам шумные толпы народа в национальной одежде; войско в белых холщевых мундирах с малиновыми колпаками, огромные верблюды и маленькие ослы, служащие вместо экипажей и извозчиков – все это поражает новостью того, кто еще недавно оставил быт европейский, к которому привык со дня своего рождения.
Грунт земли в Александрии полуизвесткового, полупесчаного свойства, следовательно, мягкий и для пешеходов удобный. Но частые ветры, вздымая вредную для глаз пыль, до такой степени несносны, что, право, иной раз невольно приходит на мысль предпочесть этой дороге самую дурную мостовую. Дожди в Египте редки, а потому улицы вообще опрятны, за исключением некоторых тесных закоулков, где несоответственное пространству число жителей, более или менее нищих, представляет самую грустную и смрадную картину. Главная улица Александрии – так называемая улица Франков (под этим именем разумеют здесь европейцев или вообще иностранцев из христиан). Торговые ряды и рынки (по-восточному, базары) в Александрии не замечательны ни наружным устройством, ни особенным богатством и разнообразием предметов туземной торговли. Впрочем, они снабжены всем, что, по тамошним понятиям, потребно для удобства жизни более или менее прихотливой.
В главном базаре общий склад всех предметов промышленности, и большее число лавок наполнено съестными припасами, как-то: зеленью, кореньями, свежими и сухими фруктами, шербетами, вареньем, рыбой с ближайшей морской или озерной ловли и яйцами; тут же ряды москатильных лавок с красками, духами, травами, табаком, трубками и чубуками; другие с коврами, покрывалами, седлами, одеяниями и проч., одним словом, со всем, что в жизни составляет предмет первых потребностей.
Вечером консул прислал мне только что полученный им нумер "Русского инвалида" – можете себе представить, с какой жадностью я на него бросился! В самом деле, вообразите, что вы за тридевять земель, как будто в каком-нибудь тридесятом сказочном царстве, и ничего не знаете о происходящем в матушке-России; вдруг одна из старейших русских газет, почтенный "Русский инвалид", попадает к вам в руки; вы принимаете его как близкого своего родного и читаете с восторгом и любопытством весь лист от первой до последней строки, не пропуская даже ни приехавших в Петербург, ни выехавших из него.
В девятом часу пошел я в театр; какой может быть театр в Египте? – спросите вы; а вот какой: итальянская опера; давали "Figlia del Regimento", по нашему "Дочь полка".
Само собой разумеется, что не только Марио и Гризи, но и второй и третий сорт артистов пропели бы лучше синьора Антонио, который, при вторичном моем посещении Александрии, когда я уже возвращался из Иерусалима, нанялся ко мне на дорогу поваром, и который стряпал хуже, нежели пел; тем не менее, в Египте есть театр и итальянская опера, к тому же примадонна весьма сносна для страны крокодилов и тех напевов, которыми наполняют воздух отвратительный крик верблюдов и порывы удушливого хамсина.
Я пробыл два дня в Александрии. Между тем Пасха приближалась, и я более чем когда-либо горел нетерпением встретить ее в Иерусалиме. Задача была нелегка: все сведения, которые я мог собрать, явно доказывали мне совершенную невозможность достигнуть Иерусалима к желаемому времени. Мне предстояли два различные пути: один морской, для чего надлежало дожидаться еще пять дней в Александрии и потом на срочном пароходе плыть в Бейрут, выдержать там трехнедельный карантин и, наконец, либо верхом, либо морем же на арабской лодке добраться до Яффы, откуда оставалось еще двенадцать часов езды верхом до святого города. Другой путь, посуху, лежал через пустыню Суэцкого перешейка, но на это потребовалось бы едва ли еще не больше времени.
Только через два дня отходил пароход по Нилу в Каир: там надлежало ожидать караванных путешественников (и ожидание могло продлиться неопределенное время), потом дней двенадцать или пятнадцать идти пустыней в Палестину, и наконец через Яффу же ехать верхом до Иерусалима. Таким образом, и тот, и другой путь требовали, по крайней мере, месяца времени – а оставалось только двенадцать дней до Светлого Воскресенья… Я был в отчаянии и почти уж решился предпринять поездку в Каир, чтоб сразу осмотреть эту часть Египта, а потом, посетив Иерусалим, прямо из Палестины возвратиться в Европу. Прусский консул г. Думрейхер, к которому я имел рекомендательное письмо из Италии, дал мне следующий совет: "Недавно, – говорил он, – приехал к нам из Константинополя паша, присланный султаном на пароходе с двумя батальонами турецкой пехоты, отданными в распоряжение Мехмеда-Али, для укомплектования наблюдательных постов на степной границе и для усиления конвоя, сопровождающего поклонников Мухаммеда, которые толпами отправляются в Мекк у. Окончив свое поручение, паша, на данном ему Мехмедом-Али фрегате, сегодня в ночь оставляет Александрию и отправляется в Бейрут. Поищите через вашего консула случая познакомиться с этим пашой: он очень милый и обязательный человек, воспитывался в Париже, услужлив и образован; он непременно предложит вам ехать с ним и даже, в угождение вам, прикажет командиру фрегата, не доходя Бейрута, свернуть вправо и зайти в Яффу, а там высадит вас на берег; тогда, при попутном ветре, у вас будет возможность даже в четверг или пятницу на Страстной неделе поспеть в Иерусалим и встретить Пасху у гроба Господня".