Он зайдёт иногда - мы болтаем часок-другой.
Он уж сила не та, у своих, говорит, изгой.
Но не помнишь об этом, как скрипку обнимет сэр:
Звук прольётся моментом -
не блестя комплиментом,
Каменея цементом меж плавленых атмосфер!Шелестят звуковолны теплее морской волны,
Так поют колокольни, так у мамы скворчат блины…
Столь иссердно играет - теченьями звукорек,
Что Господь замирает, заслыша любимый трэк.
IV
В тот день было душно. Испариной естества
Стелилось по лёгким пузырчатое O2.
И, как сообщила бы истовая молва,
Дышалось едва.Вернувшись с работы, я вплыл на седьмой этаж.
Возился с ключами. Вошёл - и домой, и в раж.
Четыре стакана воды - господа, я ваш:
Причина все та ж.Включил телевизор, упал на свою кровать.
Такая жара, что навязло в зубах - жевать.
Лежу, как на пляже. В квартире под тридцать пять.
Июль, вашу мать.И тут же - назло - у входной - до мозговых кор
Протяжное - дзынь! Чертыхаюсь. И - в коридор.
По новой - запор. Открываю. "Здорово, Жор!"
А ржёт-то в упор!..Смешлив непривычно. О боже, какая прыть!
"Давай, заходи, - говорю. - Поскорее, Вить!"
Дремотная жарь атакует советом - взвыть.
Но как не впустить?Сидели мы долго, как встарь - до огней зари.
И замерло всё, как морская-фигура-замри.
Но что-то не то. "Ты влюбился, держу пари.
Витёк, говори!"Краснеет дружище. Я пячусь, как гордый рак.
Плету, как паук, о возвышенном, как дурак.
И думаю, дескать, угадывать я мастак.
И в горле наждак."Ты прав", - отвечает. И ну хохотать навзрыд.
С души отлегло - до того развеселый вид.
"Ты, Жор, - говорит, - прямо умница с Бейкер-стрит!
Вот только небрит.Она, - повествует, - что ангел у божьих врат.
Прекраснее лунных и прочих, дурных, сонат.
И мы если на, то она, безусловно - НАД!
Из райских пенат.И стан у принцессы - стройнее, чем нотный стан.
И голос у ней - симбиоз мировых сопран.
Над Девой не властен насмешливых лет аркан…
Она - океан!"
V
Надтреснутый голос - о, это был не предел!
Как выбритый долыса жгучий индейский клич.
Из сердца всё то друг мой вытряхнул, чем владел,
И выкрикнул в мир: позавидуй и возвеличь!И так он кричал, как на струнах своих скрипел,
И так веселился, что точно - пожди беды.
Мне было дремотно, а стало - не по себе,
Как после ушата совсем ледяной воды.Пошло всё по-старому: практика-сон-еда.
Диплом и работа, последний учебный год.
Витёк забегал да позванивал иногда,
На десять минут, ибо время - теперь не ждёт.Его пару месяцев не было в кабаках,
Его не встречали с бутылкою на дворе.
Он если не притчей - то прыщем на языках
У всех злопыхателей выскочил в сентябре.Пахал-то по-прежнему: днями грузил тюки.
И жил-то по кредо: "Батрача, трудись-потей".
Но вытравил мат из межфразья до мелюзги,
Как чёрную грязь керосином из-под ногтей.Я много учился - с рассвета и допоздна.
Стонал над какою-то суетной ерундой.
Слал матери письма и деньги в село. Она
В последнюю встречу казалась совсем седой.Он тоже, должно быть, исправно писал отцу.
Да только всё больше Душе, что "в глаза - бальзам".
Сонаты - её ослепительному лицу,
Сонеты - её обесцвеченным волосам.Меня засосала воронка учебных дум,
Как психоделичность туманистых городов.
Витёк забегал. Он одалживал мой костюм
И с нею гулял у клинически Чистых прудов.Играл ей на скрипке - той самой, из сельских пор.
Впервой после армии - жизни в глаза глядел.
Ты трубку поднимешь - и сразу: "Послушай, Жор!
Я счастлив, и это, мне кажется, - не предел!.."
VI
Четыре часа утра. Бормашинной трелью
Мозговую мякоть взрезает безумный звонок -
Замогильно мобильный.
Мне скоро идти на зачёт. Я объят постелью,
Вскочивши - запутался в узлище собственных ног…
О мой Отче Всесильный!Я грубо бранюсь. Я ору: "Это ты, Витёк?!"
Но мой телефон молчит, как замученный ссыльный.
Я снова бранюсь, выражаюсь по форме: "Ты -…!"
В ответ - полудьявольский хрип. Веселя, как R.I.P.
Я точно оракул: мой друг сквозь какой-то скрип
Выдавливает: "Жор, приехал бы. Мне кранты".И стало морозно. Я, трубку зажав плечом,
Влезаю в штаны, по карманам ищу ключи.
И тошно под сердцем. "Я буду, я еду… Чёрт!
Дружище, ты слышишь? Болтай же, да хоть о чём.
Хоть что-нибудь, только - пожалуйста! - не молчи!"Из вакуумнической зыби меж мной и ним -
Моих недогадок и пьяных его недослов -
Высвечиваются абрисы ужасов -
То злые морщины сквозь клоунски яркий грим.
VI
На улице хрустко и солено, a мороз,
Трезвоня, вгрызается в ноздри клыками псов.
Скрипит под ногами. Немеют корни волос.
По-моему, я позабыл запереть засов.Дорога кривляется дурою искони,
Я трачу на тачку дрянные семьсот рублей.
И пальцы выламываю: "Ну же, давай, гони!.." -
Кричу черномазому, что за рулём "жигулей".Квартал, эти два поворота - знаком маршрут.
Вываливаюсь в сугроб, сапоги в снегу.
"Витёк, много ль дров наломал ты там, чёртов шут?!" -
Уже замерзающий, думаю на бегу.В квартире темно. Приоткрыта входная дверь.
И он на полу: недвижим, точно мёртвый зверь.
Четыре бутылки; осколки одной - кругом,
Я их раскрошил непорвавшимся сапогом.По кругу же - чёртова дюжина хризантем:
Налюбленных, бедных - да брошенных прочь с очей
Рукой дорогою… Дешёвой. Ты, брат, ничей.
Без музы и лира в запое, и лирик - нем.Ты, брат, обезмочен. Без сил как в соборе - бес.
И, словно зарезанный, жить разжелал наотрез.И в лобное место, молясь, издолбился лбом.
Влюбленный, был вволюшку вылюблен ты, поверь…
"Ну что же мне делать, проклятый, с тобой теперь?!"
Вот вроде бы дом. Да выворочен вверх дном.
VIII
Вот вроде бы дом - только выворочен вверх дном;
Я вроде бы друг - домосковской еще весны.
История эта - о "парне-без-идиом",
О парне без пары - но с перьями из спины.О парне, который корпел, не роптал, но цвёл,
Который судьбину покорно курил взатяг.
Он был то ли вол, то ль вконец перевывший волк,
Оторванный лист иль поруганный гордый стяг.То сказка о рыбе, а рыбе не плыть по земле;
О птице, забывшей напевы времён - в силках…
Вторая глотнёт небес и станет сильней,
Для первой - неволюшка смертно скрипит на зубах.Мой друг был победой - по имени да по судьбе.
Мой друг был бедовым - но дал бы такой беды
Ты всякому, Боже!.. По роже или под дых,
Чтоб сразу воспрянуть, сыскавши силу в себе…И Виктор сумел. Через щупальца тысячи лет,
Что шпротами втиснуты в банку минут пяти,
Он выдохнул: "Ё-моё, Жор, это ты? Привет! -
И расхохотался: - Когда ты успел зайти?!"Хрипливо хохочешь! Да хитро глядишь, храбрец!..
Он выжил! Как выжал из цедры - цирконии сил.
О, марево мира: ведь то был ещё не конец.
О, губы погибели: вами ль Витёк голосил?Ты крепкий, братюнь. Мы с тобою прошли Афган,
Горячие земли. По стёклам песка - без сапог
Плелись, спотыкаясь. Хлестали года по ногам;
Кочевникам, нам,
Корчевавшим вспученный срам,
Колючим басом кричал то ли чёрт, то ли Бог.А что он кричал?
А чем ободрял он нас,
Нагнувшись в чертогах, приставив ладони ко рту
Невидимым рупором? Полно. Бушуй, Фантомас!
Внезапно живи. По низам? - Как в последний раз!
Тебе не впервой в междузвездье взмывать на лету.Давай, поднимайся! Хоть с пола, но выше - в пыл!
Пай-мальчиком? Нет. Паев - много, ты лучше пой,
Играй в переходах, да там, где обычно пил,
Да с тех верхотур, о которых мечтал любой.
Рутинные Бог отложит дела:
"Парнишка меня пленил!"
Отец твой ответит (была не была),
Что это тебе не впервой.А сердцем подумает - тем, что стучит ровней,
Душой рассмеётся, как рыцари из-под забрал:
"Не зря я малому рассказывал о войне,
По чести, по совести сына, видать, воспитал!.."
И сердцу отцовскому станет светло, Витёк!
Ты только играй. Жизнь - она ведь сама игра.
Гляди, пять утра. Два часа - и вставать пора.За окнами верное солнце кровавит восток.
В московской консерватории - под музыку Брамса
Спи, моё небо, плескаясь по ласковым стенам;
Ангельских глаз проливайся голубизна.
Пенится фортепиано струистым пленом;
Смуглая скрипка танцует с моим катреном,
С каждой строкою вальсирует допоздна…Золотом сахар заката тает из окон,
Спеют на люстрах колосья масляных глаз…
Музыка рвёт изнутри - надурманенный кокон;
Музыка - в горле стучит недреманным оком;
Музыка - в самые вены мои вплелась…Звук каруселится в вальсе сусально-жутком,
Скрипка капризна - звёздами брызжет вблизь.
В газовой блузе зигзагами пляшет бриз;
Тёплое небо сгущается над желудком.Небо как волны. Небо лавирует в венах,
Небо в ногах пульсирует пляскою сил…
Выкрути мысли, сознанье моё замеси
С песнею вёсен, спасительно откровенных!..
Плавятся вёсны, в высоком сплывают зале
С солнечной сцены, медово гудят во рту…
Мне - кислородно. С заплаканными глазами
Дева Мария смеётся на первом ряду.
Баллада о поверженной трусости
Бейтесь, сэр Рыцарь, словно с самим Сатаной;
Бейтесь - драконово-жарко и гордо,
Люто - как если б за вашей спиной
Рушились стены родного города.Рвите - за Родину - тверди бунтующих зол;
Жгите в золу сатаниновых пасынков…
Чтоб на страницы - ещё не родившихся классиков
Светлый ваш призрак с Олимпа времён снизошёл.Бейтесь, мой сэр, не страшась ни огня, ни меча;
Смерти не бойтесь, когда искорёжит латы…
Будьте достойны, чтоб конь обернулся крылатым,
Будьте достойны, чтоб вас он туда умчал,
Где беспечально святой ожидает причал,
Где позабудется всё, чем вы здесь виноваты.Свет разрумянит греховно-зелёную медь,
Всё вам простится, чего устыдились бы сами…
Только останется трусость на шее висеть.
Цепь не рассыпется - конь не взмахнёт крылами.Трусость раздавит грудь - это страшный груз;
Это осколок скалы, что тянет на дно.
Но не страшитесь: у гибели сладкий вкус,
Коли в бою с нею встретиться суждено.Если за друга падёте, себя поправ;
Если, не плача о бренном, нырнёте в век…
Рыцарь несётся - рысью, орлом, стремглав;
Конь исхрипелся, врастая в безумный бег.Что это?! Враг изошёл обезьяньим криком;
Плещет рысак под героем гривой льняной.
Падает трусость разбитым татарским игом,
Падает рыцарь - на лоно земли родной.Крепость родная - его причастилась силы;
Там, за стенами, жена обратилась в вой…
Самая битва оплакала храброго сына,
Скорбно товарищи сгрудились вкруг него.Что им увиделось в этих глазах стеклянных?
Тёплое тело,
Раскинувши руки-лучи,
Каплею крови, созревшей в артерьях вулканных,
Кровью страдальца, которая жизни зачин,
Павшей звездою на юной траве холодело.
Рыцарь, очнитесь! Вас слава далёко мчит.
Смерть улыбается - смейся, tristeza bela!..
Рыцарь, очнитесь!.. Вы ныне в иных полянах.
Уплыветряное
Бушует дождь на шабаше планеты,
Гремит вулкан, волну в лицо гоня.
И песни - те, что до сих пор не спеты,
Навстречу небу рвутся из меня.Вот молния взлетает на подмостки,
Взметнув огонь, как шёлковый подол.
Гроза ласкает борзо - против шёрстки!
Не оттого ль на сахарной извёстке
Моей судьбы - нездешний звук зацвел?Да только сердцу - звона мало, мало…
Влечёт сердца извечно ввысь - и вон!
Я улечу. Мой парус - одеяло,
А мой фрегат - заливненный балкон!Заливненный, закопанный в минуте,
За кипой лет - закапанный дождём…
Я унесусь - судьба, таким не шутят!
Я унесусь - в несметный город-гром!Перед глазами гордыми моими
Лиловым вихрем станет воля петь!
Порвалось небесиновое вымя -
Что бесы, древеса кромсают сеть,
И хлещет ведь!
И льётся чудо-медь,
Святой огонь во чьё-то чудо-имя…Перед глазами дальних рубежей
Бежать, бежать по бежевой кручине,
По скуке, по тоске - всегда отныне
Их панихидя в каждом вираже.И скуку, и кручину, и тоску -
Отпеть, отмучить, отстрадать. Опорой
Мне - вечность, чинный, волчий хор которой
Подобен лишь змеиному броску.Тоска меня раскрошит на куски,
Но роскошь душу соберёт единой:
Святая роскошь песни лебединой,
Светящая сквозь "не видать ни зги".Ни зги - но жги свои высоты светом.
Свергая совесть, ты совсем - кипи…
Не стоит слёзно грезить о неспетом,
Если сидеть остался на цепи!Ты - на цепи. Я нацеплю корону,
Кудрявых крыльев нацеплю сполна.
И улечу. Я улечу - одна,
И слёзно станет завидно балкону.
Один
Среди друзей,
В кругу годин -
Всегда ничей,
Всегда один.Читатель тар,
Ловитель снов.
Для новых - стар,
Для старых - нов.Тебе - елей,
Где прочим - дым.
Любил сильней,
Чем был любим.Навеки твой
Удел таков:
Изгой
Средь сотни двойников.Напрасно, пресно, присно -
Но с лёту повелось:
Покуда не явился,
Ты будешь званый гость.Покуда сам не в стае,
Там будешь брат и друг.
Судьбинушка простая -
Быть третьей в паре рук.Спеша тобой хвалиться,
В тандем не пустят свой -
Они, что единицей
Прозвали за спиной.Но соберутся вместе,
И, как святая плесень,
Порасползётся грусть
В сердцах: причастьем чести
Слова твоих же песен
Пить будут - наизусть.
"Я спрятан от мира под маской дверей…"
Я спрятан от мира под маской дверей,
За вёрткою дверью в быт.
Запутанный, прячусь в межзвёздную трель,
И ею в века зарыт.Закованный, кровью питаю ковчег;
А кожа - белей бересты.
Я пячусь, я прячусь в нетающий снег,
В объятья своих пустынь.И спрут подсознанья оплёл меня сном,
Коварно кривляя взор.
За запертой дверью я выстроил дом
И свил из волос - гнездо.Врастая корнями в паркетную гладь,
Один растворился в дне -
И в том, что умеет зарёю пылать,
И в этом, на глубине.
И донная, данная, томная гать
Любуется днём извне.А стены, да крыша, да плюшевый пол
Пожрали мне тело и пыл.
Затворник творенья отраду нашёл
В тавре из нездешних сил.
Отчего мой вид бравурно-жалок?
Отчего мой вид бравурно-жалок?
Край любезен - бездна горяча.
Ты стоишь, как в серый полушалок
Кутаясь в прощальную печаль.Ты стоишь, а я кидаюсь в море
Суетно-бездонных небытий:
Падаю в водоворот викторий -
Тех, что поджидают на пути.И смеётся тьма слепым фасадом,
Звёздная глаза взрезает взвесь…
Милый друг, храни себя - я рядом:
Много ближе, чем возможно здесь.
"Москва! Моё сердце, пожалуйста, не отпускай!.."
Москва! Моё сердце, пожалуйста, не отпускай!
Держи его насмерть, хоть крючья на треть вонзи!
Как дом, горе-думы в дыму, в голове - раздрай.
Я после грозы по глазницы стою в грязи.Пусть гроздья души истомлённой омоет река
Да небо судьбу наласкает на счастье устами!
Чтоб я воротился - на волю тропа легка;
К тебе - журавлём последнего косяка,
К тебе - обезумевшим волком последней стаи.Ты только вмуруй моё сердце в брусчатку дней,
Которые нам судьба - летовать в разлуке.
Ты только мне в лёгкие воздухом здешним вей
И слышься мне, слышься - во всяком нездешнем
звуке.Смотри на меня изнутри бессловесных зеркал,
Дыши на меня из нарывов больных нейронов…
Чтоб лик твой бликующий в томном уме возникал,
Далёкой любовностью лоб еле слышно тронув.Москва! Старорусскою песней терпеть веля,
Меня окольцуй ты блокадой молебной гжели:
Так истово, как за кровавой стеной Кремля
Вздымаются белых церквей лебединые шеи;Так искренне, как разливается нынче грусть
По телу, по разуму - сразу невозвратимо.
Люби меня, бледная бедная божья Русь,
Хоть крошечной долею моря, каким любима.Чтоб не задохнуться мне в жухлой теплыни песка
На чуждой земле, намозоленной чуждым голосом.
Москва! Моё сердце, пожалуйста, не отпускай:
Оно прорастёт из груди твоей сочным колосом,
Согреет тебя, разгораясь трескучим хворостом,
Споёт тебе, словно слепой и всесильный скальд.Ты только храни меня - солнцем, и сном,
и помыслом.
Ты только меня невозвратно не отпускай.
"Ночь забывается смертным сном…"
Ночь забывается смертным сном;
Здравствуй, последний суд.
Небо теперь неспокойно лицом;
Нынче за мной придут.Кажется, гулок рассветный час;
Бьёт, как плетьми, сквозняк.
Солнце, молись всей бездонностью глаз:
Скоро меня казнят.Утро зардеется медью на треть,
Станет манжеты мять.
Коли остаток начнет пламенеть -
Значит, решили распять.Если дожди зарыдают, не ждя,
Чтоб прозвучал приговор, -
Знай, безотрадная радость моя:
Путь для меня - на костёр.Если же звёзды прольются в вой,
Ночь закричит во сне -
Грешнице станет страшнее всего:
В теле навечном душой неживой
Мыкаться - доля мне.Но не прорвался геенный гам;
Выси не голосят…
Солнце, иди по своим делам:
Нынче меня простят.
Родина
Русский мой, необъезженный край…
Голубая, зелёная мать!
Напои меня, силы дай
Рисовать тебя, воспевать.Напои меня, намоли,
Околдуй ворожбою ржи…
Говорить, говорить вели!
Литься речью-рекой прикажи!Поплыву по вольной груди,
По ладоням полей разольюсь…
Ты мне солнцем в глаза гляди,
Старославная чудо-Русь!Исповедай мои грехи,
Причасти водой ключевой.
Чернотой - не узреть ни зги;
Окунусь - да созрею, живой.До поры мне уход отсрочь;
Дай испить - хоть твоих - седин.
Я молю, точно слабая дочь -
Что сильнейший да верный сын.Дай с друзьями чуток погулять!
Дай, родная, пожить - на века.
Хоть коротенько - только, мать,
Чтобы громко, наверняка.