Я подумал, что отношения между Лизой и Андреем не выяснены до сих пор. Мой друг так и не решился на объяснение. "Брат подруги" отпугнул его, что ли?
Накануне отъезда из Москвы я взялся за дело сам,
Я был намерен серьезно поговорить с Лизой. Я так и сказал ей, придя к ней вечером без Андрея.
- Лиза, - сказал я, - мне надо с тобой поговорить серьезно.
- Да?…
Она сидела передо мной на стуле и вопросительно смотрела снизу вверх своими ореховыми глазами, аккуратно сложив на коленях руки. Что-то показалось ей странным в моем торжественном тоне - признаюсь, я чувствовал себя стесненно. Вдруг, она начала краснеть, все так же молча, не сводя с меня глаз; медленно заливаясь румянцем от шеи до лба, до самых корней пушистых, рыжих, как бы пронизанных светом волос.
- Послушай, мы же с тобой не дети, - продолжал я рассудительно. - Ведь он неплохой парень! Кому лучше знать, как не мне? Честный, прямой. И как любит тебя! Даже стихи писал. Но плохие…
- Вот как! - шепнула Лиза, опуская голову. - И молчал до сих пор?
- Так ведь застенчивый! Лиза вскинула на меня глаза.
- Ты же его знаешь, - продолжал я. - Просто очень серьезный. И молчун. Иной раз слова не допросишься.
- Да ты о ком говоришь?
- Об Андрее, - удивился я. - О ком же еще?
Но она не стала слушать дальше и почти вытолкала меня за двери - так-таки вытолкала, ни за что ни про что.
- Иди, иди, сват! - приговаривала она. - Тоже мне, сват нашелся!
- Просто хотелось услужить, - оправдывался я. - Чтобы у вас обоих было хорошее настроение…
У нее были грустные глаза, когда она провожала нас на аэродроме. Улыбалась, даже смеялась, но глаза оставались грустными. Почему?…
Проводы вообще вышли неудачные, сумбурные.
Слишком много было помпы, пышных речей и букетов. Один из букетов был вручен Степану Ивановичу, и он таскал его с собой как веник, не зная, куда девать. Союшкин не отходил от меня ни на шаг, учтя то обстоятельство, что на групповых снимках начальника помещают обычно в центре.
Хорошо еще, что мы успели помириться с Андреем перед отъездом.
… Никто не знал, что мы поссорились, и поссорились жестоко.
Можете себе представить - он настаивал на том, чтобы экспедицию отложить!
- Отложить! Да ты в уме? Отложить! Почему?
- Вещество, вызывающее выпадение солей из морской воды, нельзя изготовить так быстро, - доказывал он. - Химики только начали работать над опреснителем по нашему заданию.
- Сколько же времени понадобится, чтобы такое вещество найти?
- Не знаю. Они говорят: год. Может быть, два года… Нет, Андрей решительно сошел с ума!
- Ты взвесь все обстоятельства, - продолжал он убеждать меня. - Хорошо, если подле Земли Ветлугина есть полынья, подобная той, что у острова Врангеля. Ну, а если нет? Вообрази, там сплоченные многолетние льды, барьер льдов. Да так оно, наверное, и есть. Ледокол не сможет форсировать их. Тогда что?
- Дрейфовать. Пусть льды поднесут корабль к Земле Ветлугина.
- Они не только поднесут, но и обнесут. Опишем зигзаг вокруг земли, как Текльтон, и больше ничего.
- А зачем же берем с собой вездеход? Когда начнется зигзаг, сразу же - на вездеход, и прямиком по льдам к земле!
- Так-то оно так, но с опреснителями было бы вернее.
- Ты просто трусишь, Андрей! - сказал я в сердцах. - Мнешься, робеешь, как с Лизой!
Конечно, не надо было бы говорить обидные слова. Я хорошо знал, что Андрей храбр, и не раз имел случай убедиться в этом. Просто он был очень обстоятельный человек, любил действовать обдуманно, наверняка.
Но сейчас это была уже крайность…
Так или иначе, мой друг не разговаривал со мной дня три, пока мы не побывали с прощальным визитом у академика Афанасьева.
Старый ученый, взявший в свое время гипотезу Ветлугина под защиту, принял нас в постели. Перед ним установлен был переносный пюпитр, на котором он быстро писал карандашом.
- Рад, рад, - сказал он, пожимая нам руки. - Садитесь вот тут. Снимите с этого кресла бумаги. Вот так…
У него была наружность доброго деда Мороза: белая борода лопатой и очень ясные, зоркие глаза.
Некоторое время академик пытливо разглядывал нас из-под седых, нависших бровей.
- Ну-с, хорошо, - сказал он. - Как же думаете искать свою землю-невидимку?
- А мы хотим проверить гипотезу на слух. Если землю никак не удастся увидеть, попробуем ее услышать…
- А, эхолот!.. Ну что ж, правильно. Кропотливо и медленно, зато надежно… И как думаете: отзовутся ваши острова?
- Должны отозваться. Не могут не отозваться.
- Что ж, буду рад. У меня уж и место для ваших островов оставлено. Вот здесь! - Он показал на рукопись, над которой работал перед нашим приходом. - Задумал новый труд. Называется кратко: "Северный Ледовитый".
- О! И большой труд?
- По плану, шесть томов. Хочу дать полный свод современных знаний об Арктике, нечто вроде энциклопедии…
Я поинтересовался, сколько же лет работы отнимут эти шесть томов.
- Не меньше семи - восьми, вероятно…
Мы молчали. Академик искоса посмотрел на меня и улыбнулся.
- А я знаю, что вы подумали! - сказал он неожиданно.
Я смутился.
- Да, да. Подумали: каков старик! Девятый десяток пошел, а он на восемь лет вперед загадывает, план работы составляет.
Я принялся бормотать какую-то чепуху, потому что Афанасьев угадал - именно это я и подумал. Наш хозяин засмеялся:
- Ну-ну, не отнекивайтесь! Я сам на вашем месте подумал бы то же. - Он энергично похлопал по лежавшей на одеяле рукописи. - Не доживу? Нет, друзья мои, доживу. Именно потому и доживу, что на восемь лет вперед заглядываю!
Задумчиво помешивая ложечкой в стакане (нам подали чай), он продолжал:
- Любимая работа поддерживает, бодрит… Еще Сенека сказал: "Прожить сколько надо - всегда во власти человека". Мне лично надо десять лет, потому что этот труд нужен моей родине! Да, помню, знаю: здоровье, возраст… Но есть, по-моему, нечто вроде рефлекса цели, как думаете? Я вот подметил; если обычная прогулка, без цели, без дела, - устаю, а если впереди цель, что-то очень интересное, - забываю об усталости!
Академик поглядел на меня и Андрея, нагнув голову набок. Приветливые морщинки побежали от глаз.
- А потом, - сказал он, пожимая нам на прощанье руки, - не находите ли, что вообще интересно жить? Мне, например, до крайности любопытно узнать, найдете вы свои острова или нет.
Тогда мы и помирились с Андреем - сразу же, как только вышли от академика, чуть ли не в подъезде его дома.
- Извини меня, Андрей, - начал я. - Бухнул, понимаешь, сгоряча…
- Ничего, ничего, - поспешно сказал мой друг. - С кем не бывает…
И мы заговорили об экспедиции, как будто бы не случилось ничего.
Глава третья
ПРИЧУДЫ ВЕТРА И "МЕРТВАЯ ВОДА"
- Поздравляю! Вошли в Восточно-Сибирское, - сказал Андрей, распахивая дверь в мою каюту.
- Уже Восточно-Сибирское? Приятно слышать! В штурманской рубке узнал?
- Нет, по воде определил. Вода снова прозрачная, как и в море Лаптевых. На глубине двенадцати метров - отрицательная температура. Только что делал зондировку…
- А видимость?
- Ни к черту! Туманище навалило такой, что Союшкин советует стать на якорь.
- Ах, Союшкин уже советует…
Наверху действительно было мутновато. Корабль медленно подвигался вперед в почти сплошной белесоватой мгле.
Мы с Андреем поднялись на капитанский мостик. Взглянув на сконфуженное и сердитое лицо Сабирова, стоявшего рядом с капитаном, я догадался, что место наше неизвестно.
Это было нехорошо. По гидрологическим признакам, названным Андреем, получалось, что мы уже перешагнули порог Восточно-Сибирского моря. Но оно большое, это море. Где же мы? В тумане могут произойти любые неожиданности. Нас может снести на юг или на север. А к северу в этом районе, по-моему, опасные банки.
- Не успел, Алексей Петрович, солнце схватить, - доложил Сабиров с огорченным видом.
- Схватить? Как это - схватить?
- Ну, засечь, определиться. Оно минут двадцать назад проглянуло. Я - за секстантом, а солнце опять в туман.
- Да, обидно!
Я с интересом смотрел на капитана. Как-то он выйдет из положения? Какое решение примет?
В Океанске мне рассказали о нем нечто вроде легенды. Шел он будто бы лет пятнадцать назад к Шпицбергену. Судно поисковое, маленькое, магнитный компас на нем начал врать. Федосеич приказал тогда кинуть лот, взял якобы грунт лотом со дна, помял в руке, подбросил на ладони и говорит: "Мое место такое-то, подходим к Шпицбергену с юго - юго - востока".
Капитан повернул ко мне и Андрею свое широкое, простодушное, невозмутимо-спокойное лицо.
- Хочу уточнить место по глубинам, Алексей Петрович, - сказал он. - Здесь дороги хоженые-перехоженные. Карта очень подробная… Ну-ка, старпом, - к эхолоту! Что он у вас там показывает?
Странный водолаз бежит по дну моря под килем "Пятилетки". Это звук. Когда мы проникнем в глубь "белого пятна", звук поведет за собой наш корабль.
Принцип эхолота прост. Беспрерывно подаются с судна звуковые сигналы, которые, отразившись от дна, возвращаются в приемник. Надо разделить пополам промежуток времени между подачей сигнала и его приемом и умножить на скорость звука в воде, чтобы получить расстояние от киля до дна.
Делается это автоматически. На вращающемся валике прибора появляется лишь итог - по квадратикам кальки бежит быстрый зигзаг.
Мы вчетвером вошли в штурманскую рубку.
Сабиров быстро переписал последние показания эхолота на листок бумаги и положил перед капитаном.
- Ну-ка, ну-ка! Где же мы? - сказал капитан, наклоняясь над картой и водя по ней толстым пальцем. - Вот пролив. Вот ваша прокладка. Стало быть, где-то здесь… Или здесь?…
Бормоча себе под нос, он принялся сличать цифры глубин, обозначенные на морской, карте, с цифрами, выписанными штурманом.
Федосеич искал на карте цепочку глубин, подобную той, что осталась за кормой "Пятилетки".
- Нашел, - сказал он негромко и спокойно, как всегда. - Четырнадцать метров, пятнадцать, шестнадцать, семнадцать, снова пятнадцать… Отмечайте на карте, штурман. Отсюда и поведете прокладку. Курс - зюйд-ост… - Он вопросительно вскинул на меня глаза: - Так, Алексей Петрович? Пойдем вдоль берега, как говорили, - прибрежной полыньей?
Я кивнул.
Подольше надо было сохранять чистую воду впереди, по возможности избегая встреч с тяжелыми льдами. К высоким широтам я предполагал подняться лишь на меридиане Врангеля.
- Еще хватит возни со льдами, - успокаивал Федосеич нашу нетерпеливую молодежь. - И тряхнет и сожмет во льдах. А сейчас горючее надо экономить. И время. В Арктике кружной путь часто короче прямого…
Прибрежная полынья представляет из себя нечто вроде коридора. С одной стороны - лед берегового припая, с другой - пловучие льды. В этом году "коридор" был очень широк. Почти беспрерывно дувшие ветры южных румбов отжимали льды от берега, отгоняли их далеко на север.
"Пятилетка" круто повернула на юго-восток и двинулась южной окраиной Восточно-Сибирского моря.
К полудню видимость улучшилась.
Однообразная бурая тундра протянулась с правого борта на много сотен километров. Чуть заметно поднимаясь к югу, она сливалась с туманным небом вдали. По временам ее затягивала колышущаяся завеса дождя.
То и дело на горизонте возникали дымки и над ухом раздавался рев сирены. "Пятилетка" обменивалась приветствиями со встречными танкерами, угольщиками, лесовозами.
Десятки кораблей шли прибрежной полыньей вдоль северного берега Сибири, шли на запад и на восток. Тысячи тонн самого разнообразного груза - мука, книги, швейные машины, обувь, велосипеды, ткани - доставлялись на Крайний Север. Обратным рейсом везли лес из Игарки, пушнину из Тикси, плавиковый шпат из Амдермы, уголь из Нордвика, Диксона и других мест.
Перевозка грузов морем обходилась в сорок раз дешевле, чем перевозка автотранспортом!..
День Советского Заполярья - в полном разгаре. В отличие от обычных дней под другими широтами, он тянется не часы, а месяцы. И все-таки советским полярникам мало этого дня. Им приходится спешить, потому что дотемна надо провернуть уйму важных дел.
Нам, например, надо пройти до меридиана острова Врангеля, подняться круто к северу и, сломив сопротивление многолетних льдов, проникнуть внутрь "белого пятна", чтобы начисто стереть его с карты.
Поздно вечером я спустился в каюту и уснул сразу, будто провалился в колодец. Но спать пришлось недолго. Разбудили торопливые шаги по коридору, громкие голоса, какая-то тревожная суета.
Что случилось? Кажется мне или на самом деле пахнет гарью? Пожар на корабле? Этого еще не хватало!
Я вскочил и стал торопливо одеваться.
В дверь постучали:
- Алексей Петрович, это я, Сабиров!..
- Да, да. Войдите!
Оказалось, вахтенный начальник только что доложил капитану, что откуда-то тянет дымком. Капитан решил пока тревоги не объявлять, но приказал Сабирову обойти и тщательно осмотреть корабль.
Источник подозрительного запаха обнаружить не удалось. Замечено было, однако, что на палубе пахнет гораздо сильнее, чем в кубриках, каютах и машинном отделении.
Действительно, когда я вместе с Сабировым поднялся наверх, запах стал ощутительнее. Неужели горело на палубе? Но где?
То тут, то там появлялись силуэты участников экспедиции. Они бестолково бродили по палубе, сталкиваясь друг с другом и обмениваясь недоуменными замечаниями.
Какая-то нахохлившаяся, с поднятым воротником фигура очутилась даже на капитанском мостике. Это было против правил. На мостик, помимо моряков, поднимались только я, Андрей и Степан Иванович. Но капитан не обратил внимания на пришельца и не выпроводил вон (для этого Федосеичу достаточно было лишь вопросительно поднять мохнатые широкие брови). Капитан был погружен в раздумье. Стоя у перил, он пристально вглядывался в сторону берега.
- Ну и туман! - сказал я, ни к кому не обращаясь. - Туман, а влаги нет. Какой-то сухой, удушливый и…
Я так и не подобрал сравнения.
- А у меня что-то неважное самочувствие, - подала голос из угла нахохлившаяся фигура, и тут мы узнали в ней Союшкина. - Сначала было холодно, теперь стало жарко. Вам тоже жарко?
- Черт знает что! - пробормотал Сабиров. - Тут люди о корабле переживают, а он с самочувствием со своим…
Я совсем было собрался спровадить Союшкина с мостика, чтобы не надоедал своими разглагольствованиями, как вдруг почувствовал, что и впрямь жарко. На этот раз "Штатный скептик" был прав, в воздухе определенно потеплело.
Сабиров шагнул к будке, в которой был тут же, на мостике, установлен термометр, нагнулся к нему, удивленно крякнул.
- Вы что, товарищ Сабиров?
- Семнадцать градусов выше нуля!
- Семнадцать? Не может быть!
- Нет, точно, Алексей Петрович. Проверьте сами: семнадцать. За Полярным кругом - семнадцать! А полчаса назад было всего шесть. Я записывал в вахтенный журнал… Отчего это так скакнула температура?
Он выпрямился и застыл, глядя в сторону Союшкина, как завороженный.
- Я не знаю, отчего скакнула температура, - сказал тот, высокомерно вздергивая подбородок. - Что вы уставились на меня, товарищ Сабиров? На мне, я думаю, ничего не написано!
- Правильно. Зато за вашей спиной… Союшкин поспешно обернулся:
- За спиной нет ничего!
- На небо, на солнце смотрите!
- О!..
Солнце висело в паутине рей прямо по курсу корабля. Оно медленно всплывало над морем, но, вопреки здравому смыслу, не светлело, а темнело, постепенно затягиваясь мутной, коричневатого оттенка пеленой.
- Затмение? - неуверенно начал Союшкин.
- Ну конечно, пожар! - сказал я, переводя дыхание. - Но не на корабле, а за много километров от корабля. Правильно, Никандр Федосеич?
- Гарь, - коротко сказал капитан.
- Ветер дует с юго-запада. Так, товарищ Сабиров?
- С юго-запада, Алексей Петрович.
- Вот вам и разгадка. Когда задул ветер?
- Часа полтора назад.
- Тогда и дымком потянуло?
- А! Тайга горит, - догадался Союшкин.
- Где-то очень далеко от нас, - подтвердил капитан. - За сотни, а то и тысячи километров.
Воздух все больше наполнялся мглой, через которую едва просвечивало солнце. Это был какой-то коричневатый, непривычный на море, сухой туман. Едкий запах все усиливался. На палубе стало трудно дышать, и я разогнал по каютам и кубрикам всех, кто не стоял вахту.
- Да, где-то пылает вовсю, - сказал Андрей, спускаясь следом за мной по трапу. - Вон куда дымок дотянуло! Из тайги - в Восточно-Сибирское море!
Этот далекий пожар в тайге задержал наш корабль. Мгла сделалась настолько густой (в каютах пришлось работать при электрическом освещении), что плавание, особенно в непосредственной близости берегов, было небезопасно. Федосеич приказал застопорить машины и стать на якорь.
Как полагается, необыкновенное происшествие с педантичной точностью было занесено в вахтенный журнал. Кроме того, я распорядился, чтобы о гари радировали на Большую землю.
После полудня, когда температура упала до двух градусов, туман рассеялся и "Пятилетка" продолжала плавание, снова донеслась весть о пожаре.
Во время обеда Вяхирев включил радио в кают-компании.
- "…огнем охвачены огромные пространства тайги, - услышали мы продолжение "Последних известий". - На тушение пожара брошены десятки самолетов. В тайгу из ближайших населенных пунктов направилось значительное количество спасательных команд. По мнению старожилов, это один из самых грандиозных лесных пожаров за последние годы. Дым от пожара покрывает чрезвычайно большую территорию. Речные корабли и плоты двигаются по Лене в сплошном красноватом тумане. Есть сведения, что запах гари доносится даже до моря и отмечен на кораблях, совершающих каботажное плавание…"
Вот каков был пожар, о котором мы сначала узнали по запаху и лишь потом услышали по радио!
Но этим не кончились причуды юго-западного ветра. Обед был прерван Сабировым.
- Пожалуйте наверх, Алексей Петрович, - сказал он в переговорную трубу, которая соединяет кают-компанию с капитанским мостиком, и в интонации его голоса я различил удивление. - Справа по курсу - пестрые пятна!
Справа по курсу были льды берегового припая. Выглядели они неприглядно. В трещинах выступила мутная вода, мокрый снег смешался с песком и пучками прошлогодней травы. Похоже было на пустырь, заваленный мусором, или на болото поздней осенью.
Но сейчас льдины приобрели неожиданно нарядный вид. На них видно было что-то пестрое.
- Странно! Очень странно! - бормотал капитан, опуская бинокль и тщательно протирая линзы носовым платком. - Никогда не видел такого.
- Совсем цветы, а? - заметил Андрей. - Клумбы цветов.
- Цветы? - переспросил капитан - Что вы! На льду?
- Нет, скорее водоросли. Вы рассказывали, что видели как-то скопление морских водорослей на льду…
- Но те были одноцветные - зеленые… Странные пятна переливались всеми цветами радуги.
Такие появляются перед глазами, если долго смотреть на солнце. Однако после полудня солнце спряталось за облаками. Самым зорким из нас оказался сигнальщик.