Я дал ему подержать ружье и вслед за гурьбой охотников направился к штормтрапу, чтобы сойти на льдину. Меня опередил Андрей со своим неизменным фотоаппаратом. (Щелкать затвором "Фэда" мой друг считает более интересным, чем спускать курок.) Но раньше всех на льдине очутился Союшкин. Мы и оглянуться не успели, как он уже был тут как тут.
Подле самой большой туши (старый морж действительно был красив) торчал этакой фитюлькой неустрашимый первый ученик. Он опирался на ружье и, сжимая в зубах молодецкую трубку, устремлял непоколебимый взор вдаль.
Так он и был увековечен Андреем…
После короткого освежающего перерыва мы возвратились к прерванной работе.
Надо возможно полнее использовать пребывание в полынье.
Я и Андрей поочередно спускаем за борт батометры и термометры - рьяно измеряем температуру воды, словно бы море захворало и мы дежурим у его постели.
Союшкин, то и дело роняя и подхватывая пенсне, орудует с трубкой Экмана. С помощью этого прибора он добывает со дна образцы морского грунта.
У Степана Ивановича мечтательно-сосредоточенный вид рыболова. Особым тралом он вытаскивает обитателей подводного царства: офиур, ежей, раков, звезд. За нашим кораблем, помимо трала, волочится еще конусообразная сеть из шелкового газа, называемая в просторечье "цеппелином". Она служит для уловления планктона - мельчайших, взвешенных в воде организмов.
Уже здесь, на подступах к заветному "белому пятну", весь наш небольшой коллектив, охваченный вдохновением научной работы, живет только "от пробы до пробы".
С палубы научные сотрудники спешат вниз, в каюты.
Химик Вяхирев, выжидательно прищурившись, склоняется над пробирками и колбами. Каждая проба, поднятая батометрами с обследуемого горизонта, подвергается бесчисленным химическим анализам: на кислород, на азот, на кремний, на соли.
Степан Иванович, пыхтя от волнения, сортирует пинцетом свой пестрый и богатый улов, сваленный в таз.
Рачки-калянусы в пунцовых жилетах, маленькие, похожие издали на мелкозернистую икру, шевелят длиннейшими усами. Это очень смешно - они похожи на Степана Ивановича. Те же усы, тот же озабоченный и глубокомысленный вид.
Рядом лежат микроскопические водоросли. Они выполняют очень важную функцию в полярных морях: способствуют разрушению льдов, скапливаясь на их поверхности.
Добыча Степана Ивановича разнообразна.
Планктон, что значит по-гречески "блуждающий", дает представление о характере различных течений. Вся эта микроскопическая живность самостоятельно не плавает и уносится течением вместе с пластом воды, в который она "вкраплена".
Гидрогеолог Союшкин сосредоточенно разглядывает пробы грунта, по которым устанавливается тесная зависимость между течениями и расположением отдельных минералов на дне моря.
Я наблюдаю со стороны за нашим "штатным скептиком". Странно! Когда он погружен в работу и во рту не торчит эта молодецкая трубка, с его лица исчезает обычная, раздражающая нас всех высокомерно-скептическая мина. Морщины в углах рта разглаживаются. Широко открытые глаза приобретают какое-то наивно-детское выражение. И даже губами он причмокивает, от волнения не замечая этого, совсем как ребенок, который потрошит подаренную ему заводную игрушку, чтобы посмотреть, что там внутри.
Удивительно, как преображается человек, когда поглощен своим любимым, захватывающим его целиком трудом!
Но через три дня плавание в полынье - "оазисе" среди льдов заканчивается. Полынья, к сожалению, оказалась меньших размеров, чем мы предполагали.
Снова придвинулись тяжелые, сплоченные льды. В переговорную трубу понеслось: "Полный вперед!", "Малый назад!" И палуба под ногами закачалась, как взлетающие и опускающиеся качели…
Вскоре Сабиров с бесстрастием летописца отметил в вахтенном журнале:
"Лед - десять баллов".
- Маре конгелатум, - сказал Союшкин задумчиво.
Я оглянулся. Он стоял на палубе, сгорбившись и опустив наушники пегой шапки.
- Море? Какое море? - спросил капитан.
- Я говорю: Маре конгелатум - застывшее море. Так древние называли Ледовитый океан, пловучие льды…
- Ну, а мы их назовем иначе: попутные льды! - ответил я. - Вы ведь знаете, что нам со льдами по пути?…
"Пятилетка" продвинулась еще на несколько десятков метров и остановилась, упершись форштевнем в торосистый многолетний лед.
Глава пятая
ПОПУТНЫЕ ЛЬДЫ
Корабль сделал еще несколько усилий.
Нет! Льды были слишком сплоченными. Пора было стопорить машины. К чему зря расходовать горючее? Оно еще понадобится впереди. Пусть плавучие льды сделают за нас хотя бы часть работы.
Напролом надо было идти, пока льды двигались навстречу. Теперь они плыли мимо нас на северо-запад. Нам было со льдами по пути!..
- Здесь, Алексей Петрович? - спросил капитан, осматривая в бинокль белую всхолмленную равнину.
- Ну, что ж! Хотя бы и здесь.
И Сабиров, раскрыв вахтенный журнал, вывел своим бисерным, убористым, так называемым штурманским, почерком:
"В 15.40 на таких-то координатах, войдя в тяжелые льды, корабль временно прекратил активное плавание и начал дрейф со льдами в общем направлении на NW".
Вот какой кружной путь проделали мы в Восточно-Сибирском море: вошли в его западные ворота, прошли южной окраиной вдоль материка, поднялись на северо-восток и, севернее острова Врангеля включившись в общий поток дрейфующих льдов, начали продвигаться к цели над самым материковым склоном!
Очень важно правильно поставить корабль во льдах.
Опаснее всего попасть на линию сжатия, в разводье, края которого сходятся и расходятся, как снабженные острыми зубами челюсти. Танкер "Ямал", по словам Сабирова, затонул именно в такой ледяной западне.
Очень долго Федосеич не мог остановить свой выбор на каком-либо поле. Ни одно из них не удовлетворяло его придирчивый вкус.
- Ну, решайтесь же, Никандр Федосеич! - торопил его Степан Иванович. - Вон там совсем недурное ледяное поле. Смотрите-ка, и заливчик есть!
- Края нехороши. Зазубрин много.
- Вы привереда, Никандр Федосеич! - сказал Андрей. - Идеальных полей не бывает… Интересно, что все-таки вас устроило бы?
- Лагуна, - пробормотал наш капитан, конфузливо кашлянув.
Мы засмеялись.
Лагуна, конечно, была бы хороша. Удобная, поместительная, посреди ледяного поля! А если бы вдобавок ее окружал высокий торосистый вал, то лучшего нельзя было бы и желать!.. Но таких "заказных" лагун поблизости не было.
Наконец капитан решился. Я согласился с его выбором. Поле нам всем понравилось.
Мощным рывком "Пятилетка" пробила перемычку и подошла к ледяной "пристани", у которой и ошвартовалась.
Механик со скучающим лицом, вытирая замасленные руки паклей, поднялся на мостик. Палуба больше не подрагивала под ногами. Машины были застопорены…
Вместе со льдами нас несло на северо-запад.
Похоже было, будто мы попали в весенний ледоход. Только река размахнулась здесь почти во всю ширь океана. И течение ее было вялым, неторопливым. Она петляла, изгибалась, делала множество поворотов…
- Колумбу, пожалуй, веселее было, Алексей Петрович, - сказал Сабиров усмехаясь. - Пассаты вмиг его домчали. А нас еще когда до земли дотянет!..
Говорят: ветреный - в смысле непостоянный. Это неверно. Есть постоянно дующие ветры, "работающие" изо дня в день с точностью отрегулированного механизма. К их числу принадлежат пассаты. В эпоху парусного флота мореплавателю было достаточно "поймать" пассат в паруса, чтобы тот проворно доставил его на место назначения - через весь океан к берегам Америки.
И над Полярным бассейном - из одного конца в другой, от Тихого океана до Атлантического - также проносятся постоянно дующие ветры (Петр Арианович говаривал: "Прохватывает сквознячком".) Они и увлекают за собой плавучие льды, всю эту изрезанную разводьями, искореженную сжатиями движущуюся пустыню.
Мне вспомнился жестяной чан, в котором под трескотню игрушечных вентиляторов плыли мелко нарезанные клочки бумаги. Провинциальный учитель географии демонстрировал двум своим любимым ученикам великий арктический "ледоход".
Белые квадратики подскакивали на волнах, сталкивались, сбивались в стайки, наползали друг на друга. А я и Андрей, затаив дыхание, следили за тем, как они неторопливо пересекают отведенное им водное пространство в полтора или два метра.
Как живо было воспоминание об этом! Тогда мы в первый раз пришли в гости к Петру Ариановичу… Трудно поверить, что это было так давно!..
Теперь "чан" раздался вширь, где-то в тумане терялись его "стенки", и мы с Андреем плыли внутри него…
Мы плыли очень медленно.
Кончилось время, когда вахтенный начальник бодро докладывал: "Ход - двенадцать узлов, товарищ начальник экспедиции!" С плавучими льдами корабль делал едва пять-шесть миль - и не в час, а в день!
Да, с пассатами двигаться, наверное, веселее!
Но для нас и пять - шесть миль были хороши. Во всяком случае, мы двигались почти вдвое быстрее Текльтона, который побывал в этих местах за много лет до нас.
С той поры в Арктике произошли большие перемены.
Началось ее потепление (грандиозный процесс, причины которого пока недостаточно изучены). Дрейф льдов значительно ускорился. Арктику стало "прохватывать сквознячком" сильнее, будто в ней настежь открыли все окна и двери…
Мы с Андреем прикинули. Выходило, что если дрейф будет продолжаться тем же темпом и ничто не задержит нас, то через две недели "Пятилетка" очутится на самом пороге "белого пятна". Тут-то потребуется от ледокола вся его мощь, чтобы вырваться из дрейфующего льда и напрямик, своим ходом, пробиваться внутрь "пятна", к таинственной земле-невидимке.
"Если ничто не задержит…" Но Восточно-Сибирское море не считалось с нашим графиком. Уже на второй день после начала дрейфа корабль испытал первое сильное сжатие.
По морю прокатился гул, похожий на раскат грома. Затем раскаты стали учащаться. Мы почувствовали толчки. Это где-то вдалеке лопались могучие ледяные поля.
По ледовой тревоге Сабиров вызвал подвахтенных наверх.
Корабль стоял, ошвартовавшись у ледяного поля. С носа был подан на лед швартовый конец, закреплен ледовый якорь. И вдруг мы увидели, как концы натягиваются. Лед отходил. Впечатление было такое, что он отступает, беря разгон для удара.
Я быстро произвел расчет в уме.
Толщина нашего ледяного поля была около трех метров. Площадь его на глаз составляла свыше четырех квадратных километров. Значит, вес всего поля достигал по меньшей мере двенадцати миллионов тонн.
Грозный таран!
Но главная опасность заключалась в том, что по полю катился вал, поднимавшийся, выраставший на глазах. Маленькая складка превращалась постепенно в устрашающий ледяной гребень.
Наши собаки вели себя, как полагается хорошим собакам. Прижав уши, взъерошив шерсть на спине, они безостановочно лаяли на льдины и то и дело оглядывались на нас: видим ли мы, что враг подкрадывается к нашему дому?
Возле собак стоял Тынты Куркин и успокаивал их.
По счастью, поле, у которого стояла "Пятилетка", было прочнее других. Вал со зловещим ревом и треском прошел стороной.
Первое сжатие корабль выдержал хорошо. Сабиров сиял и улыбался, как именинник. Он был чуточку тщеславен, наш старпом, и не шутя готов был принимать поздравления. Л поздравлять следовало пока что кораблестроителей, а не моряков, хотя место стоянки было выбрано с умом.
Самая слабая часть корпуса корабля - это его средняя часть, от кочегарки до машинного отделения. Здесь была установлена специальная поперечная распорка, создававшая дополнительную прочность на случай сжатии.
Но это сжатие было только первым. В "сомкнутом строю" двигались по морю пловучие льды, а по временам сверху хлестали, увеличивая толчею, еще и порывы свирепого ветра.
Ночью снова загудела рында - судовой колокол, вызывая всех наверх.
Я приказал включить прожектор.
С трех сторон подбирались к "Пятилетке" ледяные валы. С невообразимым шумом - был тут и злобный скрежет, и предостерегающее ворчанье, и вкрадчивый шорох - катились они к кораблю, как бы вырастая из тьмы.
Ощущение было такое, что мы - в осажденной крепости и враг пошел на приступ.
Что делать?
Ответить на штурм вылазкой!
- Аммонал, Алексей Петрович? - обернулся ко мне Сабиров, опуская бинокль. Круглые желваки играли-перекатывались в уголках его щек.
- Да. Аммонал.
Группа подрывников во главе с Сабировым спустилась на лед и поспешила навстречу самому высокому валу.
Это и впрямь было похоже на вылазку.
Сгибаясь под тяжестью взрывчатки и инструментов, неуклюже переваливаясь, подрывники отбежали на тридцать - сорок метров. Лунки для аммонала полагалось закладывать на почтительном расстоянии от корабля, чтобы не повредило корпус.
В ход были пущены электробуры. В несколько минут лед просверлили насквозь, до воды. Обязательно надо добраться до воды - гидравлический удар дает гораздо больший эффект.
Сабиров взмахнул рукой, и подрывники, пригибаясь, кинулись назад.
Секундная стрелка обежала круг.
Грохот!
Несколько столбов дыма поднялись впереди. Взметнулись обломки льда.
Ура! Ледяной вал замедлил свое движение, потом повернул в сторону, обходя корабль.
Такой же оборонительный взрыв был "поставлен" на пути второго вала. Третьему преграждать дорогу не пришлось, потому что сигнальщики заметили, что он опадает.
Федосеич вернул Сабирова на борт.
- Хорошо работают подрывники, товарищ Сабиров! - сказал Степан Иванович. - Быстро. Уверенно.
- Колыхнули малость Ледовитый океан, - деланно небрежным тоном ответил казах, но не удержался и самодовольно подмигнул.
Все участники экспедиции, свободные от вахты, отправились "досыпать". Но им не пришлось отдыхать и трех часов. На рассвете по каютам и кубрикам прокатились прерывистые звуки "ледовой тревоги" - третьей за сутки!
День этот отмечен следующей записью в нашем вахтенном журнале:
"В 4 часа утра ветер совершил поворот на 180 градусов и подул с северо-запада. Атмосферное давление упало".
Черт побери! Мало того, что льды донимают сжатиями и подвижками, еще и погнали нас назад!
Подвижки были беспрерывны. Стрелка анероида то падала, то поднималась.
Ветер безостановочно кружил, обходя горизонт. Сила его менялась. Только что над нами грохотал шторм, и вдруг сразу штиль падал на льды, как птица, распростершая крылья. Наступала благословенная тишина.
Но пауза была короткой. Через несколько минут затихший ветер снова принимался дуть, меняясь по силе и направлению.
- Ну и ну! - удивленно крутил головой Андрей. - Это, признаюсь… Я такого еще не видал.
- В самую ледоверть попали! - сказал я, стараясь, чтобы голос у меня был таким же спокойным, как всегда.
- Очень похоже на тайфун, - сообщил Сабиров. - Нас как-то затянуло в самый центр тайфуна… На Тихом океане это называется "око бури".
- Ну как, товарищ Сабиров? Меняете Ледовитый на Тихий? - пошутил Степан Иванович. (Он теперь часто шутил, чтобы поднять настроение участников экспедиции.)
А взрывы приходилось повторять все чаще и чаще. Корабль как бы оделся огненной броней и так, в этой броне, подвигался с дрейфующими льдами.
К полдню ветер наконец упал и толчея прекратилась. Мы находились недалеко от того места, откуда начинали свой дрейф.
- Шаг вперед, два назад! - с горечью сказал Андрей.
- Какой ты придирчивый! - усмехнулся Степан Иванович. - Недоволен порядками на транспорте? Напрасно. Везут тебя? Ну, и довезут…
- Своевременно или несколько позже, - в тон ему закончил я.
Но с вечера снова задули попутные ветры юго-восточных румбов, и вся масса пловучих льдов со скрипом и шорохом двинулась в прежнем направлении.
Без сжатий не проходило ни одного дня. Иногда они повторялись по два или по три раза в день.
Однако вряд ли даже Союшкин стал бы говорить, что сжатия вошли у нас в привычку. К ним нельзя привыкнуть, как нельзя привыкнуть к пожарам или наводнению.
Особенно пугающими были звуки торошения, приближающейся подвижки. Можно сравнить их с орудийной канонадой, с раскатами грома, с лязгом огромных листов железа. Но все это лишь очень приближенно передает слуховое впечатление от подвижки.
Степану Ивановичу довелось испытать знаменитое крымское землетрясение 1927 года.
- Вот оно напоминает отчасти подвижки льда, - сказал он. - Земля, твердь - и вдруг шатается! А гул, знаешь, такой, будто какая-то дьявольщина подкатывается под ноги. Самое мерзкое - ожидание толчка. Толчок уже не так страшен…
Он прервал свои объяснения, потому что в кают-компанию, где мы играли с ним в шахматы, вошел один из молодых научных сотрудников. Я понял парторга. Как всегда, он был прав. Не к чему нагонять страх на новичков, для которых сжатия еще в диковинку.
По-разному реагировали на опасность участники экспедиции. Федосеич был невозмутим, как всегда. Когда давление то падало, то поднималось и бедняга анероид сходил с ума, а самые прочные на вид ледяные поля гнулись и ломались, будто листы фанеры, я утешал себя тем, что по-прежнему неизменны стрелка компаса и спокойно-непроницаемо выражение лица нашего капитана.
Не помню случая, чтобы Федосеич повысил голос. Он умел говорить так, что к каждому его слову прислушивались, каждое слово ловили.
Вот еще штрих: никто никогда не видел, чтобы наш капитан суетился. Просто невозможно было вообразить его таким. Он запомнился либо расхаживающим в раздумье по мостику, либо стоящим у переговорной трубы, - очень большой, устойчивый, громоздкий в споем кожаном пальто нараспашку.
Между тем в минуты опасности капитан раньше всех оказывался на мостике.
- Рында еще не успела пробить, а вы - на мостике, - сказал я однажды. - Как это получается у вас? Научите. Льды секретничают с вами, что ли?
Капитан нерешительно кашлянул:
- Не знаю, сумею ли объяснить, Алексей Петрович… Видите ли, есть, мне кажется, чувство, или, может, правильнее сказать, ощущение опасности… Это, заметьте, не я один считаю - многие старые моряки. Перед сжатием, минут за пять, я обязательно просыпаюсь. Будто кто-то сильно толкнет в плечо и разбудит!.. Вот, говорят, кости у некоторых ноют к дождю, а у меня, выходит, это к подвижке, к сжатию…
Старший помощник, наоборот, реагировал на опасность шумно - делался еще более разговорчивым, балагурил, смеялся.
Когда наступало кратковременное затишье, он забегал в кают-компанию. Буфетчик, зная его вкус, тотчас же подавал ему очень горячий и крепкий, почти черный - флотский - чай.
Значение таких блаженных пауз может оценить по-настоящему только моряк.
Обжигаясь, старший помощник жадно глотал чай. Узкие глаза, подпертые высокими, будто каменными скулами, оживленно блестели.
Разнежившись в тепле, Сабиров начинал обычно вспоминать о тропиках, о том, как, плавая по Тихому океану, угодил в самый центр тайфуна.
Он до смерти надоел нам этим своим тайфуном.
- Ну, опять попал в тайфун! - говорил Андрей, приоткрывая дверь в кают-компанию и сразу же быстро захлопывая. - Когда-то теперь выберется из него…
Андрей и во время сжатий отличался спокойной и немногословной деловитостью. Впрочем, надеюсь, читатель достаточно узнал его характер из моих описаний, чтобы представить себе, как держался мой друг.