Что касается Степана Ивановича, то он так заботился о том, чтобы никто на корабле не падал духом и не боялся, что самому ему, по-моему, просто некогда было бояться.
Особенно опекал парторг нашу молодежь, молодых научных сотрудников, начинающих полярников.
- Ничего, ничего, - приговаривал он. - Сейчас страшновато, потом пройдет! Храбрость - дело наживное!..
И ему не приходилось краснеть за своих питомцев.
Но должен с грустью признаться, что во время третьей - самой сильной - подвижки не смогли добудиться Союшкина. Потом уж, энергичнее обычного посасывая свою трубку, он пояснил, что принял на ночь пирамидону (ужасно разболелась голова!) и спал как убитый, даже не слыхал, как стучали в дверь каюты.
Подробностями загадочного, почти летаргического сна слушатели не интересовались. С Союшкиным теперь держались подчеркнуто церемонно. Никто не затевал с ним споров, не хлопал с размаху по плечу, не кричал: "Не эрудиция это, а ерундиция! Жизни не знаете! Цитат нахватались!.."
Всеобщее вежливое молчание, по-видимому, действовало на Союшкина сильнее самых язвительных насмешек. На следующую ночь он улучил время, когда Сабиров, стоявший вахту, остался на мостике один. Подойдя к нему, бывший первый ученик спросил, что делать человеку, который чуть ли не до обморока боится подвижек льда.
- Тренироваться, только и всего, - любезно ответил Сабиров. - Приучать труса не бояться. Приучать!..
При очередном сжатии мы увидели на баке сутулую фигуру Союшкина, в полной неподвижности созерцавшего движение ледяных валов.
- Вы что тут делаете? - удивленно спросил Андрей, проходя мимо.
- Приучаю труса не бояться, - мрачно ответил бывший первый ученик.
Я пригласил его к себе в каюту, чтобы поговорить с глазу на глаз.
- Приучать - это, конечно, хорошо, - сказал я, - но надо обязательно быть "при деле", иметь работу в руках. Вы что делаете?
Союшкин удивился:
- Я гидрогеолог, вы же знаете, Алексей Петрович.
- Не об этом речь. Какое ваше место по ледовой тревоге?
- Врач дал мне освобождение. У меня ушиб… - Он потрогал нос, потом колено.
- Ну вот видите!.. Я назначу вас в помощь Сабирову. Будете ведать запасами взрывчатки. Подходит это вам?
Это подошло. Занявшись работой на палубе, Союшкин больше не охал, не вздыхал и не оглядывался поминутно на льды - не было времени.
Сабиров вначале не очень жаловал своего нового подчиненного.
- Подбросили мне золотце, Алексей Петрович! - упрекал он меня. - Косолапый какой-то. Мямля. Он и в жизни, наверное, разворачивается двухузловым ходом…
Но потом старший помощник сменил гнев на милость.
Теперь в часы досуга можно было видеть Сабирова и Союшкина прогуливающимися по палубе. Коротенький, коренастый старпом азартно жестикулировал; долговязый, сутулый гидрогеолог склонял к нему внимательное ухо.
Что сблизило двух этих людей, столь разных по натуре?
Нашему "штатному скептику", всю жизнь прокорпевшему над книгами, импонировал бывалый лихой моряк. Сабиров же нашел наконец слушателя, которого ему так не хватало. Оказалось, что Союшкин готов часами слушать о тайфуне в Тихом океане.
Заодно Сабиров спешил разгрузиться и от двух или трех десятков морских анекдотов, которые уже не имели успеха в кают-компании за полной своей амортизацией.
С серьезным видом он спрашивал Союшкина:
- Как на корабле вывести тараканов, знаете? Союшкин отвечал отрицательно.
- Возьмите обыкновенную селедку и помажьте ею переборки. Тараканы наедятся селедки, захотят пить… Открывайте поскорее иллюминатор: пожалуйте, мол, к воде!.. Они все вылезут. А вы - хлоп, и закрыли иллюминатор!..
Союшкин с готовностью смеялся. Нам слышно было, как, гуляя по палубе, старпом поучает своего спутника:
- Вот я, допустим, капитан, а вы - вахтенный начальник. Увидели - катер у борта!.. Как доложите?
- Катер подъехал, товарищ капитан, - неуверенно отвечал бывший первый ученик, угадывая подвох.
- Ага, "подъехал"!.. Ну, если подъехал, так распрягите его и дайте ему овса… "Подошел", надо говорить! Катер не подъезжает, а подходит, поняли вы?
Ко времени сказанная шутка вообще очень ценилась у нас. Юмор в Арктике - это своеобразный душевный витамин. Без юмора здесь жить нельзя. Душевные силы не обновляются - тоска и страх берут верх над человеком.
С утра до позднего вечера научные сотрудники напряженно работали: в каютах - над пробирками, на палубе, на льду - у батометров и глубоководных термометров. Трижды в день все сходились в кают-компании (если сжатия не нарушали распорядок), делились новостями, острили, "разминали мозги", как выражался Степан Иванович.
Наука была удивительным образом "одомашнена" в нашем коллективе. С самыми внушительными терминами обращались запросто. Да и как могло быть иначе? Изотермы, изобары, скорость ветра, магнитное склонение, теплые воды, проникающие в Полярный бассейн, - все это было подле нас, рядом с нами, вклинивалось в быт, служило темой застольных разговоров.
Всякий раз, когда Сабиров или Синицкий вваливались в кают-компанию после обсервации, их встречали возгласами: "Ну, что говорят солнце и луна? Где мы? Куда привез?"
Потом теснились у карты Восточно-Сибирского моря, висевшей над столом. Это была достаточно пожившая карта, испещренная пометками, как шрамами, вся в желтых пятнах от пальцев, хранящая на себе следы научных споров, лекций и прогнозов. (Кто только в кают-компании не делал прогнозов!)
Приятно было посмотреть на молодые, оживленные, раскрасневшиеся лица. Теперь тонкий голос Союшкина (потерявший, кстати сказать, раздражавшие меня интонации высокомерия) уже не выделялся в общем хоре. Наоборот, очень часто заглушали его другие задорные голоса. Даже застенчивый Васечка расхрабрился до того, что назвал Союшкина "цитателем". "Цитатель вы, а не читатель", - сказал он и покраснел.
Кают-компания соединялась переговорной трубой с капитанским мостиком. Когда из трубы начинал струиться сизый дымок, Сабиров озабоченно говорил Федосеичу:
- Задымили в кают-компании. Опять, значит, спорят! Как геолог мой там? Не заклевали бы его, поди…
Приятно было посмотреть и на Степана Ивановича, который, устроившись в углу с объемистой кружкой (он был москвич и мог пить чай бесконечно), поглаживал с довольным видом свои длинные кавалерийские усы и изредка вставлял в разговор короткие реплики. Будучи очень скромным по натуре и обладая большим жизненным тактом, наш парторг удивительно умел "не выделяться", хотя влияние его ощущалось на каждом шагу.
Невольно на память приходила экспедиция Текльтона, которую протащили льды по этим же местам почти тридцать лет назад.
…Две тени все время скользят почти борт о борт с нашим ледоколом.
Одна из них - коч отважного Веденея, искавшего к северо-востоку от Колымы заповедную коргу, то-есть отмель, богатую моржами. Другая - это обледенелый корабль Текльтона, медленно подвигающийся с пловучими льдами, но не к полюсу, как предполагал Текльтон, а к месту своей трагической гибели.
Я воображаю нечто угловатое и пугающее, какой-то белый призрак, корабль мертвых, вроде "Летучего Голландца".
Люди в меховом одеянии, с лицами, почти черными от копоти печек-времянок, медленно расхаживают по палубе. Обледенелые реи низко провисли над ними. Люди еще живы, но уже обречены.
Честолюбие, алчность, затаенная зависть разрознили их еще в начале плавания, - а это смерть для участников полярной экспедиции!
На руководящую роль, помимо Текльтона, претендует богатый молодой лоботряс Рандольф Питчер, сын короля рыбных консервов, который финансировал экспедицию.
Я представляю себе, как они сидят по вечерам, разделенные длинным обеденным столом, под раскачивающейся керосиновой лампой, и исподлобья смотрят друг на друга.
- Маньяк! Тупица! - цедит сквозь зубы Питчер багровея.
- Но кто же вас просил соваться в экспедицию? - едко отвечает Текльтон. - Ваше занятие - увеселительные яхты, а не экспедиция!..
А между ними сидит и осторожно стравливает их человек с узким умным и вероломным лицом. Это Стоун, врач экспедиции, втайне мечтающий о том, что Текльтон и Питчер передерутся и корабль до полюса доведет он.
"Каждый сам за себя, и все вместе к полюсу!" - такой странный прощальный тост могли бы поднимать они, отходя ко сну.
В каком-то пьяном злобном чаду продвигаются к цели участники экспедиции. Их обносит вокруг Земли Ветлугина, о существовании которой никто даже не догадывается, и тащит вдоль 79-й параллели в северо-западный угол Восточно-Сибирского моря. Там во время одного из сжатий корабль, затертый льдами, идет ко дну.
Рушится, гибнет задуманное. До полюса не дойти уже ни Текльтону, ни Питчеру, ни Стоуну. Но Текльтон не забывает принять напоследок позу.
"Корабль погибал. Вода заливала трюм, - писал он в своей книге. - Я приказал всем сойти на лед, затем завел граммофон и поставил пластинку с похоронным маршем Шопена. Под звуки марша палуба начала медленно крениться. Мешкать было нельзя, и я - последним - покинул корабль…"
До Новосибирских островов, расположенных к югу от места катастрофы, Текльтон добирается по льду. Большинство его спутников - в том числе Питчер и Стоун - погибают в пути от холода и голода. Уже в виду острова Котельный Текльтон приказывает расстрелять матроса, который украл из общего запаса и съел три кожаных ремня.
Зверопромышленники, ставившие капканы на песцов, подобрали в тундре четырех человек, которые передвигались ползком, - это было все, что осталось от экспедиции Текльтона. Когда потерпевших кораблекрушение доставили в ближайшее стойбище, они рычали и старались отнять друг у друга предложенные им куски пищи…
Стало как-то тяжело на душе, когда я одну за другой перебрал в памяти подробности трагической экспедиции Текльтона. Могильным холодом повеяло с моря, какой-то затхлой, леденящей сыростью, как из склепа.
Чтобы рассеяться, стряхнуть тяжесть с души, я стал медленно прогуливаться по палубе "Пятилетки".
Первым попался на пути водитель вездехода Тынты Куркин.
Казавшийся почти квадратным в своей просторной малице, он стоял у обвеса и задумчиво смотрел вдаль, туда, где за ледяными гребнями и туманной пеленой скрывалась Земля Ветлугина.
Я остановился подле чукчи и положил ему руку на плечо:
- Ты слыхал о таком человеке - Джергели? - спросил я. - Он был проводником у русского путешественника Толля и семь раз в течение своей жизни видел неизвестную землю к северу от Новосибирских островов. Когда Толль спросил его, хочет ли он дойти до этой земли, Джергели сказал: "Раз наступить - и умереть!" Мог бы ты сказать так?
Тынты с удивлением посмотрел на меня.
- Умереть? - переспросил он. - Почему же умереть, товарищ начальник? Нет, наступить - и жить!
Глава шестая
ВНУТРЬ ЗИГЗАГА
Мы продолжали обстукивать дно Восточно-Сибирского моря "волшебной палочкой" - эхолотом.
По-прежнему линия на кальке была очень ровной, такой же ровной, как и дно под килем корабля, - "Пятилетка" все еще двигалась над материковой отмелью. Однако, судя по карте, нас уже подносило к местам, где корабль Текльтона начал свой зигзаг.
То и дело Вяхирев, Таратута, Васечка Синицкий, Сабиров, я, Союшкин, Никита Саввич, Андрей, Степан Иванович, Федосеич - все вместе или поодиночке - подходили к карте, висевшей в кают-компании, и застывали подле нее, сосредоточенно дымя папиросами. Даже самый занятый человек на корабле (по крайней мере, он считал себя таким) - завхоз экспедиции, вытирая на ходу губы салфеткой, замедлял шаг у карты.
Внимание привлекали две ломаные линии - одна черная (дрейф Текльтона), другая красная (наш дрейф). Обычно они двигались параллельно, изредка пересекались или расходились. Цифры дат, проставленные в отдельных пунктах, свидетельствовали о том, что мы намного "обогнали" Текльтона, иначе говоря - пловучие льды несут нас к земле быстрее, чем несли его.
И вот настало утро, когда Сабиров, сменившись с вахты, явился к завтраку с многозначительно-торжественным видом.
Дрейф на северо-запад замедлился!
Перед тем как смениться, старший помощник определил по солнцу координаты. Оказалось, что нас протащило по прямой к северу всего на полмили за ночь, хотя беспрерывно дули ветры южной половины горизонта.
Почему это случилось?
Ответ вертелся на языке.
- О порожек запнулись! - вскричал Таратута, самый экспансивный из всех.
Вяхирев и Синицкий нетерпеливо посмотрели на меня.
Я молчал, изучая карту.
Да, замедление дрейфа было подозрительным.
- Пробиваться будем? - спрашивал Таратута за моей спиной. - Ну же, Алексей Петрович! Как вы думаете: там земля?…
- Необязательно земля, - неуверенно бормотал Союшкин. - Быть может, подводный порог. Известен порог Нансена - подводная гряда, отделяющая Ледовитый океан от Гренландского моря…
Но, видно, и он был взволнован. Одно дело выражать скептицизм в тиши кабинета, совсем другое - самому подойти к волнующей разгадке тайны.
Между тем на кальке эхолота не возникало никаких изменений. Если и была впереди земля, то еще очень-очень далеко. Дно моря оставалось гладким, будто было укатано гигантским катком.
Однако льды впереди наткнулись на какую-то преграду, в этом не было сомнений. Беря днем очередную пробу воды, Андрей обнаружил, что трос отклоняется к юго-востоку.
Накануне мы довольно быстро подвигались к северо-западу. Обычно массы воды при ускоренном дрейфе льда увлекаются вслед за ним. Тут же вода двигалась в противоположном направлении.
Прошло еще несколько тревожных часов.
Корабль начал медленно разворачиваться вместе со льдами. Единственным ориентиром в однообразно белой пустыне было для нас солнце. В это время дня оно обычно находилось сзади, за кормой. Сейчас оно светило прямо в глаза.
- Корабль лег на другой галс, - доложил Федосеич. Мы склонились над прокладкой курса в штурманской рубке.
Линия дрейфа делала резкий поворот вправо, почти под прямым углом. Теперь пловучие льды несли нас на северо-восток, обносили вокруг земли.
Итак - зигзаг!
Все преобразилось на корабле, выходившем из дрейфа. Повеселел старший механик. Заработали мощные машины. Задрожала палуба под ногами.
Ледокол возобновил активное плавание во льдах. Он ринулся напрямик к цели, а эскортировавшие его ледяные поля так же неторопливо продолжали путь на северо-восток, в обход препятствия.
Мы расстались со своими "попутчиками" без сожаления. Пловучие льды выполнили положенную им часть работы. Закончить ее мы могли и сами. Земля, остававшаяся по-прежнему невидимой, была, казалось, рядом, рукой подать.
Но это только казалось.
За сутки ценой огромных усилий "Пятилетка" пробилась вперед всего лишь на полторы мили.
Небо над нами было грозно белым. Значит, нигде нет и признака спасительной полыньи, подобной той, что находилась севернее острова Врангеля. Льды, льды - тяжелые, сплоченные!..
Я никогда еще не видел таких массивных льдов.
То же было и на второй день и на третий.
Дважды поднимались мы с Сабировым на грот-мачту и осматривали окрестности в бинокль. Льды громоздились впереди, как оцепеневшие валы прибоя. Чем дальше на север, тем валы делались выше, страшнее. Видимо, там были стамухи - льдины, севшие на дно. Они окружали землю-невидимку непреодолимым барьером.
Невеселые вести поступали снизу, из машинного отделения. Очень большим был расход горючего.
Механик смотрел на меня печально-вопрошающим взглядом. Но я и так знал, что, продлись подобная "скачка с препятствиями" еще несколько дней, горючего не хватит на возвращение домой.
Сомнения разрешили два слова, сказанные Федосеичем.
- Рискуем винтом, - негромко произнес он, когда мы остались одни на мостике.
Делать было нечего.
- Позовите ко мне водителя вездехода, - приказал я Сабирову. - Будем готовить вездеход к спуску на лед…
Еще в бытность свою на мысе Челюскин мы с Андреем облюбовали этот вид полярного транспорта.
Перед традиционной собачьей упряжкой вездеход имеет ряд преимуществ. Он передвигается в пургу, когда собаки отказываются идти. Поднимает значительно больше груза, чем собачья нарта, - до полутора тонн. Наконец, представляет, по существу, передвижной домик на гусеничном ходу, а ведь в закрытой кабине удобнее не только человеку, но и чувствительным приборам.
Обдумывая план экспедиции, мы реально учитывали возможность того, что ледяной барьер преградит нам дорогу к Земле Ветлугина. В этом случае должен был помочь вездеход.
Над безмолвными, будто притихшими льдами прокатилась зычная команда Сабирова:
- Вира! Вира помалу!
Из трюма подняли закутанный в брезент вездеход. Пока Тынты с озабоченно-счастливым лицом хлопотал возле мотора, прогревая его, в крытый кузов стали укладывать разнообразные предметы: камелек, автоматический бур, анероид, анемометр, секстант, компас, хронометр, три винтовки с запасом патронов, три спальных мешка, аптечку и запас продовольствия.
Под наблюдением Андрея установили эхолот, который, в отличие от корабельного, измерял глубину через лед. Затем старший радист и Таратута погрузили рацию.
Сабиров шутил, что тех, кто отправится на вездеходе, будут "держать на радиоверевочке". Они должны были не только поддерживать регулярную связь с ледоколом, но могли по радиопеленгу найти его на обратном пути.
Предполагалось, что вездеход пересечет "белое пятно" (может быть, не раз и не два), пока корабль будет двигаться с пловучими льдами в обход "белого пятна". Ограниченное зигзагом, оно было не очень велико, в самой широкой своей части составляло не более семидесяти километров. Людям, который отправятся на вездеходе, понадобится дней пять для того, чтобы пересечь "белое пятно" в различных направлениях, как бы заштриховать его. Затем вездеходчики должны двинуться на соединение с ледоколом. Оставался еще запас времени для переброски зимовщиков на вновь открытую землю.
- Текльтон затратил на обход препятствия одиннадцать дней. Времени уйма у нас, - сказал Андрей. - Уверен, что управимся на вездеходе за два-три дня. А сойдемся с тобой, Леша, где-нибудь здесь.
Он склонился над картой.
Андрей говорил так, словно вопрос о том, кому идти, а кому оставаться, был уже решен!..
Наш вездеход, помимо груза, поднимал только трех человек. Одним был, понятно, водитель Тынты. Вторым должен был идти радист. Третьим - научный работник.
Ни Степан Иванович, ни Васечка, ни Вяхирев не претендовали на место в вездеходе, как бы по молчаливому уговору уступая его Андрею.
Я был начальником экспедиции, отвечал за всю экспедицию и должен был оставаться на ледоколе.
Да, это было вполне логично, и все же с этим нелегко примириться.
Корабельная лебедка подняла вездеход и, пронеся над головами, бережно опустила на соседнее ледяное поле. По трапу быстро сбежал Тынты. До меня донесся прерывистый призывный рокот. Водитель запускал мотор.
На палубе старший радист давал последние наставления Таратуте. Радист слушал его, то и дело нетерпеливо поглядывая на меня: скоро ли? Скоро ли наконец Алексей Петрович даст сигнал к отправлению?