- Ради всего святого, полезай! - гневно закричал начальник полиции. - И поскорее, а не то я тебе такое сделаю, что ты не сможешь уже больше ни спускаться, ни подниматься, а останешься гнить у этой ямы. Правильно будет, ребята, если я убью его за то, что он отказывается спускаться?
- Правильно, правильно! - закричали все.
И Гуиллермо, пересчитав дрожащими пальцами свои монеты, в смертельной тоске и непрестанно крестясь, подталкиваемый товарищами, подошел к ведру и сел на него, обхватив его ногами. Затем его спустили в колодец, и дневной свет померк для него.
- Стойте, стойте! - закричал он из глубины колодца. - Остановитесь! Вода! Я уже в воде!
Жандармы налегли на коромысло и всем весом сдержали его.
- Я должен получить на десять пезо больше других! - крикнул снизу Гуиллермо.
- Ты получишь крещение, - раздались голоса сверху. - Уж наглотаешься ты сегодня воды досыта! - Мы перережем веревку и будет одним меньше при дележе.
- Это не чистая вода, - ответил из мрачной глубины Гуиллермо голосом какого-то подземного духа. - Здесь ящерицы, от которых меня тошнит, и зловонный птичий труп. Может быть, водятся и змеи. Стоит дать лишних десять пезо за то, что мне придется здесь делать.
- Мы утопим тебя! - закричал Рафаэль.
- Я пристрелю тебя! - вопил начальник.
- Можете стрелять или топить, - раздался снизу голос Гуиллермо, - но ведь вам это невыгодно: сокровище останется в колодце.
Наступила пауза. Стоявшие наверху безмолвно, взглядами спрашивали друг друга, что делать.
- А гринго уходят все дальше и дальше, - выходил из себя Торрес. - Славная же дисциплина у ваших жандармов, сеньор Мариано Веркара-э-Хихос!..
- Здесь не Сан-Антонио, - огрызнулся начальник. - Здесь леса Юкатана. В Сан-Антонио мои псы - верные псы. Но здесь, в лесу, с ними надо обращаться осторожно, а то они дичают. И что тогда будет со мной и с вами?
- Это проклятие золота, - с печалью в голосе согласился с ним Торрес. - После этого, право, можно стать социалистом. Если какой-то гринго так связывает руки правосудия золотыми веревками…
- Серебряными, - поправил его начальник.
- Идите к черту, - сказал Торрес. - Как вы верно изволили заметить, это не Сан-Антонио, а дебри, и потому я имею право посылать вас к черту. Зачем нам с вами ссориться из-за вашего дурного настроения? Наше благополучие требует, чтобы мы были в мире.
- Имейте в виду, - раздался снизу голос Гуиллермо, - что вы и не сможете меня утопить, здесь всего два фута глубины. Я как раз достал до дна, и в моей руке четыре кругленьких серебряных пезо. Дно все устлано монетами. Дадите мне лишних десять пезо за эту грязную работу? Вода смердит, как разрытая могила.
- Да, да! - закричали жандармы.
- Ради Бога, скорее, скорее! - кричал начальник.
Из глубины колодца послышались плеск и проклятия, и по тому, как ослабела натянутая веревка, они поняли, что Гуиллермо слез с ведра и шарит по дну.
- Клади их в ведро, милый Гуиллермо! - крикнул вниз Рафаэль.
- Я кладу их в свои карманы, - был ответ. - Если я положу деньги в ведро, вы его вытянете, а потом позабудете вытянуть меня.
- Но веревка может не выдержать двойного веса, - увещевал его Рафаэль.
- Возможно, что она не так крепка, как моя воля, потому что моя воля в этом деле очень крепка, - отвечал Гуиллермо.
- Но если веревка оборвется! - опять начал Рафаэль.
- Нашел выход! Спускайся-ка вниз, - крикнул Гуиллермо. - Затем первым поднимут меня, вторым - ведро с сокровищем, а третьим и последним - тебя. Так восторжествует справедливость.
У Рафаэля от разочарования опустилась челюсть, он ничего не смог ответить.
- Так как же, Рафаэль?
- Не спущусь, - ответил он. - Клади серебро в карманы и поднимайся вместе с ним.
- Я готов проклинать наш народ, - нетерпеливо заметил начальник полиции.
- Я уже проклял его, - сказал Торрес.
- Поднимайте меня, - закричал Гуиллермо. - Я забрал все в карманы, все, кроме зловония, и я задыхаюсь. Тяните скорее, а то я погибну, и вместе со мной погибнут триста пезо. Да их больше чем триста. Гринго, должно быть, совсем опустошил свой мешок.
* * *
Фрэнсис нагнал свой отряд там, где тропа становилась все круче и изголодавшиеся, тяжело дышавшие лошади остановились передохнуть.
- Никогда больше не пущусь в путешествие без звонкой монеты. - И он с восторгом стал рассказывать все, что видел, притаившись на покинутой усадьбе.
- Генри, когда я умру и отправлюсь в рай, возьму с собой увесистый мешок денег. И там он может спасти меня от бед, одному только Богу известных. Послушайте, что я вам расскажу. Они дрались, как кошки с собаками, у этого колодца. Один не доверял другому, и от согласившегося спуститься в колодец потребовали, чтобы он оставил все свои деньги тем, кто стоял наверху. Они совершенно отбились от рук. Начальник под угрозой револьвера заставил самого маленького и худощавого спуститься в колодец. А тот, когда спустился, стал их шантажировать, говорил, что не поднимется наверх. Потом он поднялся, но они не выполнили своих обещаний и задали ему хорошую трепку. Когда я уходил оттуда, они все еще его били.
- Но теперь твой мешок опустел, - сказал Генри.
- В том-то и беда, - согласился Фрэнсис. - Будь у меня достаточный запас монет, я взялся бы держать наших преследователей позади сколько угодно. Кажется, я был слишком щедр! Я не знал, что этих бедняг можно так дешево купить. Но я вам расскажу нечто такое, от чего у вас волосы станут дыбом. Торрес, сеньор Торрес, сеньор Альварес Торрес, ведет погоню вместе с начальником полиции. Он вне себя из-за задержки. Они чуть было не передрались, потому что начальник полиции не сумел держать своих людей в повиновении. Да, сэр, и он послал начальника к черту. Я ясно слышал, как он послал начальника к черту!
Еще миль через пять лошади под Леонсией и ее отцом совсем ослабели; между тем тропинка спустилась в темный овраг, а затем снова стала подниматься в гору. Фрэнсис настоял, чтобы все остальные двигались вперед, а сам отстал. Выждав минут пять и дав им уйти вперед, он двинулся за ними в арьергарде. Несколько дальше, на открытом месте, покрытом только густой травой, он, к великому своему смущению, увидел следы лошадиных копыт величиной с тарелку. В образовавшиеся углубления уже просачивалась темная маслянистая жидкость, в которой он сразу узнал неочищенную нефть. Это было только начало - только та нефть, которая просачивалась из струи, которая текла дальше и впадала в главный поток. Ярдов через сто он наткнулся и на самый поток - целую реку нефти. Вода образовала бы на таком склоне водопад, но поскольку это была густая, как патока, неочищенная нефть, она медленно стекала с холма. Предпочитая сделать остановку здесь, чтобы не шлепать по жидкой грязи, Фрэнсис уселся на скале, положил возле себя с одной стороны винтовку, с другой - револьвер, скрутил папиросу и стал напряженно прислушиваться, ожидая с минуты на минуту приближения погони.
Между тем избитый пеон в страхе перед новыми побоями нахлестывал изо всех сил свою загнанную кобылу и проехал вéрхом обрыва, как раз над Фрэнсисом. У нефтяного источника его лошадь упала, совершенно обессиленная. Пиная ее ногами, он заставил животное подняться и начал так колотить лошадь палкой, что она шарахнулась от него и, ковыляя, побежала к зарослям. Но первый день его приключений еще не кончился, хотя пеон сам об этом не подозревал. Он тоже примостился на камне, поджав ноги, чтобы не касаться нефти, свернул папироску и, куря ее, созерцал текущую нефть. Шум приближающихся людей вспугнул его, и он скрылся в зарослях, начинавшихся у самого камня. Выглянув оттуда украдкой, беглец увидел двух незнакомцев. Они подошли прямо к нефтяному источнику и, повернув клапан посредством железного колеса, замедлили течение нефти.
- Больше нельзя, - сказал тот, который был, по-видимому, старшим. - Еще поворот, и трубы взорвутся от напора. Гринго-инженер предупреждал меня об этом.
Теперь только маленькая струйка, представлявшая собой, однако, определенную опасность, продолжала медленно стекать с холма.
Едва эти два незнакомца закончили свою работу, как показался конный отряд, и пеон узнал гасиендадо, которому он принадлежал, а также надсмотрщиков и гасиендадо с соседних плантаций. Они, видимо, охотно воспользовались возможностью устроить охоту на сбежавшего рабочего, подобно тому как англичане увлекаются охотой на лисиц.
Нет, эти два нефтяника никого не видели. Но гасиендадо, ехавший впереди, заметил следы лошадиных копыт и пришпорил своего коня в том направлении, куда они вели. Вся компания последовала за ним. Пеон выждал, выкурил папироску до самого конца и стал размышлять. Когда все скрылись из виду, он решился выйти, открыл клапан нефтяного источника и стал наблюдать, как нефть под давлением забила фонтаном и потекла бурным потоком. Он услышал ворчание, хлюпанье и клокотание вырывающегося на поверхность газа и стал прислушиваться к этим звукам. Пеон не понимал смысла всего происходящего, и от дальнейших злоключений его избавило только то обстоятельство, что он истратил на папиросу свою последнюю спичку. Тщетно рылся он в своих отрепьях, щупал уши и волосы. У него не осталось ни одной спички.
Радостно хихикая при виде потока нефти, которую он так бесполезно тратил, пеон вспомнил о тропинке в ущелье внизу, побежал с горы и наткнулся прямо на Фрэнсиса, который встретил его с револьвером в руках. Беглец вмиг опустился на свои изодранные колени и в ужасе молил о пощаде человека, которого сегодня дважды предал. Фрэнсис вглядывался в него, но не узнал, так как запекшаяся кровь превратила израненную и исцарапанную голову и лицо пеона в какую-то маску.
- Амиго, амиго, - бормотал пеон.
Тут молодой Морган услышал, как где-то внизу, на тропинке, упал камень, задетый, очевидно, человеческой ногой. В следующий момент Фрэнсис узнал в том, что еще осталось от пеона, то несчастное существо, которому он отдал половину виски из своей фляжки.
- Ну, амиго, - сказал Фрэнсис на местном наречии. - Похоже на то, что они гонятся за тобой?
- Они убьют меня, забьют меня до смерти, они разъярены, - лепетал несчастный. - Вы для меня друг, вы для меня отец, вы для меня мать. Спасите меня!
- Ты умеешь стрелять? - спросил Фрэнсис.
- Я был охотником в Кордильерах, прежде чем меня продали в рабство, сеньор, - ответил пеон.
Фрэнсис передал ему револьвер, указал прикрытие и приказал не стрелять, пока он не будет уверен, что не промахнется. В это время в его голове проносились далекие от этих мест мысли: "В Тарритуане сейчас начинается игра в гольф. Миссис Биллингем сидит на веранде клуба и раздумывает, как ей наверстать те три тысячи очков, на которые она отстала, молит Бога послать ей удачу. А я здесь - о Господи! Господи! - прижатый к нефтяному потоку".
Эти размышления сразу оборвались, как только на тропинке появились начальник полиции, Торрес и жандармы. В то же мгновение Фрэнсис выстрелил из винтовки, и так же мгновенно они скрылись. Он не знал, попал ли в кого-то или они просто отступили. Преследователи вовсе не собирались нападать, они пока прятались в кустарнике. Фрэнсис и пеон делали то же самое, укрываясь за кустами и скалами и часто меняя позицию. К концу первого часа у Фрэнсиса оставался всего один патрон. У пеона, благодаря угрозам и предупреждениям Фрэнсиса, было еще два патрона в револьвере. Но этот час Фрэнсис выиграл для Леонсии и ее родных, будучи совершенно уверен, что сможет в любой момент перейти вброд нефтяную реку и скрыться. Таким образом, все обстояло относительно благополучно и продолжало бы так обстоять, если бы сверху вдруг не нагрянул новый отряд людей. Спускаясь вниз, они стреляли из-за деревьев. Это был гасиендадо со своими соседями, гнавшийся за беглым пеоном. Но Фрэнсис думал, что его преследует другой полицейский отряд. Выстрелы, которыми они его осыпали, казалось, подтверждали такое предположение.
Пеон подполз к нему и, показав, что в револьвере осталось еще два патрона, вернул ему оружие, попросив коробку спичек. Затем он дал понять, что Фрэнсису следует перейти ущелье и выбраться по другой его стороне. Наполовину угадывая его намерения, молодой человек послушался, выстрелил со своей новой, более выгодной позиции в полицейский отряд в последний раз и зашвырнул винтовку далеко в овраг.
В следующий момент нефтяная река запылала с того места, где пеон поднес к ней спичку. Еще через минуту источник выбросил фонтан горящего газа. И, наконец, из самого оврага вырвался пламенный поток и устремился на отряд Торреса и начальника полиции. Опаленные жаром Фрэнсис и пеон вскарабкались по противоположной стороне оврага, обошли пылающую тропу, затем снова вышли на нее в безопасном месте и побежали мелкой рысцой.
Глава Х
В то время как пеон и Фрэнсис в полной безопасности передвигались по тропе, проходящей в овраге, который пониже того места, куда стекала нефть, превратился в огненную реку, начальнику полиции, Торресу и жандармам пришлось спасаться, карабкаясь по крутой стене оврага. В то же время отряд гасиендадо, преследующий пеона, был вынужден податься назад и подняться вверх, чтобы спастись от ревущего в ущелье пламени.
Пеон все оглядывался назад через плечо, пока не указал с радостным криком на второй столб черного дыма, поднимавшийся в стороне от первого горящего источника.
- Еще! - хихикал он. - Есть и еще источник, и все они запылают. Все их племя, все они заплатят за мое избиение. А дальше - целое озеро нефти - как море, как Юкатан!
Тут Фрэнсис припомнил слова гасиендадо о нефтяном море, вспомнил, что оно заключало в себе по меньшей мере пять миллионов бочек нефти, из-за отсутствия транспорта еще не отправленных к морю и находящихся в естественной впадине под открытым небом: нефть сдерживалась только дамбой…
- Какая тебе цена? - спросил он пеона.
Тот не понял.
- Сколько стоит твоя одежда и все, что на тебе?
- Полпезо. Нет, половину полпезо, - горестно признался пеон, глядя на то, что осталось от его лохмотьев.
- А что у тебя есть?
Бедняга пожал плечами, признаваясь в полной своей нищете, и горестно добавил:
- У меня есть только… долг. Я должен двести пятьдесят пезо. Этим я связан на всю жизнь, проклят на всю жизнь, как человек, больной раком. Из-за этого-то долга я и стал рабом гасиендадо.
- Пустяки! - не мог не усмехнуться Фрэнсис. - Ты стоишь меньше нуля; твоя цена - отвлеченная отрицательная величина, не имеющая вне математического представления реального смысла. И вот ты сжег сейчас нефти не менее чем на миллионы пезо. А если почва рыхлая и пласты сдвинутся, то нефть будет просачиваться и из самой скважины, и тогда должно загореться все нефтяное поле, а это уже миллиарды долларов. Да, для существа, стóящего на двести пятьдесят долларов меньше нуля, ты молодец, ты мужчина!
Из всего этого пеон понял только последние слова.
- Да, я мужчина, - сказал он, выпячивая грудь и вскидывая истерзанную голову. - Я мужчина из племени майя.
- Ты? Из индейского племени майя? - насмешливо усомнился Фрэнсис.
- Я наполовину майя, - неохотно признался пеон. - Мой отец чистокровный майя. Но женщины племени майя в Кордильерах ему не нравились. Он полюбил женщину смешанной крови из долины, и родился я. Но она изменила ему с негром из Барбадоса, и отец вернулся в Кордильеры. Как и моему отцу, мне суждено было полюбить женщину смешанной крови из долины. Ей нужны были деньги, а я обезумел от страсти. И тогда я продался в пеоны за двести пезо. Пять лет я был рабом, меня били. И что же? К концу этих пяти лет я должен был уже не двести, а двести пятьдесят пезо!
* * *
В то время как Фрэнсис Морган и многострадальный майя все больше углублялись в Кордильеры, чтобы нагнать своих, а юкатанские нефтяные источники все быстрее обращались в дым, - еще дальше, в самом сердце Кордильер, назревали новые события, которым суждено было свести вместе всех преследуемых и преследователей - Фрэнсиса, Генри, Леонсию и их отряд, пеона-беглеца, гасиендадо, жандармов во главе с начальником полиции и Альваресом Торресом, горящим желанием добиться не только обещанной Томасом Риганом награды, но и обладания Леонсией.
В пещере сидели старый мужчина и хорошенькая молодая женщина смешанной крови. При свете дешевой керосиновой лампы она читала вслух переплетенную в пергамент большую книгу Блэкстона в испанском переводе. Оба были босы, с голыми руками. Одеждой им служили плащи с капюшонами из грубой дерюги. Капюшон женщины был откинут назад, открывая ее пышные черные волосы. Капюшон старика был глубоко надвинут на голову, как у монаха. Его лицо аскета, с острыми чертами, величественное и полное силы, было чисто испанского типа. Такое лицо могло быть у Дон-Кихота. Но существовало и различие. Глаза этого старика были закрыты и обречены на вечный мрак слепоты. Никогда не смог бы он увидеть ветряную мельницу и ломать о нее копья.
Слепой сидел в глубоком раздумье, в позе родэновского "Мыслителя", и слушал читавшую ему вслух красивую метиску. Но он не был мечтателем, и не в его натуре было подобно Дон-Кихоту сражаться с ветряными мельницами. Несмотря на слепоту, которая непроницаемой пеленой скрыла от него весь видимый мир, он был человеком, склонным прежде всего к действию, и его душу никак нельзя было назвать слепой - так безошибочно она проникала в самое сердце и душу мира, лежащие под его внешней оболочкой, и так хорошо он видел самые потаенные грехи и тайные добродетели людей. Старец поднял руки, остановил девушку и стал вслух размышлять о прочитанном.
- Человеческое правосудие, - заговорил он медленно и с уверенностью, - это в наши дни состязание в уме и ловкости. Не справедливость, а ум и изворотливость - вот что теперь важнее всего. Законы вначале были хороши, но способы, которыми они осуществлялись, завели людей на ложный путь. Они приняли путь за цель, средства достижения - за самый предмет стремлений. Но закон есть закон, он необходим, он есть благо. К сожалению, в наши дни правосудие сбилось с верного пути. Судьи и адвокаты состязаются в уме и учености, ссорятся друг с другом, совершенно забывая об истцах и ответчиках, которые стоят перед ними, содержат их и ищут справедливости и беспристрастия, а не ума и учености.
Однако старик Блэкстон все-таки прав. Под всем этим, на самом дне, в самом основании здания правосудия, лежит глубокая и искренняя жажда права и справедливости для всех честных людей. Но что говорит Блэкстон? Люди сами придумали себе много нового. И вот закон, бывший вначале добрым, так исказило влияние всего придуманного, что он служит больше не обиженным и даже не обидчикам, а только разжиревшим судьям и худым, голодным адвокатам. Их ждут слава и нажива, если удается доказать, что они остроумнее своих противников и даже самих судей, выносящих приговор.
Старик остановился, все еще в позе "Мыслителя", между тем как метиска ждала, чтобы он подал ей обычный знак, предлагая продолжать чтение. Наконец, как бы взвешивая в своих мыслях судьбы Вселенной, он сказал: