- Но у нас есть правосудие здесь, в Панамских Кордильерах, - правосудие истинное и беспристрастное. Мы работаем не для людей и не для собственного желудка. Дерюга взамен тонкого сукна помогает решать дело беспристрастно и справедливо. Читай дальше, Мерседес. Блэкстон всегда прав, если только правильно его понимать. Это то, что теперь называется парадоксом, то есть то же самое, что и современное правосудие, которое тоже суть парадокс. Читай дальше. Блэкстон - сама основа человеческого правосудия, но сколько зла совершается умными людьми во имя права!
Минут через десять слепой мыслитель поднял голову, втянул ноздрями воздух и жестом остановил девушку. Она тоже втянула в себя воздух и спросила:
- Может быть, это лампа, о Справедливый?
- Это горит нефть, - ответил он. - Это не лампа. И запах идет издалека. Я слышал также выстрелы в ущелье.
- Я ничего не слыхала, - отозвалась девушка.
- Дочь моя, ты видишь - и не нуждаешься в том, чтобы слышать так, как я. В ущельях была стрельба. Прикажи моим детям все разузнать и доложить мне.
Девушка смиренно поклонилась старику, который не видел, но привык различать ухом каждое движение ее тела; он знал, что она ему поклонилась. Затем она откинула завесу из одеял и вышла. По обе стороны входа в пещеру сидело по человеку, очевидно, из класса пеонов. Каждый был вооружен винтовкой и мачете, за пояс были заткнуты ножи без ножен. Когда девушка передала приказание, пеоны встали и поклонились, - видимо, не ей, а тому, от кого исходило приказание. Один из них постучал рукоятью мачете о камень, на котором сидел, и стал прислушиваться. Камень замыкал рудоносную жилу, тянущуюся по всей горе, через ее середину. А дальше, на противоположном склоне горы, откуда, как из гнезда хищной птицы, открывалась великолепная панорама отрогов Кордильер, сидел другой пеон: он прижал ухо к такому же камню, а затем постучал по нему в ответ. Потом он подошел к стоящему шагах в шести от него полузасохшему дереву, сунул руку в дупло и потянул за веревку, висевшую внутри, как звонарь дергает за веревку колокола.
Никакого звука не последовало. Вместо того большой сук, ответвлявшийся от главного ствола на высоте пятидесяти футов и торчавший, как крыло семафора, стал двигаться вверх и вниз. На расстоянии двух миль отсюда, на горном хребте, ему ответило такое же дерево-семафор. А еще дальше, по склонам гор, сверкание солнечных лучей в ручном зеркале передало, как по гелиографу, приказание старика из пещеры. И скоро вся эта часть Кордильер заговорила условным языком вибрирующих рудоносных жил, солнечных бликов и качающихся веток.
* * *
В то время как Энрико Солано, сидевший на коне с осанкой юноши-индейца, и оба его сына, Алессандро и Рикардо, державшиеся с обеих сторон за стремена, старались наилучшим образом использовать время, выигранное Фрэнсисом в арьергардном сражении с жандармами, Леонсия на своей лошади и Генри Морган несколько отстали от них.
Оба они непрерывно оглядывались в надежде, что Фрэнсис их нагонит. Не дождавшись друга, Генри повернул обратно. Через пять минут Леонсия, обеспокоенная судьбой Фрэнсиса не меньше Генри, попыталась повернуть назад свою лошадь. Но упрямое животное, старавшееся догнать бежавшую впереди лошадь, не слушалось повода, стало брыкаться и наконец остановилось. Леонсия сошла с лошади, бросила поводья на землю (в Панаме так всегда стреноживают оседланных лошадей) и пешком двинулась по тропинке в обратном направлении. Девушка так быстро шла за Генри, что почти нагнала его, когда он встретился с Фрэнсисом и пеоном. В следующую минуту оба - Генри и Фрэнсис - уже бранили ее за безрассудство, но в голосах обоих слышалась нежность, и каждый с неудовольствием улавливал эту нотку в голосе другого.
Они настолько забыли об опасности, что отряд гасиендадо, внезапно вылетевший из зарослей с направленными на них винтовками, застал их врасплох. Несмотря на то, что гасиендадо нашли с ними пеона, которого они тотчас же принялись избивать кулаками и ногами, все обошлось бы для Леонсии и обоих Морганов благополучно, будь здесь старинный друг семейства Солано, владелец пеона. Но приступ малярии, повторяющийся у него через каждые два дня на третий, заставил гасиендадо слечь в ознобе вблизи горящего нефтяного поля.
Гасиендадо довели пеона до того, что он мог только плакать, стоя на коленях. С Леонсией же они были весьма почтительны и даже с Фрэнсисом и Генри обращались довольно сносно. Однако молодым Морганам связали руки за спиной и решили отвести их вверх по оврагу, туда, где оставались лошади. Что касается пеона, то эти люди продолжали срывать на нем свой гнев с жестокостью, присущей латиноамериканцам.
Но им не суждено было отвести куда-либо своих пленников.
Послышались радостные возгласы, и на арене появились жандармы начальника полиции, сам начальник и Альварес Торрес. Затрещал отрывистый, горячий, быстрый говор; оба отряда преследователей одновременно и спрашивали, и давали объяснения. И среди полного столпотворения, когда говорили все, но никто не мог понять другого, Торрес, с кивком по адресу Генри и с торжествующей насмешкой в сторону Фрэнсиса, величественно встал перед Леонсией и отвесил ей низкий поклон с почтительностью истинного гидальго.
- Слушайте, - сказал он вполголоса, когда она сделала жест отвращения. - Не поймите меня ложно. Не принимайте меня за того, кем я никогда не был. Я здесь, чтобы спасти вас от всего плохого, что может с вами случиться. Вы - царица моих грез. Я умру за вас и умру с радостью, хотя с еще большей радостью я хотел бы жить ради вас.
- Я вас не понимаю, - коротко ответила она. - Не понимаю, почему речь может идти о жизни или смерти. Мы не сделали ничего плохого - ни я, ни мой отец. То же касается Фрэнсиса Моргана и Генри. И поэтому, сеньор, здесь не может быть и речи о жизни и смерти.
Генри и Фрэнсис, стоявшие очень близко к Леонсии, вслушивались в ее разговор с Торресом и, несмотря на всеобщий шум и гам, улавливали его обрывки.
- Не забывайте, однако, о смерти, грозящей Генри Моргану, - настаивал Торрес. - Достоверно известно, что он присужден к смерти за убийство Альфаро Солано, который был вашим родным дядей и родным братом вашего отца. Спасти Генри Моргана невозможно, но Фрэнсиса Моргана я мог бы наверняка спасти, если только…
- Если? - спросила Леонсия, едва не заскрежетав зубами. Она была похожа в эту минуту на тигрицу.
- Если вы будете милы со мной и выйдете за меня замуж, - сказал Торрес с поразительной твердостью, хотя оба гринго, правда, беспомощно, с руками, связанными за спиной, уставились на него и в их глазах читалось одинаковое желание убить его на месте. Быстро взглянув на обоих Морганов и убедившись в их полной беспомощности, Торрес в порыве страсти схватил Леонсию за руку и стал ее убеждать.
- Леонсия, в качестве вашего супруга я смогу сделать что-нибудь и для Генри. Возможно, мне даже удастся спасти ему жизнь, если он согласится немедленно уехать из Панамы.
- Испанская собака! - захрипел Генри, пытаясь освободить связанные за спиной руки.
- Американский пес! - воскликнул Торрес и наотмашь ударил Генри по зубам.
В мгновение ока Генри выбросил вперед ногу и дал Торресу такого пинка в бок, что тот отлетел в сторону Фрэнсиса, который также быстро лягнул его со своей стороны. Торрес летал взад-вперед, как волан между двумя ракетками, отбрасываемый ногами обоих Морганов, пока жандармы не схватили их и не стали избивать, пользуясь их беспомощностью. Торрес не только подбодрял жандармов, но даже выхватил свой нож. Закипела оскорбленная латинская кровь, особенно горячая у испаноамериканцев, и дело закончилось бы кровавой трагедией, если бы неожиданно не появилось десятка два вооруженных людей - они сразу же овладели положением. Некоторые из таинственных пришельцев были одеты в куртки и штаны из хлопчатобумажной ткани, другие - в холщовые плащи с капюшонами.
Жандармы и гасиендадо в страхе попятились, крестясь и бормоча молитвы и восклицая:
- Слепой Бандит! Справедливый! Это его люди! Мы пропали!
Многострадальный пеон выскочил вперед, упал на свои окровавленные колени перед человеком с суровым лицом, который, судя по всему, был предводителем людей Слепого Бандита. Из его уст полились поток громких жалоб и мольбы о правосудии.
- Знаешь ли ты, к какому правосудию взываешь? - гортанным голосом спросил его предводитель.
- Да, это Жестокое Правосудие, - ответил пеон. - Я знаю, что значит обратиться к Жестокому Правосудию, и все-таки я к нему обращаюсь, потому что ищу справедливости, и мое дело правое.
- И я требую Жестокого Правосудия! - воскликнула Леонсия со сверкающими глазами и, обращаясь к Фрэнсису и Генри, вполголоса добавила: - Каково бы ни было это Жестокое Правосудие!
- Едва ли оно может быть пристрастнее того, какого можно ожидать от Торреса и начальника полиции, - ответил Генри тоже вполголоса. Потом он смело выступил вперед и громким голосом обратился к предводителю в надвинутом на лицо капюшоне:
- И я требую Жестокого Правосудия!
- И я тоже, - пробормотал Фрэнсис сначала тихо, а затем повторил свое требование громко.
С жандармами в этом деле, по-видимому, не считались. Что касается гасиендадо, то они также выразили готовность подчиниться приговору Слепого Бандита, каким бы этот приговор ни был. Запротестовал только начальник полиции.
- Вы, может быть, не знаете, кто я, - волнуясь, чванно заявил он. - Я - Мариано Веркара-э-Хихос, - носитель старинного славного имени, - служу долго и честно. Я начальник полиции Сан-Антонио, лучший друг губернатора и пользуюсь большим доверием правительства Панамской Республики. Я - закон. Есть только один закон и одно правосудие - это закон и правосудие Панамы, а не Кордильер. Я протестую против произвола, который вы называете Жестоким Правосудием. Я пошлю отряд против вашего Слепого Бандита, и сарычи будут клевать его кости в Сан-Хуане.
- Не забывайте, - саркастически предупредил Торрес раздраженного начальника полиции, - что это не Сан-Антонио, а Юкатанские леса. И что у вас нет войска.
- Не были ли эти двое несправедливы к кому-нибудь из тех, кто обращается к Жестокому Правосудию? - резко спросил предводитель.
- Да, - торжественно заявил пеон. - Они меня избивали. Все меня били. И они меня били. И без всякой причины. Мои руки в крови. Мое тело исцарапано и изодрано. Я снова взываю к Жестокому Правосудию и обвиняю этих двух людей в несправедливости.
Предводитель кивнул и дал знак своим людям обезоружить пленников.
- Справедливости! Я требую справедливости! - закричал Генри. - Мои руки связаны за спиной. Пусть либо у всех будут связаны руки, либо ни у кого. Кроме того, очень трудно идти со связанными руками.
Тень улыбки скользнула по губам предводителя, когда он приказал своим людям развязать путы, которые явно свидетельствовали о неравенстве среди его пленников.
- Уф! - вздохнул Фрэнсис, с улыбкой обращаясь к Генри и Леонсии. - Я смутно припоминаю, что где-то миллион лет тому назад я жил в спокойном городишке под названием Нью-Йорк; мы наивно считали себя отчаянными сорванцами, потому что с упоением играли в гольф, казнили раз полицейского инспектора электричеством, боролись с тайными обществами и объявляли простую игру, имея семь верных взяток на руках.
Через полчаса они вышли на высокий хребет, откуда открывался вид на окружающие высокие горы.
- Вот так история! - удивленно воскликнул Генри. - Тысяча чертей! Эти парни, одетые в рогожу, вовсе не такие уж дикари. Посмотри, Фрэнсис, да у них целая система семафоров. Понаблюдай-ка за этим ближним деревом, а потом за тем большим, на другой стороне ущелья. Посмотри, как движутся их ветки.
Несколько миль пленников вели с завязанными глазами. Так их ввели в пещеру, где правило Жестокое Правосудие. Когда повязки с глаз были сняты, они увидели, что находятся в большой высокой пещере, освещенной множеством факелов, а перед ними, на высеченном в скале троне, сидит слепой, белый как лунь старец в грубой холщовой одежде. У его ног, прислонившись плечом к коленям старца, сидела прекрасная метиска.
Слепой заговорил, и в его голосе послышались серебристые нотки старости и усталой мудрости:
- Жестокое Правосудие услышало призыв. Говорите! Кто требует беспристрастного правосудия?
Никто не решался выступить. Даже начальник полиции не осмелился больше протестовать против законов Кордильер.
- Здесь есть женщина, - продолжал Слепой Бандит, - пусть она и говорит первая. Все смертные - безразлично мужчины они или женщины - в чем-то виновны или, во всяком случае, их близкие считают их в чем-то виновными.
Генри и Фрэнсис хотели остановить Леонсию, но она, улыбнувшись тому и другому, повернулась к Справедливому и ясным, звенящим голосом произнесла:
- Я только помогла своему жениху спастись от смерти, грозившей ему за убийство, которого он не совершал.
- Я выслушал тебя, - сказал Слепой Бандит. - Теперь подойди ко мне.
Оба Моргана, любившие Леонсию и беспокоившиеся за ее судьбу, увидели, что люди в холщовой одежде подвели девушку к старцу и опустили перед ним на колени. Метиска положила руку Слепого на голову Леонсии. С минуту царило торжественное молчание. Уверенные пальцы слепца покоились на лбу Леонсии, ощущая биение пульса в ее висках. Затем он снял руку и откинулся назад для произнесения приговора.
- Встань, сеньорита, - промолвил он. - В твоем сердце нет зла. Ты свободна. Кто еще взывает к Жестокому Правосудию?
Фрэнсис немедленно вышел вперед.
- Я тоже помогал тому человеку спастись от незаслуженной смерти. Мы носим одно и то же имя, мы дальние родственники.
Фрэнсис также опустился на колени и ощутил, как чувствительные пальцы, коснувшись его бровей и висков, остановились на пульсе руки.
- Мне не все ясно, - сказал слепой. - Нет мира и покоя в твоей душе. Какая-то зависть гложет тебя.
Вдруг выступил пеон и заговорил. Услышав его голос, люди в холщовых плащах содрогнулись, как от богохульства.
- О Справедливый, отпусти этого человека на свободу! - страстно закричал он. - Дважды я пал духом и предал его, и дважды в тот же день он защитил меня и спас от врага.
И пеон, снова стоя на коленях, на этот раз уже перед Праведником, дрожа и замирая от суеверного страха, почувствовал легкое, но уверенное прикосновение пальцев самого странного судьи, перед которым когда-либо стояли на коленях люди. Его раны и струпья были быстро ощупаны до самых плеч и ниже по спине.
- Он свободен, - объявил Справедливый. - Но в душе его смятение и тревога. Нет ли здесь кого-нибудь, кто мог бы объяснить нам причину?
И Фрэнсис понял, какую тревогу угадал в его душе слепой; тот понял, что он сильно любит Леонсию и что эта любовь грозит поколебать его верность Генри. В ту же минуту поняла все и Леонсия, и если бы слепой мог видеть те взгляды, которыми они обменялись с Фрэнсисом, - он безошибочно определил бы, какая забота мучит молодого человека.
Метиска также это видела, и сердце подсказало ей, что тут замешана любовь. Все понял и Генри - и невольно нахмурился. Праведник заговорил:
- Нет сомнения, что здесь виновно сердце. Вечное горе, которое женщина приносит мужчине. Но я освобождаю этого человека. Дважды за один день он помог человеку, который его дважды предал. Его любовная тоска не помешала ему оказать помощь человеку, несправедливо приговоренному к смерти. Остается испытать еще одного, а также решить, что делать с этим истерзанным созданием, которое два раза в течение одного дня, отуманенное себялюбием, обнаружило слабость духа, но сейчас нашло в себе силу и мужество вступиться за ближнего.
Слепец наклонился и стал водить пальцами по лицу пеона.
- Ты боишься смерти? - спросил он вдруг.
- Да, Великий Святой, я страшно боюсь смерти, - ответил пеон.
- Тогда сознайся, что ты сказал неправду об этом человеке, что твое утверждение, будто он сегодня дважды тебя спас, - ложь. Сознайся, и ты останешься жив.
Пеон скорчился и поник под пальцами старца.
- Обдумай хорошенько, - торжественным голосом продолжал тот. - Смерть ужасна. Ужасно лежать неподвижным, как скала или земля. Скажи, что ты солгал, и ты останешься в живых!
И хотя голос пеона дрожал от испытываемого им страха, он нашел в себе силы в эту минуту стать человеком в высоком смысле этого слова.
- Дважды за этот день я предал его, Святой. Но мое имя - не Петр. Не предам я его трижды. Мне страшно, страшно, но я не могу предать его в третий раз.
Слепой судья откинулся назад, и лицо его преобразилось от таинственного внутреннего света.
- Хорошо сказано, - промолвил он. - Из тебя можно сделать человека. Вот мой приговор: отныне и впредь, пока живешь под солнцем, ты будешь всегда думать, как человек, поступать, как человек, и будешь человеком. Лучше умереть человеком, чем вечно жить псом. Экклезиаст не прав. Мертвый лев лучше живого пса. Ты свободен, возрожденный сын мой, ты свободен!
Но когда пеон по знаку метиски хотел встать, слепой остановил его.
- Скажи ты, который только сегодня стал человеком, что было первой причиной твоих несчастий?
- О Святой! Мое слабое сердце жаждало любви женщины смешанной крови из долины. Я сам родился в горах. Ради нее я задолжал гасиендадо двести пезо. Она сбежала с деньгами и с другим мужчиной. Я остался рабом гасиендадо. Я работал, страдал, терпел побои пять долгих лет, и теперь мой долг вырос до двухсот пятидесяти пезо, а у меня нет ничего, кроме этих лохмотьев и тела, обессиленного недоеданием.
- Она была прекрасна - женщина из долины? - мягко спросил слепой судья.
- Я сходил по ней с ума, Святой. Теперь мне уже не кажется, что она была хороша собой. Но тогда она была прекрасна. Она как лихорадкой выжгла мне мозг и сердце, сделала из меня раба. А потом сбежала от меня ночью, и я никогда больше ее не видел.
Пеон ждал, стоя на коленях, с опущенной головой, но Слепой Бандит, ко всеобщему удивлению, глубоко вздохнул и, казалось, забыл обо всем на свете. Его рука машинально потянулась к голове метиски и погладила ее блестящие волосы. Продолжая ее ласкать, он заговорил снова:
- Женщина, - сказал он так мягко, что его голос, чистый и звонкий как колокольчик, понизился до шепота. - Всегда женщина, прекрасная женщина. Все женщины прекрасны… для мужчины. Они любят наших отцов, они рождают нам сыновей, чтобы те любили их дочерей и называли их прекрасными. И так всегда было и будет, пока люди будут жить на земле и любить.
Глубокое молчание воцарилось в пещере. Справедливый углубился в свои мысли. Наконец прекрасная метиска решилась дотронуться до него рукой, чтобы напомнить ему о пеоне, все еще склоненном у его ног.
- Возвещаю приговор, - заговорил старец. - Ты получил много побоев. Каждый удар по твоему телу был полным возмещением твоего долга гасиендадо. Ты свободен. Но оставайся в горах и в будущем люби женщин гор, если ты не можешь жить без любви и если женщина вечна и неизбежна в жизни мужчины. Даю тебе свободу. Ты наполовину из племени майя?
- Да, я наполовину майя, - пробормотал пеон. - Мой отец был майя.