Фламандский дестриэ Арно де Боманура - тяжеловесный жеребец - больше брал массой, нежели скоростью и напором. На его седоке доспех отливал сталью, геральдический гребень на шлеме представлял собой алый цветок с золотыми листьями, седло, поводья и кожа стремян были красными, а вальтрап - темно-голубым, с вышивкой золотыми нитями и оторочкой белым горностаевым мехом по краям.
Дестриэ Оливье де Клиссона тоже был немаленьких размеров, но в нем явно чувствовалась примесь сарацинских коней, известных своей быстротой и выносливостью. Молодой рыцарь выехал на поединок в таком же доспехе, как и Арно де Бомануар, но геральдический гребень у него играл золотом и красными перьями. Седло на жеребце было темно-желтым, вальтрап - черным с серебряным шитьем и подвешенными понизу золотыми колокольчиками. Турнирные доспехи рыцарей, за исключением более прочных и тяжелых шлемов, ничем не отличались от боевых.
Когда кони рыцарей начали разбег, многим почудилось, что задрожала земля. Треск сломанных копий был подобен разряду молнии. Арно де Бомануар даже не пошатнулся в седле, а вот молодой рыцарь, после того как копье соперника ударило ему в щит, так сильно откинулся назад, что казалось, окажется на земле. Все ахнули, и только бывалые с удивлением и одобрением покрутили головами: а парнишка-то знает толк в поединках! Лишь они заметили, что Оливье де Клиссон смягчил силу удара, подавшись назад. Тем не менее оба копья были преломлены, и поединщики вернулись к своим шатрам, чтобы взять новые.
Арно де Бомануар, что называется, закусил удила. Какой-то неоперившийся юнец - да не пропахал носом полристалища после его коронного удара! Уж ему-то хорошо известны все турнирные уловки, и он тоже сообразил, почему Оливье де Клиссон удержался в седле. Но Бомануар никак не ожидал от желторотого птенца такой прыти. Разгневанный рыцарь обозвал своего оруженосца, подавшего ему обычное копье, ослом и потребовал самое тяжелое и толстое, которое только ему было под силу - диаметром чуть меньше четырех дюймов при стандартной длине четыре ярда.
На этот раз Арно де Бомануар целил не в щит, а в шлем своего соперника. Оливье де Клиссон как прилежный ученик не замедлил использовать этот прием, словно подслушав мысли уважаемого рыцаря. Сблизившись с соперником, он попал копьем в решетку забрала де Бомануара. Удар был столь силен, что копье расщепилось, а в голове почтенного рыцаря загудели шмели.
Но Арно де Бомануар сумел удержаться в седле. Его копье тоже попробовало на крепость бацинет Оливье де Клиссона, и тупой наконечник турнирного оружия попал в забрало. Шлем молодого рыцаря не был надежно закреплен на доспехе и держался только на одном ремешке. От удара бацинет слетел с головы и все увидели безмятежную улыбку юноши, который совсем не пострадал от мощного натиска признанного турнирного бойца. Лихо отсалютовав дамам обломком копья, Оливье галопом умчался к своему шатру, а жеребец Арно де Бомануара поплелся неспешным шагом, потому что его хозяин все еще пребывал не в лучшем состоянии и слушал звон в ушах.
Зачинщики сочли, что такое крепление шлема являлось просто уловкой. Между ними, маршалом-распорядителем и герольдами разгорелся жаркий спор, который в конечном итоге прекратил сам герцог. Он решительно заявил, что правила подобное допускают, и мессир Арно де Бомануар вполне волен сделать то же самое, если ему это заблагорассудится, а то и вообще сражаться без шлема. Последняя фраза была резкостью, но герцог Жан вдруг почувствовал в этот момент дурноту; это было верным признаком надвигающегося приступа неизвестной болезни.
Рыцари схватились снова. Но и в третий раз их оружие превратилось в щепки. К удивлению всех собравшихся бойцов, не говоря уже о публике, взревевшей в восхищении, Оливье де Клиссон выдержал и этот натиск рассвирепевшего Арно де Бомануара, который тут же вознамерился вызвать юного рыцаря на поединок, чтобы сразиться на мечах.
Благоразумный маршал-распорядитель, чтобы не доводить дело до греха и немного утихомирить страсти, воспользовался своим правом и, не оглядываясь на герцога, подал знак. Трубы пропели окончание турнирного дня - время таких поединков еще не пришло. Обычно они начинались после второго турнирного дня, самого сложного и опасного во всех отношениях - "собачьей свалки", как иронично характеризовали бродячие мейстерзингеры турнирное сражение двух отрядов. Во время этого действа находилось много обиженных и оскорбленных, требовавших немедленного удовлетворения своих претензий. Как раз их-то бои и происходили под конец турнира - в последний день. Это были схватки один на один, иногда даже боевым оружием.
Жанна сама себя не узнавала. Она не могла отвести глаз от молодого рыцаря. В какой-то момент, когда закончилась его последняя схватка с Арно де Бомануаром, Оливье снял прочный, но неудобный во всех отношениях бацинет-хундсгугель - чтобы лучше рассмотреть сидевших за ограждением дам. И вдруг он что-то почувствовал, посмотрев в сторону Жанны, и заметил ее взгляд, в котором горело нечто такое, отчего по его телу пробежала странная дрожь. На этот раз Оливье не поднял коня в галоп, а поехал шагом - только для того, чтобы еще раз украдкой взглянуть на Жанну.
Трудно сказать, узнал он ее или нет. Скорее всего вряд ли. Угловатая, невзрачная девчонка с вздорным характером превратилась в изящную женщину, красота которой на фоне окружавших ее дам блистала как бриллиант среди разноцветной гальки на морском берегу. В принципе, Жанна не была настоящей красоткой, но внутренне волнение превратило ее в сказочную принцессу, а прозрачная накидка с блестками под порывом ветра окружила ее прелестную головку сверкающим облаком.
Посовещавшись, маршал-распорядитель, судьи и герольды при полном одобрении герцога вынесли единогласный вердикт: лучший рыцарь первого дня "Турнира Золотого дерева" - Оливье де Клиссон. Ему и предоставили право выбрать королеву турнира.
Оливье де Клиссон уже переоделся. Вместо шлема он надел темно-синий бархатный берет с перьями и золотым значком, а на плечи накинул черный плащ с вышитым фамильным гербом. В застежке плаща на левом плече горел большой кроваво-красный рубин. Вместо турнирного копья он взял в руки боевое, а к поясу прицепил ножны с мечом. (Обычно, во избежание схватки не на жизнь, а насмерть, прямо на турнирном поле, все боевое оружие возбужденные рыцари оставляли в своих шатрах.)
Заиграли трубы, и рыцарь направил своего коня к Золотому дереву. Ловким движением копья он поддел корону королевы турнира и поехал к огражденной возвышенности, где волновались дамы. Жанна де Пентьевр даже привстала, посылая в сторону приближающегося молодого человека недвусмысленные взгляды. Она едва не упала на ристалище, склонившись над ограждением, но ее вовремя подхватили под руки подруги.
Оливье де Клиссон ехал, как во сне. С ним творилось что-то непонятное. Наверное, и жеребец почувствовал состояние хозяина: он тихо заржал, словно вопрошая: "Что с тобой, мой повелитель?!" Рыцарь напрочь проигнорировал племянницу герцога, сидевшую в ложе, миновал и других блистательных дам и - что самое удивительное! - конь его остановился сам, притом как раз напротив Жанны де Бельвиль. Рыцарь слегка привстал в седле и с поклоном протянул ей корону. Жанна взяла ее в руки, в этот момент ей казалось, что она спит и ей снится чудесный сон. Она едва нашла в себе силы сказать Оливье де Клиссону:
- Спасибо тебе, благородный рыцарь…
Тут грянули все трубы, рожки, рога, заиграли флейты, ударили бубны и боевые барабаны… И в этой какофонии послышался громоподобный крик из многочисленных луженых глоток рыцарей:
- Королева!!!
- Королева!!! - закричали другие зрители - из простонародья, не менее громко.
- Королева!!! - пропищал карлик у Золотого дерева, дунул в свою трубу и начал танцевать какой-то странный танец, в котором были одни прыжки и кульбиты.
- Тихо! - поднял свой жезл маршал-распорядитель. - Сейчас королева будет награждать лучших рыцарей первого дня турнира!
Жанна уже взяла себя в руки, и с ее лица сошел лихорадочный румянец. Корона пришлась ей как раз впору, и когда она встала, чтобы принять из рук судей призы, в ее осанке и властном взгляде и впрямь проявились все признаки сиятельной персоны.
Приз "лучшему копью" первого дня турнира достался барону Оливье де Клиссону. Это была золотая фигурка льва. А самому искусному из зачинщиков - мессиру Жоффруа де Лакону - Жанна вручила золотой венец. Оба рыцаря встали перед королевой турнира на одно колено, но если мессир де Лакон разразился цветистой благодарственной речью в адрес королевы Жанны, то Оливье лишь что-то тихо пробормотал - язык почему-то перестал ему повиноваться.
Все это время Жанна де Пентьевр от злобы пребывала едва ли не в обмороке. Ее пытались вернуть в нормальное состояние с помощью нюхательной соли, смешанной с сухими измельченными листьями чабреца, - очень действенное снадобье при обмороках и головокружении - и терли виски холодной водой с уксусом. Взгляды, которые она бросала на Жанну де Бельвиль, ни у кого не вызывали сомнений, - вдова Жоффрея де Шатобриана приобрела в лице племянницы герцога Жана Бретонского лютого врага.
Глава 8
Столица Ганзы
Варяжское, или, как именовали его местные племена, Балтийское море встретило коч, на котором плыл Вышеня, ненастьем. Серые тучи так низко висели над водой, что, казалось, еще немного - и небо упадет на небольшое суденышко, довольно резво прыгающее по волнам. Паруса судна наполнял северо-западный ветер; кормчий коча, сержант храмовников по имени Ламбер, называл его "бернштайнвинд". Он дул с моря в сторону побережья.
Из рассказов купцов, гостивших у отца, Вышеня знал, что при этом ветре поднимается морская зыбь, которая способствует вымыванию так называемой "илектровой травы"; волны гонят водоросли вместе с кусками илектра-янтаря к берегу, где его с нетерпением ждут собиратели этого драгоценного солнечного камня, подарка древних богов. В последние годы спрос на илектр стал очень велик, и камень не только собирали, но и вылавливали большими сачками на длинных шестах вместе с водорослями. На берегу сачок вытряхивали, женщины и дети выбирали из него самоцветы.
Тевтонский орден объявил земли, где добывали илектр, своей собственностью; тевтонцы установили так называемый "регал" - право собственности на добычу самоцвета на всем побережье Варяжского моря. Законом карался каждый, кто без специального разрешения собирал камень на берегу или добывал его в море. Жители побережья давали присягу, что не будут ни собирать янтарь, ни скупать краденый. Специальные суды сурово наказывали за малейший кусок скрытого от власти самоцвета; виновных пытали, вешали, колесовали или подвергали ссылке.
Коч назывался "Ансельм" и нес на мачте флаг Новгорода. Он был меньшим по размерам, чем "Святой Бернар", но тоже приспособленным для плаваний по морям. Мало того, коч имел и "коцу" - двойную обшивку против льда. В общем, это было толково построенное и прочное во всех отношениях суденышко, единственным отличием которого от кораблей Великого Новгорода был дополнительный - косой - парус. В море преимущество парусного вооружения "Ансельма" сказывалось особенно зримо - коч шел галсами, да так быстро, как никакие другие суда, особенно тяжело груженые, брюхатые купеческие посудины.
Впрочем, и задача у "Ансельма" была иной. В его трюме, конечно, лежал груз на продажу: несколько тюков с беличьими шкурками, сорок бобровых шкур и десять бочек соленой семги - откупная мессира Реджинальда, которому волей обстоятельств пришлось отказать в приюте сыну благодетеля маленькой общины храмовников, бежавших от инквизиции на Север Руси. Но приказ командора кормчему мсье Ламберту звучал четко и недвусмысленно: торговля - это вторично, главное - доставить молодого боярина, сына Остафия Дворянинца, по месту назначения в город Любек живым и здоровым и позаботиться о его дальнейшей судьбе, насколько это возможно.
Когда Вышеня услышал, где ему предстоит прятаться от преследования ганзейцев, то его удивлению не было пределов. Ведь Любек - один из главных городов Ганзы, практически столица Ганзейского союза! Получается, что его бросают в змеиное гнездо. В ответ на недоуменный вопрос юноши мессир Реджинальд, улыбнувшись, ответил:
- Где лучше всего спрятаться камешку? На прибрежной отмели, усыпанной разноцветной галькой. В Любеке тебя даже не подумают искать. В крайнем случае, ты сможешь уехать оттуда в ту же Бретань. Наши братья, хоть их и немного, помогут тебе избежать опасности и найти надежное пристанище…
Вышеня оторвался от созерцания безбрежной и мрачной водной пустыни, бросив взгляд на Истому. Холоп сидел под мачтой с разнесчастным видом и грыз каленый сухарь - чтобы хоть как-то отвлечься от тяжелых мыслей. Истому словно подменили; куда и девались его веселость, живость и неусидчивость. Если раньше он вел себя с Вышеней почти как с ровней, то теперь заглядывал ему в глаза с собачьей преданностью, от которой юноше временами становилось не по себе.
Вышеня вспомнил, что случилось после суда над напавшими на обитель. Он ждал, что и ему не поздоровится, несмотря на утешительные слова мсье Адемара, - что ни говори, а в смерти храмовников была и его вина, пусть и косвенная. Когда его позвали в келью мессира Реджинальда, юноша пошел к командору с душевным трепетом и готовностью услышать в свой адрес все, что угодно.
До этого ему ни разу не приходилось бывать в комнате командора. Она оказалась гораздо просторней остальных келий братьев-храмовников, сплошь уставленная шкафами с книгами и пергаментными свитками. Мессир Реджинальд, мрачный и задумчивый, сидел возле стола и, не отрываясь, смотрел на большой хрустальный шар, лежавший на серебряной подставке в виде лодьи. Командор долго молчал, будто Вышени и не было в комнате, а затем, словно очнувшись, тяжело вздохнул, провел ладонями по лицу и сказал:
- Садись, боярин. Нужно поговорить…
Вышеня сел на край стула с высокой спинкой и потупился. Юноша понял, что командор уже принял какое-то решение, и боялся его услышать.
- Тяжкая утрата… Нас и так мало осталось… - Голос мессира был глухим и безжизненным. - Одно утешает - наши братья пали в бою, а это великая честь для любого рыцаря Ордена. Теперь они, минуя чистилище, предстанут перед Господом нашим, ибо воину, павшему на поле брани, прощаются все его грехи, - тут он снова бросил взгляд на хрустальный шар и решительно закрыл его куском черного бархата. - Твой ум в смятении, а душа жалобно плачет, боярин. Это мне понятно. Но не нужно винить себя. Все было предопределено заранее и не нами, а свыше. Теперь нужно искать приемлемый выход из создавшегося положения. Ганзейцы, конечно же, не оставят попыток достать тебя, а значит, могут прийти на остров еще раз. Теперь мы будем к этому готовы, - мессир Реджинальд поднял глаза на Вышеню. В его взгляде юноша не увидел обычной доброты; там сверкала холодная сталь. - Ты должен покинуть остров, - сказал он жестко. - Даже доброе отношение к нам твоего отца не заставит меня подвергнуть огромной опасности ни братьев, ни их семьи. О том, что тебя нет на острове, ганзейцы вскоре узнают. Как и то, что случилось с их людьми и наемниками. Единственное, что им будет неведомо, так это то, кто разбил их отряд. Мы пустим слух, что это сделали разбойники-свеи. Пусть поищут своих обидчиков… Что касается лично тебя, то в Новгороде появиться ты не можешь - пока рано и чересчур опасно. Придется тебе отправиться в далекое путешествие.
Ты хотел увидеть мир, как сказал Адемар, и у тебя появилась такая возможность. Если ты, конечно, не против… Мы обеспечим тебя на первое время деньгами, оружием, дадим имена надежных людей. А там будет видно. Истома сказал, что скорее всего твой отец станет посадником, и тогда проблема с Ганзой разрешится сама собой. Ганзейские купцы не рискнут большими прибылями из-за ссоры двух молодых людей, как это уже не раз бывало - суд постановит выплатить виру, и на том дело закроют.
- А что будет с Истомой? - спросил Вышеня.
- Ничего. Просто он станет твоим наивернейшим слугой, боярин. Твоим псом, которого ты, если захочешь, можешь забить палками до смерти. Или приказать ему прыгнуть в огонь, что он сделает с большой радостью и охотой.
- Как это может быть?!
- Очень просто. Один наш брат обладает удивительным даром учить уму-разуму разных людишек, место которых разве что на виселице. Человек после общения с ним становится как шелковый, даже если он самый страшный разбойник и негодяй. Что касается Истомы, то его вина, конечно, большая, но искушению Золотым Тельцом, увы, подвержены многие люди. Это скорее беда рода человеческого, нежели провинность. Не такие люди, как Истома, теряли честь и достоинство при виде увесистого кошелька с золотыми монетами. Короче говоря, Истома будет не просто твоим холопом, а рабом, верным псом, с которым ты будешь волен поступать, как тебе заблагорассудится… - на этом разговор с командором закончился.
А спустя неделю "Ансельм", груженный провиантом, пресной водой и товарами для торговли в Любеке, с командой, где кроме матросов были и хорошо вооруженные сержанты на случай встречи с пиратами, отправился в дальнее плавание. Он спустился по реке Свирь в Алдею, а оттуда по реке Нево вышел в Варяжское море. Начало пути получилось не из легких, несмотря на то что река Свирь на языке вепсов обозначала "Глубокая"; в ее срединной части из воды торчали черные клыки порогов, и лишь искусство кормчего мсье Ламбера сохранило и жизнь команды, и имущество Вышени.
Золотые шпили Любека словно выросли из воды. Утренний туман в устье реки Траве вдруг рассеялся, выглянуло солнце, и остров, на котором был построен город, показался во всем своем многоцветном великолепии. Краски осени еще больше усиливали эффект волшебной картины, представшей перед глазами Вышени. Белокаменные стены, окружавшие город, смотрелись особенно эффектно на фоне россыпи красных черепичных крыш трех- и четырехэтажных строений; а ярко-синие и зеленые кровли многочисленных башен и храмов казались ожерельем из драгоценных камней.
Со слов кормчего Ламбера, которого матросы и сержанты называли по-своему - шкипером, юноша уже знал, что сухопутным путем в Любек можно попасть через ворота Бургтор с мощными оборонительными башнями, а со стороны порта - через обычные дубовые ворота в крепостной стене Хольстентор. Она защищала город со стороны Траве. Городской магистрат намеревался и здесь построить башни, но на Любек со стороны моря пока никто не покушался, потому что флот Ганзы представлял собой немалую силу, в связи с чем планы строительства дополнительных защитных сооружений оставались невостребованными - рачительные немцы не хотели тратить деньги впустую.