"О’Хиггинс", когда тридцатишестифунтовики были приведены к молчанию, выбрался из тени бригантины и, встав на якорь, жахнул по цитадели артиллерией правого борта, в самую гущу защитников, сгрудившихся на верху лестницы. Ядра пронеслись в опасной близости от штурмующих, буквально просвистев над их макушками. Один из снарядов не долетел до цели, размазав моряка пятью шагами выше Шарпа. Только что парень целился из ружья, а в следующий момент ядро, превратившее его в кровавое месиво, рикошетом скачет к испанцам.
- Ниже головы!
В напоминании Кокрейна не было нужды, и так все приникли к утёсу изо всех сил. Новый орудийный залп. Дождь из обломков разной величины осыпал вжавшийся в ступени штурмовой отряд. Шарп лежал, закрыв ладонями затылок. В памяти всплыли давние рассказы участников штурма Сан-Себастьяна. Неприступная крепость, последний оплот французов в Испании, долго не давалась Веллингтону. Англичане гибли в бреши волна за волной. Во время последней отчаянной атаки британцы уже готовы были отступиться, и Веллингтон приказал осадной артиллерии открыть огонь чуть выше редеющих рядов красных мундиров. Эффект был потрясающий! Тяжелые ядра смели часть защитников бреши вместе с укрытиями и ввергли в панику их товарищей. Собравшаяся с духом британская пехота поднажала и превратила французскую победу в поражение. Похоже, Веллингтон и Кокрейн мыслили одинаково.
- Пригнитесь! Пригнитесь! - надрывался адмирал.
Дальновидный военачальник, он предвидел ("дьявол" и есть!), где испанцы могут остановить ударную команду, и заранее отдал соответствующие распоряжения экипажу "О’Хиггинса".
- Ещё один залп, братцы, и наша очередь!
Одиночные выстрелы переживших первые два залпа испанцев заглушил третий рык артиллерии "О’Хиггинса". Эхо его ещё не затихло в бухте, как Кокрейн воскликнул:
- Вперёд! Вперёд!
И они рванулись вперёд, горя жаждой мести за своё несостоявшееся поражение, по окровавленным ступеням в чёрных подпалинах от ядер. Шарп мчался со всеми, слыша где-то наверху клацанье стали о сталь и стоны. Верхняя площадка лестницы являла собой жуткое зрелище: каменные обломки, обильно спрыснутые кровью и усыпанные кусками обугленной плоти. Сбоку от арки мучительно умирал испанский мальчишка-барабанщик. Ему было не больше десяти. Дым, смешанный с пылью, запорашивал глаза. Вражеский солдат с физиономией, похожей на багровую маску, напал на Шарпа справа. Рефлекторно отшагнув назад, стрелок уклонился от штыка и подставил противнику подножку, ударив падающего сверху саблей. Чужой клинок казался лёгким, неспособным нанести серьёзную рану. Подоспевший Харпер добил испанца штыком.
Близкий залп заставил друзей вздрогнуть, но это повстанцы палили вслед удирающим врагом.
- Сюда! - крикнул Миллер. Его уцелевший барабанщик бодро отбивал ритм, а флейтисты наигрывали фантазию, в которой только искушённое ухо могло угадать "Сердцевину дуба".
Бойцы Кокрейна направились влево, к прорубленному туннелю, ведущему на плац. Шарп и Харпер выбрали иной путь. Они нырнули в полуоткрытую дверь, перешагнули обгорелый труп и оказались в зале, где не так давно над ними глумился Батиста. Пыль клубилась в косо падающих лучах взошедшего светила. Живых здесь не было. Перебираясь через опрокинутую лавку, Шарп едва не наступил на испанского офицера без головы. Стену напротив окон испещряли кратеры от ядер с "О’Хиггинса". Сами снаряды валялись на полу, вместе с погнутой люстрой, сорванной с цепей. Одно из ядер, очевидно, и оторвало череп офицеру: серую однородность пыли на полу нарушал яркий след кровавого фонтана. Сбежавшие солдаты оставили после себя у окон, сквозь которые вели огонь по мятежникам, обрывки патронных картузов и патроны.
Вторая дверь выходила на плац. Он был безлюден. Объятые страхом испанцы и не помышляли о сопротивлении. Распахнутые ворота указывали, куда устремились чаяния защитников вместе с ними самими. Брошенные на ближней батарее девятифунтовиков пальники ещё дымились. Поверхность грязной воды в вёдрах морщила рябь. Шарп прошёл по валу к закопченной бойнице глотнуть чистого воздуха. Вдалеке лаяла собака, и плакал ребёнок.
- Одна из наших. - задумчиво уронил Харпер.
- Что? - повернулся к другу Шарп.
- Пушка. - ирландец любовно погладил горячий казённик орудия, украшенный вензелем Георга III. Девятифунтовик, вероятно, был одним из тысяч орудий, поставленных испанцам в ходе наполеоновских войн. Шарп тронул выпуклые буквы и застыл, охваченный ностальгией. Не по королю Георгу, конечно. Не по Англии. По Люсиль. По её аккуратной кухоньке в Нормандии с пучками трав, подвешенных сушиться на балках. По тронутому инеем саду осенним утром. По смеху сыновей. Вместе с ностальгией накатило ясное понимание того, что его миссия в Чили почти завершена. Осталось извлечь останки дона Блаза и, найдя (при содействии Кокрейна, как надеялся Шарп) судно, идущее в Европу, отправиться домой.
Внизу, у причала, прилив посадил "Эспириту Санто" боком на дно. Баркасы везли солдат с "О’Хиггинса" к берегу сквозь рваные полосы порохового дыма. Американцы бурно приветствовали проплывавшие лодки. По их мнению, бойцы Кокрейна победили во имя свободы.
На самом деле бойцы Кокрейна победили во имя Кокрейна, во имя шлюх и золота. Может, и не ахти какие возвышенные мотивы, но у испанцев и таких не было, оттого-то они и удрали.
С валов цитадели Шарп с Харпером видели убегающих защитников Пуэрто-Круцеро. Несколько человек, вероятно, офицеры, скакали на лошадях по дороге к Вальдивии. Парочка горожан удивлённо глазела им вслед.
- Ненадолго же их хватило. - недоумённо проронил Харпер.
- Точно.
Шарп видел и ранее, как войска обращаются в бегство, но, чтобы так быстро - никогда. Под Ватерлоо французы сломались лишь вечером кровавого дня, испанцы же скисли после трёх орудийных залпов. Обороняй Шарп Пуэрто-Круцеро, он отвёл бы людей в укрытие, когда голос подали пушки, но, едва орудия смолкли, контратаковал. Увы, боевой дух гарнизона оказался хрупче яичной скорлупы. От победы их отделял всего шажок, но не нашлось среди них никого, способного заставить их этот шажок сделать. Исключительное малодушие проявили защитники Пуэрто-Круцеро. А, может, не такое уж и исключительное? Может, здесь, в Чили, малодушие испанцев, скорее, правило? Иначе как объяснить триумфальное шествие Кокрейна с кучкой лихих наёмников от крепости к крепости, приближая день, когда последний верноподданный короля Фердинанда погрузится на корабль до Европы, и Чили целиком перейдёт под власть повстанческого правительства.
Ликующий клич побудил Шарпа вскинуть голову. С главной башни над залом падал сброшенный испанский флаг.
- Что теперь? - спросил Харпер.
- Выкопаем дона Блаза.
Шарп машинально обтёр лезвие позаимствованной у Кокрейна сабли краем плаща. Добротное оружие, острое и прекрасно сбалансированное, но всё же ему далеко до тяжёлого кавалерийского палаша.
- Интересно, Батисту взяли? - Харпер рассматривал группу испанских офицеров, понуро бредущих под конвоем к казармам.
- Батиста давно уехал. Что ему тут делать? - рассеянно ответил Шарп, оттирая въевшееся пятнышко с металла.
Уголки его губ дёрнулись кверху. Он будто наяву услышал негодующее восклицание Люсиль. Оттирать кровь казимировым плащом!!! Но плащу в этом путешествии досталось слишком сильно, на праздничную одежду он уже не тянет.
- Когда Люсиль увидит, во что я превратил её любимый плащ, - поделился стрелок с другом, - она отправит меня ночевать в собачью будку.
- Женщины. - хмыкнул Харпер.
В крепости продолжал надрываться ребёнок. Сохранность шкуры, по-видимому, озаботила некоторых испанских вояк намного больше, нежели судьба семей, брошенных на милость победителей. Ничего. Ещё до полудня испанки обзаведутся новыми мужьями.
- Как настроение? - окликнул Шарпа майор Миллер.
Кончики усов майора торчали почти вертикально вверх. Он обнимал двух девушек.
- Бодрое.
- Как насчёт вкусить плодов победы? - отставник-забияка кивнул на спутниц.
- Успеется, майор. - улыбнулся ему Шарп и, отвернувшись, устремил взгляд на горизонт. Далёкие Анды всё так же подпирали небосвод, только дымки вулканов при свете дня вновь стали коричневыми.
- Благодарение Богу.
- За что? - неожиданная религиозность друга озадачила ирландца.
- За всё. У нас всё вышло, Патрик. Кокрейн вызволил нас с "Эспириту Санто", взамен мы помогли ему взять крепость. Всё. Можно возвращаться домой. Жаль, конечно, палаш, но в Нормандии он мне ни к чему. Деньги донны Луизы прохлопали, но привезём ей мужа. Мы дрались в последний раз, Патрик.
- Похоже, что так.
Повстанцы, гомоня, выволакивали золото из церкви, где покоилось тело дона Блаза. Судя по шуму в башне, там тоже нашлись ценности. Шарп качнул головой в сторону удачливых охотников за сокровищами:
- Не хочешь присоединиться?
Харпер зевнул:
- Нет. Устал я.
- Сегодня отоспимся. - Шарп направился вниз, - Но сначала откопаем дона Блаза.
Они шли к церкви, где лежал их друг, и на этот раз некому их было остановить. Цитадель пала. Кокрейн победил. Шарп, наконец, мог поехать домой.
Известняковую плиту вернули на место. К счастью, ремонт в боковом приделе продолжался и, соответственно, там всё ещё валялись инструменты. Вколотив увесистый лом в щель между плитами, Шарп скомандовал:
- Давай!
Они налегли на прут вдвоём. Каменный четырёхугольник не шелохнулся. Позади в нефе кто-то выл от боли. МакОли, хирург с "О’Хиггинса", распорядился сносить и своих и чужих раненых в церковь. Приспособив козлы в качестве операционного стола, врач резал обожжённое мясо и пилил раздробленные кости. Ему помогал гарнизонный лекарь-доминиканец и два санитара с чилийского флагмана.
- Весёленький аккомпанемент. - заметил Харпер, переводя дыхание, - Вот же пакость! И не двинулась!
Он в сердцах пнул плиту ногой, затем поплевал на ладони, отстранил Шарпа и взялся за лом обеими руками. Вены змеями вздулись у него на лбу от напряжения, пот катился градом, но всё, чего он добился - согнул лом.
- Иисусе! - выдохнул он, отбросив согнутую железку, - Зацементировали они её, что ли?
Секунду поразмыслив, он принёс кувалду:
- Поберегись!
Шарп благоразумно посторонился. Ирландец высоко вскинул молот и со всей силой, на какую только был способен, ударил по плите. По церкви прошёл гул, будто от пушечного выстрела. Трещина расколола каменную доску крест-накрест. Харпер работал, как паровой молот, пыхтя и не останавливаясь, пока не превратил плиту в груду щебня. Тогда он отбросил кувалду прочь, утёр пот с покрасневшего лица и довольно подытожил:
- Не мытьём, так катаньем!
Явился лорд Кокрейн. Покосившись на встрёпанного Харпера, он гордо продемонстрировал Шарпу часы с откинутой крышкой:
- Тридцать минут сорок три секунды!
- Простите, мой лорд?
- Тридцать минут сорок три секунды! Каково?
- Столько требуется, чтобы повредится здесь в рассудке? - осторожно полюбопытствовал стрелок.
- Столько потребовалось, чтобы захватить эту твердыню! Этим хронометром можно отмерять заданные промежутки времени. Нажал рычажок вот здесь - и секунды затикали. Я его нажал, когда мы уткнулись в пристань, и отжал, когда последний защитник избавил нас от своего присутствия. В общем-то, я чуть позже отжал рычажок, так что взятие заняло меньше времени, но и тридцать минут сорок три секунды весьма прилично, согласитесь? - Его Милость, лучась от радости, щёлкнул крышкой, - И этим я в немалой степени обязан вам обоим. Спасибо.
Кокрейн торжественно поклонился.
- Да мы ничего особо не сделали. - скромно сказал Шарп.
- Немного, по крайней мере. - поспешил поправить друга ирландец.
- Похвальная непритязательность. Однако я дерзну остаться при своём мнении. Видите ли, опыт предыдущих баталий на земле Чили привёл меня к убеждению, что в данной войне победу легче добыть, действуя малочисленными отрядами. Среди моих ухорезов много ветеранов войн с французами. Для них Ричард Шарп и сержант Харпер - легендарные воины, а сражаться с ними плечом к плечу - это всё равно, что сражаться в одном строю с Ричардом Львиное Сердце или Уильямом Уоллесом!
Испытывая неловкость, Шарп попытался прервать поток славословий, но лорд решительно отмахнулся:
- Кстати, поэтому я сам всегда иду с ними в бой. Зная, что я рядом, они бьются на пределе возможного. Верят мне. Мне и моей удаче.
- Наши парни тоже всегда верили в мистера Шарпа. - ревниво заметил Харпер.
- То-то и оно! - азартно продолжил Кокрейн, - Наполеон любил повторять, что в сражении предпочёл бы под начало счастливчиков умникам. Во мне-то, слава Богу, удачно сочетаются оба достоинства.
Нескромность рыжего насмешила Шарпа.
- Почему вы никому не признались, что отдали "О’Хиггинсу" приказ вмешаться, когда атака запнётся?
- Такие вещи загодя рассказывать вредно. Снижает задор и расслабляет солдат. Кто полезет расшибать себе лоб, если можно переложить работу на плечи канониров?
- Сработали артиллеристы ювелирно.
- Абсолютно с вами согласен, мой дорогой Шарп! - внимание Кокрейна привлекла разломанная плита, - Чем вам так не угодила милая церквушка, мистер Харпер?
- Здесь похоронен Блаз Вивар. - объяснил ирландец, - Пару недель назад плита вынималась без труда, но потом поганцы залили её раствором.
Адмирал склонился над могилой, словно надеясь разглядеть в толще земли дона Блаза:
- Вам известно, почему люди жаждут быть похороненными рядом с алтарём?
- Нет. - стрелок никогда над этим не задумывался.
- В алтарях католических церквей обычно хранятся мощи святых…
Кокрейна прервал приход доминиканца в измазанной кровью раненых рясе. Безошибочно угадав начальство в шотландце, монах поспешил принести жалобу на учинённый Харпером разгром. Адмирал слушать его не стал, отправив куда подальше.
- Почему же, - таинственным тоном продолжил Кокрейн, - реликвии в алтаре так важны для усопших мирян?
- Не знаю. - сознался Шарп.
- Из-за того, мой дорогой подполковник, что произойдёт в день Страшного Суда.
Харпер подобрал заступ и принялся долбить щебень, бубня:
- Ну да, цемент. Что я говорил! Вот же пакостники! На кой чёрт было цементировать?
- Цементировали, - отклонился от темы Кокрейн, - потому что не хотели, чтобы вы его выкопали.
- А что там насчёт Страшного Суда? - напомнил ему Шарп.
- Наши братья во Христе, проклятые паписты, - люди разумные (мистер Харпер тому - яркий пример). Здравый смысл подсказал им, что, когда прозвучат трубы Страшного Суда, покойники вознесутся на небеса, но скорость у них будет разная. Грешников провинности потянут вниз, праведникам их святость, наоборот, придаст дополнительное ускорение. Оттого-то паписты и выгадывают местечко поближе к алтарю. Святые-то взмоют в небо с такой силой, что наверняка, поднимут за собой соседей.
- Они, что же, всерьёз рассчитывали, что цемент помешает дону Блазу воскреснуть в день Страшного Суда? - сердился ирландец.
Глядя на развороченную могилу, адмирал предложил:
- Давайте приспособим пленных откапывать гроб.
Повеселевший Харпер облегчённо воткнул лопату в щебёнку, а Кокрейн, распорядившись привести испанцев, спросил:
- Просветите меня, ради Бога, зачем вам везти покойного Вивара в Испанию?
- Выполняем волю вдовы.
- А, женский каприз. Надеюсь, моей благоверной не вздумается ничего подобного. Мне трудно представить себя, катящегося со сходней в бочонке спиртного, как страдалец Нельсон. С другой стороны, воскресения мёртвых ждать долго, а коротать века приятнее пьяным.
Адмирал, расхаживавший по хорам, остановился, выставил вперёд ногу, и звучно продекламировал, заглушив на мгновенье вопли терзаемых коновалами страстотерпцев:
- Тише, флейта, пой!
Чу! Наш павший герой
С поля брани зовёт снова в бой!
Его Милость раскланялся и осведомился:
- Кто написал?
- Наверняка, ирландец! - крикнул из нефа доктор, который, несмотря на фамилию МакОли, был родом с Зелёного острова.
- Неужели? - скривился Кокрейн, - Смыслите в поэзии, Шарп?
- Ни уха, ни рыла.
- Жаль. Попробуем по-другому.
Он принял ту же позу и разразился новой цитатой:
- "…Как истинный воин обрёл он приют, обёрнут в шинель, а не в саван…" Написано на смерть сэра Джона Мура. Вы его знали?
- Встречался.
Заснеженные холмы Галисии. На дальнем конце мёрзлой бугристой дороги, рассёкшей широкую долину, показались французские драгуны. Ряд заледеневших зелёных курток угрюмо ждёт врага. Дрожащий от стужи генерал-лейтенант сэр Джон Мур вежливо интересуется мнением командира стрелков, лейтенанта Ричарда Шарпа, осмелели ли французы настолько, чтобы сунуться под пули винтовок Бейкера? Тот короткий обмен репликами, как припомнил Шарп, состоялся незадолго до знакомства с майором Блазом Виваром.
- Мура схоронили на поле битвы под Коруньей. - произнёс Кокрейн, - И его любящую жену не посещала блажь выкапывать тело мужа и везти домой. Солдат должен покоиться там, где пал. Зачем же тревожить кости бедолаги Вивара?
- Весь их род похоронен в семейной усыпальнице кафедрального собора Сантьяго де Компостелла.
- Тогда понятно. Там же мощи Святого Иакова, а Святой Иаков будет взлетать в Судный День быстрее тихих чилийских мучеников. Летя за ним, Вивар, пожалуй, окажется на небесах раньше, чем мы с вами шмыгнем воскресшим носом и почешем воскресшую задницу.
- С вашей языческой религией, мой лорд, и вашим количеством прегрешений вы будете чесать воскресший нос и шмыгать воскресшей задницей в аду! - сварливо высказался из нефа католик МакОли.
- Э! Полегче там! Я всё ещё ваш командир! - с напускной суровостью прикрикнул на него Кокрейн, широко улыбнувшись.
Привели трёх испанских солдат и майора Суареса, столь радушно принимавшего поначалу Шарпа с Харпером. Майора привели по его настоянию: он собирался заявить официальный протест против использования военнопленных на земляных работах. Узнав Шарпа, Суарес потупился, а, видя, для какой работы потребовались пленные, сник. Кокрейн пригласил майора разделить потом с ними трапезу:
- Ваши товарищи-офицеры дали дёру. Мне было бы чрезвычайно лестно завтракать с человеком, нашедшим в себе мужество драться до конца.
- Увы, сеньор. - убито признался Суарес, - К стыду своему, я спал.
Майор взглянул на могилу Вивара и перекрестился.
- Скажите, сеньор, - вежливо обратился к нему адмирал, - Вы были здесь, когда хоронили капитан-генерала?
Испанец кивнул:
- Ночью хоронили. Яму рыли штыками.
- Ночью? Надо же. Ночью, это во сколько?
- За полночь. Потому и народу присутствовало всего ничего: отец Хосе да те, кого удалось с постели поднять.
Шарп вспомнил рассказ Блэйра:
- А мне говорили, что на похоронах была чуть ли не половина Чили.
Суарес пояснил:
- Была, только на заупокойной службе неделю спустя.
- Кто распорядился залить могилу раствором?
- Капитан-генерал Батиста, сразу после вашего… э-э… отъезда. Не знаю зачем.
Суарес присел на краешек каменной скамьи. Плита над ним славила добродетели полковничьей жены, потонувшей с детьми в 1711 году. Соседняя доска принадлежала её мужу, двумя годами позже погибшему от копий туземцев. Столетиями земля Чили горела под ногами испанцев.
Кокрейн спросил майора: