- Кроме проводника, насколько мне известно,- возразил Джонсон.- Его участь постигнет других в следующий раз. Но скажите, пожалуйста, после Сан-Мигеля мы идем на Мадейру, не так ли?
- Да, сэр, на Мадейру,- ответил Робер, еще не зная, куда клонит этот оригинал.
- А там тоже случаются землетрясения?
- Не думаю,- сказал Робер.
- Таким образом, нам совершенно ничего не угрожает на этом прекрасном острове?
- Ну да,- ответил Робер,- ничего, кроме разве что наводнений.
- Наводнений?- перебил его Джонсон.- Вы сказали: наводнений. Так вот, сэр, запомните, пожалуйста,- добавил он, скандируя слова.- Нога моя не ступит на ваш проклятый остров Мадейра!
И неисправимый перестраховщик, повернувшись, ушел в салон, громко требуя аперитив.
Если Джонсон торжествовал, то Томпсона ожидала большая неприятность.
Едва он поднялся на борт, как к кораблю подошла большая лодка. В мгновение на палубе оказалось около двадцати полицейских во главе с офицером.
- Сэр,- строго сказал офицер на сносном английском языке,- в порт прибыл сторожевик "Камоэнс", и мы узнали о том, что произошло на рейде в Ангре. Мне не хочется говорить о внешнеполитической стороне этого события, это дело дипломатов. Мое дело - найти воров. Ваше поведение заставляет думать, что вы их скрываете. Поэтому мы запрещаем вам и вашим пассажирам покидать корабль и входить в контакт с жителями до того, пока на корабле не произведут обыск.
Эту речь офицер произнес тоном, не допускающим возражений. Англичане порой ведут себя вызывающе. В данном случае об этом нечего было и думать. Томпсон только лишь спросил:
- Когда обыск?
- Завтра.
- И на какое время придется задержаться?
- Не знаю. Но думаю, пока не будут найдены злоумышленники. Приветствую вас, господа.
С этими словами офицер дотронулся рукой до фуражки и сел в лодку, оставив Томпсона в полном отчаянии.
Глава XI
СВАДЬБА НА ОСТРОВЕ САН-МИГЕЛЬ
Следующее утро на борту было невеселым. Туристы думали о том, что могли бы уехать еще накануне, до встречи с португальской полицией, если бы не потеряли целый день до прибытия на Фаял. Никто и подумать не мог о таком. Можно ли было предвидеть, что сторожевик догонит беглецов на Сан-Мигеле?
Лишь немногие пассажиры приняли случившееся спокойно. Большинство же не церемонясь высказывало недовольство и возлагало ответственность на Томпсона, хотя он и сам оказался жертвой. Зачем надо было так открыто противиться властям острова Терсейра? Если бы действовали осмотрительнее, все было бы иначе.
Более того, если вернуться к самому началу, то вина агентства станет еще более очевидной. Если бы вопреки программе пароход не прибыл на Фаял на день позже семнадцатого, то от острова Терсейра они отплыли бы раньше и, следовательно, пассажиры не попали бы в эту бессмысленную историю с ворами, которая еще неизвестно чем кончится.
Самые непримиримые, Саундерс и Гамильтон, более всех настаивали на последнем обвинении. Это соображение, как ничто иное, подтверждало безусловный смысл их пунктуальности. Они громко рассуждали о последствиях нарушения программы в кругу одобряющих их спутников, среди них со своей постоянной трубкой был и Ван Пипербум из Роттердама.
Понял ли голландец, в какую попал историю? Во всяком случае, он не скупился на одобрительные жесты, не понимая, впрочем, ни слова, в длинных речах лидеров оппозиции.
Среди яростных обвинителей оказался и дон Игину. Он выходил из себя от гнева. Что за потребность в перемене мест двигала португальцем? Какое значение имела для него задержка, если было видно, что он не знает, куда девать время?
Томпсон ходил мимо враждебно настроенных пассажиров с побитым видом. Он вынужден был слушать, как не переставая брюзжит Саундерс. Предложить людям приятное путешествие сроком на месяц, взять с них солидную сумму, а затем запереть на неопределенное время в порту Понта-Делгады - здесь было от чего рассердиться и самым терпеливым. Он чувствовал и видел, что еще немного - и от него откажутся те, кого он до сих пор считал своими сторонниками. Некоторые другие, например священник Кули, не высказывались так яростно и агрессивно, как Гамильтон и Саундерс, но постоянно давали понять, что, если положение в ближайшее время не изменится, они откажутся от путешествия и первым же рейсовым пароходом вернутся в Англию. Это был тревожный сигнал.
На чью поддержку перед лицом своих недоброжелателей мог рассчитывать Томпсон? Только на Блокхедов. Они не подвергали сомнению восторженное отношение ко всему происходящему главы семьи. Почтенный бакалейщик всегда улыбался и заявлял всем, кто его слушал, что не будет огорчен, если начнутся дипломатические осложнения.
Семья Линдсей и Роже занимали нейтральную позицию - ни за, ни против администрации. Их совсем не волновало то, что беспокоило их спутников. В Понта-Делгаде Элис и Долли получали удовольствие как от взаимного общения, так и от общества веселого французского офицера.
Роже совсем вытеснил нелюдимого деверя Элис. Жизнь на корабле благоприятствовала этому. Де Сорг уже не расставался с обеими сестрами, и их дружба стала предметом многих досужих разговоров. Но какое это имело значение для американок, привыкших к жизни, свободной от условностей? Роже также совершенно не обращал внимание на сплетни. Неистощимый оптимизм француза постоянно сопровождал сестер. Их общение то и дело прерывалось взрывами смеха. И сейчас происходящее было тоже лишь предлогом для шуток: Роже без конца потешался над тем, как "безукоризненно" организовано путешествие.
Робер постепенно становился ближе к этим трем спутникам. На расположение и доброжелательность соотечественника он отвечал тем же. Его постоянно влекло к Элис, проявлявшей к нему явный интерес. Скромный переводчик все больше и больше оправдывал лестное мнение о себе трех пассажиров. Он полюбил разговоры, очарование которых чувствовал все больше и больше. Этому способствовали его частые встречи с сестрами.
Томпсон, даже считая своими сторонниками людей нейтральных, вынужден был признать, что его ряды поредели. Он ломал голову, как выйти из трудного положения с полицейскими. Первым движением было намерение обратиться к британскому консулу. Но запрет вступать в контакт с берегом делал это невозможным. Томпсон безуспешно пытался поговорить с лейтенантом, командиром полицейского отряда на борту "Симью". Но тот ответил, что до обыска помочь ничем не может.
Капитан Пип издали присутствовал при этих разговорах. Не слыша слов, он догадывался об их смысле и гневно теребил свой нос, в то время как его глаза делались ужасающе большими и косили. То, что его судовладелец унижался перед этим португальским полицейским, было, по разумению честного капитана, недостойно. Если бы Томпсон посоветовался с ним, то бывалый моряк, конечно, предложил бы ему какой-нибудь выход, вроде того, чтобы гордо уйти днем под пушками фортов.
Но Томпсон не прибегал к услугам лихого капитана. Он пытался примирить и удовлетворить всех.
Самой нетерпеливой была Таргела. Если бы не эти события, она стала бы уже женой Жоакина. Она горела желанием уговорить неумолимого офицера, полагая, что по отношению к ней он может оказаться не таким непреклонным. Она решилась на этот шаг, когда увидела, что Жоакин со своей лодки делает ей отчаянные знаки.
Таргела решительно направилась к лейтенанту и рассказала ему, в каком положении она оказалась из-за ареста корабля. И, то ли поверив в ее правоту, то ли из-за того, что эта история получила огласку на острове, то ли просто из-за прекрасных глаз просительницы, офицер уступил. Он послал на берег эмиссара, и тот вскоре вернулся с приказом высадить Таргелу, но с условием, что на набережной ей устроят самый тщательный обыск. Это условие убедило в строгости и жесткости карантина даже тех, кто до сих пор не склонен был принимать дело всерьез.
Молодая девушка сразу же воспользовалась свободой. Прежде всего она поблагодарила Томпсона и Элис Линдсей. Американка была к ней особо благосклонна, и Таргела пригласила ее и всех ее спутников на свою свадьбу.
Томпсон на приглашение ответил лишь неопределенной улыбкой, Элис же его приняла, но, конечно, с учетом обстоятельств.
Выполнив долг благодарности, Таргела радостно упорхнула.
Было около четырех часов, когда в большой лодке прибыли трое, по всей видимости магистры. Их сопровождали три женщины. Среди прибывших Томпсон сразу же узнал немногословного судью, с ним администратор имел дело два дня назад. Именно судья произнес слово, тотчас же переведенное Робером.
- Обыск,- коротко бросил он, поднявшись на палубу.
Томпсон молча поклонился и полностью предоставил ход дела новоприбывшим. Перед тем как приступить к обыску, они задержались ненадолго у наружного трапа, оглядев весь корабль внимательным взглядом.
Затем судья попросил Томпсона позвать пассажиров на палубу. Так как это уже произошло, Томпсон ограничился тем, что жестом указал на обступивших их обеспокоенных путешественников.
- Господа,- объявил судья,- на Терсейре совершена кража на сумму шесть миллионов франков. Поймавшему вора назначена премия в шестьдесят тысяч франков. Вы понимаете теперь, какое значение правительство придает этому происшествию, возмутившему наше набожное население. В связи с подозрительным поведением вашего судовладельца и капитана,- при этих словах капитан обменялся с Артимоном взглядом, выражающим презрение, и с высоты капитанского мостика презрительно плюнул в море,- мы склонны предполагать, что вор скрывается среди вас. Вы все заинтересованы, следовательно, в том, чтобы подчиниться инструкциям, которые я уполномочен вам передать и которые в случае необходимости я заставлю выполнять с применением силы.
Судья сделал паузу. Эту, очевидно, заранее подготовленную речь он произнес на одном дыхании. Теперь он снова возвращался к своей обычной отрывистой краткости.
- Пассажиры - на верхнюю палубу,- сказал он, поворачиваясь к Томпсону,- экипаж - на полубак. Вас будут охранять мои люди все то время, пока мы будем осматривать корабль.
В соответствии с этим приказом, переведенным Робером, все, включая капитана, гневно жующего усы, собрались на верхней палубе, в то время как экипаж сгрудился на полубаке. Один из пассажиров незаметно отделился от остальных и направился в свою каюту. Этим пассажиром был дон Игину.
Что собирался он делать в глубине корабля? Почему не подчинился приказам португальского правительства? Может, он просто отправился к братьям, ведь их не было на палубе?
- Все пассажиры в сборе? - спросил судья.- Сделайте перекличку.
Томпсон подчинился. Но в конце проверки на имена дона Игину, дона Жакопу и дона Криштофу да Вега никто не отозвался.
Судья нахмурил брови.
- Позовите этих господ,- приказал он.
Слуга, посланный за братьями, привел их. Они были явно не в своей тарелке и выглядели так, будто недавно дрались.
- Почему вы не вышли вместе со всеми? - строго спросил судья.
Как обычно, дон Игину ответил за всех.
- Я и мои братья не знали о вашем присутствии на борту,- спокойно ответил он.
- Гм,- отозвался судья.
Робер мог бы поклясться, что видел португальца среди пассажиров, однако предпочел ни с кем пока не делиться этим наблюдением.
Судья продолжал допрашивать братьев.
- Вы португальцы, господа? - спросил он.
- Да,- ответил дон Игину.
- Вы сели на корабль в Лондоне?
- Нет, на острове Терсейра,- возразил Игину.
- Гм,- второй раз отозвался судья, бросая на дона Игину проницательный взгляд.- И у вас ни с кем из пассажиров нет личных отношений?
Гамильтон внутренне кипел, присутствуя при этом немыслимом допросе. Разве так обращаются с джентльменами? Он не мог этого выдержать.
- Извините,- перебил он,- у сеньора да Вега есть здесь друзья и он найдет поручителей.
- С кем имею дело? - спросил педантичный судья.
Гамильтон выпрямился.
- С бароном Джорджем Гамильтоном,- ответил тот высокомерно.
Судью это нисколько не смутило.
- Очень хорошо, сэр, очень хорошо,- сказал он спокойно.
Затем, настоятельно рекомендуя пассажирам ни под каким предлогом не уходить с палубы, он исчез в одном из люков. Дон Игину обменялся с Гамильтоном теплым рукопожатием.
Начался обыск. Полицейские последовательно обшарили трюмы, машинное отделение, каюты. В ходе тщательного поиска, проводимого чиновником, судя по его виду человеком чрезвычайно проницательным, осмотрели все потаенные углы и закоулки.
Пассажирам пришлось ждать довольно долго. Прошло два часа, когда судья впервые показался на палубе. Второй раз он появился в начале седьмого. По его нахмуренному виду можно было понять, что ничего не нашли.
- Господа,- сказал он, ступая на палубу.- Сейчас мы будем обыскивать палубу и снасти. За это время, дамы и господа, соблаговолите позволить моим людям осмотреть себя.
Поднялся ропот возмущения. Кольцо полицейских стянулось туже.
- Вы скоро будете свободны,- сказал судья,- сопротивляющихся уведем с собой и изолируем, пока правительство не примет о них решение. Начните перекличку.
Сопротивление было бессмысленно. Один за другим пассажиры заходили в каюты и подвергались осмотру. Теперь стало понятно присутствие среди полицейских женщин.
Судья обыскал весь корабль. Были подняты канаты, полицейские осмотрели марсы, не забыли даже оконечности мачт. Не пропустили ни одного закоулка, обыск проводился с необыкновенной въедливостью.
Но и лучший из сыщиков не мог бы ничего найти там, где ничего не было. С этой невиданной охоты судья возвращался не солоно хлебавши. К семи часам все было проверено и перерыто. Никаких результатов.
- Вам возвращается свобода действий,- сухо сказал судья Томпсону, направляясь к трапу.
- Мы можем, следовательно, сойти на берег?
- Можете.
- И, конечно, покинуть остров,- сознательно спровоцировал его Томпсон.
- Вы должны дождаться ответа на рапорт, направленный на остров Терсейра.
И судья исчез вместе с эскортом, оставив Томпсона в растерянности. Корабль не покинули только десять полицейских во главе с лейтенантом, им было поручено наблюдение за "Симью".
Во время оживленного разговора за обедом все единодушно осуждали португальское правительство. Куда ни шло задержать корабль до обыска. Но задерживать после обыска!
От всего, впрочем, люди устают, и от гнева тоже. Элис, воспользовавшись наступившей ненадолго тишиной, сообщила своим спутникам о приглашении очаровательной Таргелы. Раздосадованные арестом пассажиры приняли приглашение с большим удовольствием, чем можно было предположить. Вынужденные весь долгий день оставаться на борту, они обрадовались перспективе ночной прогулки и оригинального праздника. К девяти часам почти в полном составе все вошли в зал, где Таргела устроила бал по случаю бракосочетания с дорогим Жоакином и где под звуки музыки танцевало не меньше сотни мужчин и женщин.
Англичан встретили приветливо. Все знали, что благодаря их стараниям устроилось счастье молодых людей. Без них свадьбе чего-то не хватало. Туристов принимали от чистого сердца.
Танцы на время прекратились и скоро возобновились снова. Кадрили сменяли польки, вальсы следовали за мазурками. А к одиннадцати часам гости стали требовать:
"Лаланда! Лаланда!"
Образовали круг, и Таргела с Жоакином, по желанию гостей, стали исполнять национальный танец, любимый танец всех сословий Азорских островов.
Лаланда - родной брат испанского болеро. Те же движения ногами, гибкие опрокидывания корпуса, те же задорные жесты. Таргела танцевала умело; когда кастаньеты умолкли, молодой паре долго аплодировали.
В полночь праздник был в полном разгаре. Под действием фаялского вина веселье достигло предела. Однако пассажирам пора было домой.
Перед уходом Элис Линдсей решила осуществить одно намерение. Если уж случай связал их с судьбой молодых людей, то почему бы не продолжить благородное дело вслед за тем, что уже сделано? Таргела, так умело и тактично обратившаяся к их покровительству, добилась своего. Но теперь ей надо создать семью. Конечно, с таким молодцом, как Жоакин, жизни бояться нечего. Но небольшая сумма денег, которую туристы легко могли бы собрать, очень была бы кстати молодоженам на первое время. Она стала бы приданым Таргелы и обеспечила бы ей и ее счастливому мужу благополучие.
Итак, Элис пошла по кругу, и, справедливости ради надо сказать, никто не поскупился.
Блокхед первый раскошелился на два ливра, что для почтенного бакалейщика являлось вполне приличной суммой. Саундерс, Томпсон и Тигг не сочли возможным пожертвовать меньше.
Джонсон, без сомнения, дал бы столько же, если бы, верный своей клятве, не остался на борту корабля.
Роже вложил в руку прекрасной американки пять золотых французских луидоров.
Гамильтон, вопреки отвратительному характеру, имевший доброе сердце, уменьшил свой капитал на четыре ливра.
Элис горячо поблагодарила великодушного барона, затем, продолжая обход, обнаружила, что стоит перед Робером.
Не показывая ни малейшего смущения за скромность своего дара, Робер с достоинством дал прекрасной просительнице португальскую монету в тысячу рейсов, и Элис почувствовала, что невольно покраснела до корней волос.
Раздосадованная этой слабостью, Элис поспешила поблагодарить кивком головы и быстро отошла к следующему пассажиру.
Им оказался не кто иной, как благородный дон Игину. Если Гамильтон одарил как принц, то дон Игину одарил как король. Его подарок был великолепен - сорок ливров. Он сделал его с расчетом на эффект, развернув банкноту таким образом, чтобы все имели возможность прочитать стоимость. Это было несколько безвкусно, но Элис не обратила внимания на такую мелочь.