Несмотря на обещания хозяина гостиницы, лошадей достать не удалось, и ни одно из этих благородных животных не унизило своим присутствием коротконогих собратьев. Только ослы, шестьдесят пять ослов и шестьдесят пять погонщиков, по одному на каждого осла! При виде этого стада среди туристов послышались протесты. Ехать на ослах! Сначала многие решительно отказались. Одни, например пастор, сослались на ревматизм, другие, например леди Гайлбат, выдвигали чисто женские доводы, третьи, в частности сэр Гамильтон, считали, что это унижает их достоинство.
Саундерс особенно не распространялся на этот счет, но казался отнюдь не самым последним из протестующих. Томпсон вынужден был дать объяснения. Протесты женщин, перебранка погонщиков, крики несогласных - все слилось в небывалой дисгармонии.
В глубине души большая часть путешественников благосклонно принимала происходящее, несмотря на комизм ситуации. Запертые в каютах на семь суток, выстроенные в шеренги на восьмой день, сейчас они расслабились. Эти чиновники, офицеры, торговцы, рантье, люди солидные по возрасту и положению, будто вернулись во времена своей молодости. И как молодые, так и старые, как тучные, так и худые - все весело уселись на ослов. Физиономия Саундерса становилась все более надменной, по мере того как оживлялись его спутники. Не говоря ни слова, он вскочил на своего осла.
Тигг ехал впереди.
Пока все спорили, его ангелы-хранители, Бесс и Мери, не теряли времени даром. Они осмотрели каждого из шестидесяти пяти ослов и все седла и выбрали для Тигга самое лучшее животное. И тот волей-неволей уселся на этого осла. Девицы продолжали окружать его самыми нежными заботами. Хорошо ли ему? Чего не хватает? Их заботливые руки проверяли длину стремени. Они подали ему узду, если применительно к ослу ее можно так назвать.
На Азорах нет вожжей. Их заменяет погонщик, вооруженный длинной острой палкой. Погонщик все время идет рядом с ослом и управляет им с помощью этой палки. Если осел движется слишком быстро или спуск оказывается крутым, погонщик просто-напросто придерживает животное за хвост.
- Это где как,- смеясь сказал по этому поводу Роже.- У нас удила крепятся с другой стороны, вот и вся разница.
Когда можно было трогаться в путь, Томпсон заметил, что три осла остались без владельцев. Среди отсутствующих значился напуганный возможными землетрясениями Джонсон. Двумя другими были, конечно, исчезнувшие накануне молодожены.
В восемь тридцать наши всадники - вернее сказать, ословсадники - двинулись в путь. Впереди "гарцевал" Томпсон, сбоку - его помощник Робер, а позади, привычно выстроившись по двое, следовала вся колонна.
Шествие эскорта из шестидесяти двух кавалеристов-ословсадников в сопровождении стольких же погонщиков стало настоящей сенсацией на главной улице города. Все, кто смог вырваться из сладких объятий сна, появились в дверях и окнах. Среди них был и весьма церемонный Луиш Монтейру. Одетый в просторное пальто, прислонившись к косяку двери, он невозмутимо смотрел, как движется длинная кавалькада туристов, и ничем не выдавал своего отношения к увиденному. Но вдруг эта олицетворяющая хорошие манеры статуя оживилась, взгляд заблестел: он увидел сэра Гамильтона.
Не будучи вооружен моноклем, барон все же узнал своего сурового учителя вежливости и, помертвев в душе, послал ему самое теплое приветствие. Гордый Луиш Монтейру ответил на него, согнувшись до земли, и сразу же вернулся в свою лавку. Получив наконец удовлетворение, он без сомнения начал теперь чинить монокль.
Вскоре колонна подошла к тому месту, где главная улица разделялась на два направления. Всадники повернули направо, как вдруг раздались крики, восклицания. Все остановились, Томпсон рванулся к месту происшествия.
На мостовой лежали два тела. Одно - тело осла, другое, массивное,- тело Пипербума из Роттердама.
У голландца не оказалось никаких следов ушиба. Томпсон увидел, как тот спокойно поднялся и печально посмотрел на поверженное животное. Хотя осел Азорских островов очень вынослив, пределы нагрузки существовали и для него. Вес Пипербума перешел эти пределы, и осел, надорвавшись, околел.
Констатация этого факта вызвала смятение. Минут через десять кончина осла была признана официально. Что теперь делать? Ведь всякое другое животное при таком седоке ожидает, без сомнения, та же участь.
- Ох, черт возьми,- закричал потерявший терпение Томпсон,- не можем же мы оставаться здесь до вечера! Если один осел не справляется, пусть дадут нам двух!
Услышав это заявление, переведенное Робером, погонщик стукнул себя по лбу и быстро куда-то умчался. Немного спустя он вернулся в сопровождении трех спутников и четырех ослов. Каждая пара ослов была связана между собой оригинальным приспособлением из двух крепких шестов. Между шестами пристроилось сплетенное из ремней кресло. Под аплодисменты путешественников Пипербума посадили в этот гамак, и караван продолжил путь.
Робер по просьбе Томпсона спросил о назначении другой, запряженной таким же образом пары ослов. Погонщик измерил взглядом массивное тело Пипербума.
- Для смены,- сказал он.
Хотя эта операция прошла довольно быстро, все же было уже девять часов, когда колонна снова тронулась в путь. Томпсон попросил головного погонщика двигаться как можно быстрее. Нужно наверстывать время, чтобы, как задумано, проделать до ночи туда и обратно путь в восемнадцать километров, отделяющий Кальдейру от Орты. Но погонщик отрицательно покачал головой, выражая тем самым сомнение в возможности ослов идти с большей скоростью. Робер успокоил нетерпеливого Томпсона, объяснив, что погонять азорских ослов - бесполезное дело. Это медлительные животные. Но надежность и твердость их шага еще предстоит оценить на трудных дорогах.
- Но, по крайней мере, сейчас дорога хорошая,- проворчал Томпсон.
Дорога и в самом деле была пока нетрудной, хотя и узкой. Миновав на окраине Орта апельсиновые плантации, колонна оказалась в широкой долине, где простирались поля, там и здесь пересекаемые буковыми рощами. Копыта ослов твердо ступали по ровному склону. Но по мере того, как туристы все больше удалялись от моря, местность менялась. Буки сменились густо растущими соснами, затем постепенно кончилась всякая растительность, и дорога, превратившись в тропинку, стала петлять.
Здесь-то ослы и показали, на что они способны. Управляемые погонщиками, которые понукали их голосом и палками, умные животные в течение полутора часов поднимались по крутым тропам сыпучей и каменистой земли, не сделав ни одного неверного шага.
Пипербум на этом подъеме не раз попадал в критическое положение. При внезапных поворотах его гамак часто оказывался висящим за пределами тропы. Но он оставался внешне спокоен, и, если даже и испытывал какой-то страх внутри, трубка его продолжала попыхивать все так же невозмутимо.
Поднявшись на вершину, туристы оказались в долине. Это было плато, окруженное холмами. Здесь Пипербуму сменили животных, чтобы дать уставшей паре заслуженный отдых.
Когда путешественники огляделись вокруг, им показалось, что они в другой стране. Богатство природы соседствовало здесь с человеческой нищетой. Плодороднейшая почва заросла сорняками. Лишь кое-где зеленели поля люпина, маниоки, ямса, выделяясь среди всеобщего запустения. Заросли сорняков сменялись зарослями кустарника: миртом, можжевельником, самшитом, низкорослым кедром. Вдали виднелось несколько домов, а точнее, лачуг. Часов в одиннадцать на пути оказалась деревня, кишащая свиньями и собаками. Дорогу среди них удавалось пробивать с трудом. Изредка появлялись жители, в основном женщины, строгие и молчаливые, одетые в широкие пальто с огромным капюшоном, скрывающим лица. Все говорило о нищете островов, где жизнь из-за отсутствия дорог концентрировалась на побережье.
Пробил час пополудни, когда туристы добрались до конечной точки Кальдейры, на высоте 1021 метра. Усталые и голодные, они стали роптать, на этот раз поддержав Гамильтона и Саундерса. Многие жаловались, что не соблюдается программа. У людей с покладистым характером, как правило, хороший аппетит, и неудивительно, что стали протестовать как раз самые выдержанные и миролюбивые.
Но очень скоро все опять круто изменилось. Путешественники добрались до вершины Кальдейры. И, будь они трижды англичанами со всей присущей им чопорностью, все равно не смогли бы остаться равнодушными к представшей перед их взорами великолепной картине.
В лазурной безбрежности посреди моря и ослепительного солнца у их ног простирался остров. Он был весь как на ладони: вершины, отроги, ложбины, ручьи, убеленные пеной рифы. Далеко на северо-востоке вздымалась вершина острова Грасьоза. Ближе и восточнее возвышался над волнами длинный остров Сан-Жоржи, и сквозь туман неясно проступал на далеком горизонте вулкан Теруер. Взгляд уходил в бесконечность и, следуя по кривой на север, запад, юг, внезапно упирался в гигантский массив Пику.
По счастливой случайности Пику был свободен от тумана. Он величественно возвышался в спокойствии прекрасного дня, превосходя по высоте окружающие горы на тысячу метров.
После молчаливого пятиминутного созерцания путь продолжился, и метров через двести глазам предстало зрелище совсем другого характера. Перед туристами, стоящими на гребне, появился кратер старого вулкана. Земля здесь обрывалась, резко опускаясь с высоты, на которую туристы забрались с таким трудом. По краям этой шестисотметровой бездны между неровными холмами виднелись узкие долины с непроходимыми зарослями. На самом дне, под прямыми лучами солнца, сверкало озеро. Один скучающий англичанин когда-то запустил туда золотоперых карпов. Вокруг озера паслись овцы, светлыми пятнами выделяясь на ярко-зеленом фоне травы и более темном фоне лесных зарослей.
Программа предполагала спуск в глубь потухшего кратера. Но, учитывая позднее время, Томпсон предложил нарушить правило. Некоторые туристы выразили протест. Но другие, а их было большинство, высказались за возвращение. Как ни странно, сэр Гамильтон оказался одним из самых яростных сторонников возвращения. Ведь его положение было плачевным. Тщетно следовал он взглядом туда, куда указывал Робер, добросовестно поворачивал голову к Пику, Сан-Жоржи, Грасьозе, Терсейре, к озеру в глубинах вулкана. Лишенный монокля, сэр Гамильтон не видел этих чудес и хотел компенсировать все потери, ублажив свой желудок.
Как обычно, большинство одержало верх, и колонна тронулась в обратном направлении. Вниз пошли быстрее. В два часа туристы прибыли в деревню, через которую проходили при подъеме. Здесь, как объявил Томпсон, предполагалось пообедать.
Даже самые доверчивые не поверили в возможность осуществления этого плана, когда вошли в убогое селение, едва насчитывающее дюжину лачуг. Непонятно, как Томпсон надеялся найти здесь пищу для ста двадцати семи человек, изнемогающих от голода. Впрочем, можно было предположить, что у него и на этот раз не было никакого плана и что он рассчитывал только на удачу.
Караван остановился на тропинке, посередине деревенской улицы. Ослов, погонщиков, туристов сейчас же окружили свиньи, собаки, дебильного вида дети, число их делало честь легендарной плодовитости азорских женщин.
Беспокойно оглядевшись, Томпсон принял решение. Позвав на помощь Робера, он направился к самой большой лачуге. У ее входа человек, по виду напоминающий разбойника, наблюдал непривычное для него зрелище. Роберу удалось объясниться с этим крестьянином не без труда. В конце концов Томпсон объявил, что обед будет через час.
Все возмущенно зароптали. Это уж слишком. Но Томпсон, используя свое красноречие, умел убеждать. Он не скупился на самые лестные комплименты, на самые изысканные любезности. Подождать нужно всего лишь час. Он заверял, что обед будет готов в три с половиной часа.
Крестьянин, с которым договорился Томпсон, исчез и вскоре вернулся в сопровождении двух мужчин и пяти женщин. Они вели животных. Туристы обратили внимание на украшенную изящными рогами корову. Рост ее не превосходил восьмидесяти сантиметров, то есть размера большой собаки.
- Корова породы корво,- объяснил Робер.- Остров специализируется на разведении этой породы.
Стадо и люди исчезли в лачугах, и через час обед действительно подали.
Это был ни на что не похожий обед.
Лишь немногие могли поместиться в доме. Остальные расположились на свежем воздухе - кто за большим камнем, кто на пороге. Всем положили на колени тыквенные половинки, заменявшие тарелки. Рассчитывать на вилки и ножи, естественно, не приходилось.
Глядя на эти приготовления, Саундерс про себя радовался, у него поднималось настроение. Ну разве это мыслимо, чтобы такая уважаемая публика терпела подобное? Конечно, последуют недовольства, протесты…
И действительно, непродуманность действий, безответственные импровизации Главного Администратора начинали вызывать недовольство пассажиров.
Робер понимал, какому испытанию подвергает Томпсон терпение своих клиентов. Можно ли предлагать такую трапезу состоятельным бюргерам, привыкшим к комфорту, и богатым изнеженным дамам? Но в отличие от Саундерса его эта ситуация не радовала. Он по мере своих возможностей старался как-то исправить просчеты шефа.
Обойдя лачуги, Робер отыскал более или менее приличный стол и несколько скамей. С помощью Роже он перенес все в тень кедра. Продолжив поиски, молодые люди достали вилки, посуду, ножи, три оловянных прибора. Невиданная роскошь! Через несколько минут сестры Линдсей сели за весьма оригинально сервированный стол.
Двух французов вознаградили за это полные благодарности взгляды. Избавляя своих спутниц от необходимости есть руками, они спасали американкам более чем жизнь и ничего за это не требовали. Собственная находчивость доставляла им необыкновенное удовольствие. Заразившись весельем Роже, Робер отбросил свою обычную сдержанность и непринужденно сел за стол.
И вот обед начался, если только можно употребить такое выражение. Повара превратились в живописных официантов, которые, обходя прихотливо рассевшихся туристов с огромным глиняным горшком, наполняли тыквенные тарелки каким-то сомнительным варевом, обильно сдобренным пряностями. По мнению поваров, пряности отвлекали внимание гостей от слишком простого, резкого вина. Другие деревенские официанты подавали ломти хлеба, гигантские размеры которых приводили в ужас даже обладателей самых крепких желудков.
- Это край хлебного изобилия,- объяснил Робер в ответ на эмоциональную реакцию Элис.- Каждый крестьянин съедает его в день не меньше двух фунтов. Одна из местных поговорок гласит: "Ешь все с хлебом - и будешь здоровым".
Европейские желудки мало приспособлены для такой еды. Пережевывая грубое тесто из маисовой муки, многие путешественники молча выражали протест, что было видно по их лицам.
Сестры Линдсей и их спутники восприняли приключение с обедом весело. Стол сиял белизной тарелок и создавал атмосферу деревенского праздника. Молодые люди веселились от души, и Робер совсем забыл о своих обязанностях гида. Он стал таким, каким и был - живым и обаятельным. Но, к несчастью, в то время как он бессознательно забыл о возложенной на него служебной ответственности, она неумолимо напоминала о себе. Незначительное обстоятельство вернуло его к реальности.
За рагу последовал салат. Конечно, сейчас не время было привередничать, но это несъедобное, несмотря на уксус, которым было приправлено, блюдо возмутило гостей. И Робер, по требованию Томпсона, стал выяснять у крестьянина, что это такое.
- Это салат,- ответил тот убежденно.
- Но он очень жесткий, ваш салат,- возразил Робер.
- Жесткий? - удивился крестьянин.
- Ну да, жесткий, неудобоваримый.
- Не знаю,- возразил туземец, пытаясь понять собеседника,- я не нахожу его жестким.
- Ах, не находите? Но он к тому же и несоленый.
- Нет, посолен морской солью. Салат лежал в ней долго.
- А для чего? - полюбопытствовал Робер.
- Чтобы отбить горечь.
- Должен вас огорчить, горечь осталась.
- Это потому, что он не отмок как следует.