- Нет, не забыли, - улыбнулся Еремеев. - Выжидают. Какой толк сейчас набивать окопы людьми? Надо сохранить резервы, а затем в сумерках - в контратаку. Из всей дивизии на позиции, почитай, один пятый полк. Щиты же японские рассмотрим и сообщим в штаб.
Было коло четырех часов дня. При помощи бинокля Еремеев увидел на отмели ряд деревянных манекенов.
- Щиты для отвода глаз, - догадался он, - хотят обмануть нашу артиллерию. Кто легко ранен, того и пошлем с донесением.
Под прикрытием щитов, по грудь в воде, двигались японские солдаты.
- Огонь по головам неприятеля, левее щитов, - скомандовал Еремеев.
Вдоль берега моря от Тафашинских высот прогудел снаряд и ударил в щиты. Через пять секунд первая пара шрапнелей разорвалась левее, как раз над головами атакующих. Еще через три секунды восемь шрапнелей осыпали свинцовыми пулями весь отряд врага. Море вскипело, щиты стояли нетронутыми, как немые свидетели расстрела.
Солдаты пятой и десятой рот отчетливо видели гибель передних рядов наступающих. Но сзади подходили новые силы. Свои ружья и патронташи неприятельские солдаты держали высоко над головой. Издалека трудно было определить меткость стрельбы наших артиллеристов, но падающие в воду ружья японцев красноречиво говорили об этом.
Раненые и оставшиеся в живых японцы выползали на берег, но их пристреливали из нижних окопов охотничьи команды тринадцатого и четырнадцатого полков.
По воде наступал целый батальон с пушками. Полевая батарея Лапэрова, пристрелявшись, поражала врага. Японцы не могли быстро передвигаться по воде: живые спотыкались о мертвых, раненые барахтались. Волны прилива, налетая на берег, захватывали все большие и большие участки суши. Стрелки передовых окопов были в восторге. Несмотря на удушливый дым, не только здоровые, но и раненые воспрянули духом. Послышались шутки, солдаты подбадривали друг друга.
Капитан Еремеев ходил по окопу и говорил:
- Только бы до сумерек продержаться. Придут свежие роты, сменят нас, и батальоны бросятся в атаку. Полевые батареи ловко чистят. Сломим врага.
- Эх, кабы десятка четыре таких пушек, - с радостным волнением говорили солдаты.
- Батарея уже по японским крейсерам бьет! - закричал унтер-офицер.
Расстрел японского батальона, меткое попадание снарядов второй батареи в японские канонерки внесли замешательство в наступающие вражеские колонны. В окопах стало несколько легче. Канонерки и часть японских батарей направили свой огонь на Тафашинские высоты. Санитары приступили к перевязке тяжелораненых и переноске их в тыл. Пыль осела. С моря повеяло прохладой. Утомленные защитники вспомнили, что они целый день ничего не ели.
- Нет ничего хуже, как сидеть и от врага отбиваться. И кто эти крепости придумал?! Наступать куда лучше, - заявил фельдфебель. - Перво-наперво ты сам выбираешь, куда тебе вдарить. Об этом противник не знает и ждет атаки по всему фронту. Второе, ты свои пушки передвигаешь, а у противника они привинчены к одному месту.
- А третье, - подхватил ефрейтор, - человек в атаку пойдет сытым. Ох и жрать хочется, братцы!
Солнце опустилось. Основание Самсона погрузилось в легкую дымку. Выделялись овраги. Вершина горы была точно из меди. Отблески заката скользили поверх вздыбленной пыли, смешанной с пороховыми газами. Внизу, совсем близко от передовых окопов, было кольцо неприятельских батарей. Огненные языки выстрелов при потухающем дне казались длинными и зловещими.
8
Полковник Третьяков сразу же, в начале боя, пытался как можно точнее определить, куда направит неприятель свой главный удар. Более всего уязвимы фланги: правый - со стороны мелководной бухты Хунуэза, левый - со стороны русла речки, что течет южнее города Цзиньчжоу. Особенно беспокоил правый фланг. В случае его прорыва все значение позиции сводилось к нулю. Но и слева неприятель, оставив город с его толстыми стенами, мог сосредоточивать там резервы, а руслом речки пользоваться как наступательной сапой.
"Досадно, что командует не Кондратенко, а Фок, - думал полковник. - Трудно понять, что нужно этому старику".
В блиндаж спустился поручик Глеб-Кошанский.
- Все главные атаки - на наш правый фланг, - сказал он.
- Я так и знал! - воскликнул Третьяков. - Пишите генералу Надеину, чтобы давал подкрепление людьми.
- Размещение стрелков по окопам сейчас опасно. Нас засыпают снарядами. Канонерки срезают бруствера люнетов.
- За подкреплением послать. Я выйду посмотрю.
Гора Самсон - такая прекрасная при восходе и закате солнца - теперь нависла над возвышенностью Наньшань тяжелой глыбой. Каждый неприятельский орудийный залп, огненные языки которого были ясно видны, каждая цепь неприятельских войск, открыто продвигающихся вперед, заставляли полковника глубоко страдать. И не потому, что он трусил. Он досадовал на себя. Краска стыда залила его красивое лицо. Более трех месяцев тому назад он участвовал в комиссии по обследованию позиций. Ему было поручено улучшение укреплений, но он довольно спокойно отнесся к своим обязанностям. Нужно было кричать, доказывать, что Наньшань требует дальнобойных пушек и бетонных сооружений, берега залива Хунуэза также должны иметь тяжелую и дальнобойную артиллерию, а Тафашинские высоты не менее, а может быть и более важны в защите перешейка, чем возвышенность Наньшаня. Замечательные пушки Кане валяются без дела и попадут в руки врага. Неужели Фок и Кондратенко не придут на помощь, ничего не придумают против японцев?! Солдаты ведут себя хорошо, на них-то можно надеяться.
К Третьякову подошли фон Шварц и штабс-капитан Дебогорий-Мокриевич.
- Что вы хотите предложить, господа офицеры?
Фон Шварц усмехнулся. Третьяков это заметил и удивленно взглянул на него.
- Вы знаете, господин комендант, что я инженерный офицер. Мои предложения ценны за несколько месяцев до неприятельских атак. Теперь же я жду ваших распоряжений для общих действий и слежу за повреждениями, чтобы исправить их, если возможно.
- Но вы усмехнулись?!
- Я вспомнил телеграмму генерала Фока, в которой говорилось: "Всех рабочих, свободных от исправления батарей, поставить на нижнюю траншею, как мною было указано. Каменоломни приспособить для помещения в них кухонь и складов, обеспечив от прицельной стрельбы гранатой. Будут ли японцы, это еще вопрос, а Куропаткин будет. Он уже в Мукдене".
- Старик твердо проводил вопрос о траншее, но он, а также и мы с вами, упустили из виду значение для позиции отрогов Самсона. А что у вас? - обратился Третьяков к штабс-капитану.
- Следует минировать позиции и окопы, чтобы, в случае занятия их врагом, взорвать нажимом на кнопку.
- Нам нужно думать сперва об отбитии атак, а потом об отступлении… Мы с вами заговорились, а перед нашими глазами кипит бой! Наши батареи косят ружейным огнем не хуже шрапнели. Вот где была бы работа пулеметам!
Японцы наступали густо и сосредоточенно. Третьяков взглянул на люнет № 3 и на траншею между ним и железнодорожной насыпью. Вдоль края окопов, то вправо, то влево, двигались стрелки и беспрерывно отстреливались. Главные силы врага были не далее как за тысячу шагов. Желтые околыши японских фуражек мелькали в оврагах, пролегавших вдоль всего фронта.
Всецело озабоченный очевидной опасностью прорыва, полковник не слышал ружейной пальбы и треска рвущихся гранат.
- Пошлю Белозору и Сейфулину в верхние окопы подкрепления. Надо удержать правый фланг.
Третьяков увидел, что стрелки его полка скапливаются и рассеиваются точно так же, как и враги по оврагам.
- Они там играют в прятки. Молодцы! Какой удобной оказалась траншея! В какой бы конец враг ни сунулся, стрелки уже там. Залп… и атакующие падают. И подкрепление быстро пристрелялось. Ряды атакующих стали реже.
- Смотрите, как замечательно спланирована траншея, - обратился полковник к офицерам, - как учтены все особенности участка! Генерал Фок прав. Похвально, что он настоял на постройке нижних окопов. Особенно удачно сочетание траншеи с верхними укреплениями.
- Хорошо придуманы козырьки, - заметил штабс- капитан.
- Кстати, вы знаете, что это мое предложение?
- Наоборот, его все приписывают генералу, а не вашему высокоблагородию.
Третьяков поморщился.
К полковнику подошел горнист пятой роты, посланный капитаном Фофановым.
- Нашей роте трудно приходится, ваше высокоблагородие. Дальше стоять в окопах нельзя.
Полковник подбежал к амбразурам редута. Взглянув по направлению северного фронта, он отпрянул. По линии окопов пятой роты непрерывно взрывались снаряды. Батареи противника били в упор по небольшому участку.
- И все же люди там держатся! - воскликнул Третьяков.
Колонна японцев, бросившаяся на центр позиции, была сметена пулями защитников.
- Иди и скажи капитану Фофанову, что ему будет дано подкрепление. Да вот посмотри, как валятся японцы от наших пуль.
Горнист со впалыми запыленными щеками и горящими глазами припал к бойнице. Пораженный зрелищем, он ничего уже не слышал, только видел: люди в фуражках с желтыми околышками, несшие с собой смерть, падали, раскидывая руки.
- Так еще часок и от него ничего не останется, ваше высокоблагородие.
- Совершенно верно. Беги. Я тоже скоро спущусь в окопы.
Горнист скрылся. Полковник взглянул на батареи. Большинство из них затихло. Только на батарее Баранова ожесточенно стреляли. Фон Шварц направился туда. Двор был завален трупами, осколками бомб и землей. Все орудия, кроме одного, молчали. Раненых не было: их отнесли в овраг. Хаос поразил фон Шварца. Он не узнал укрепления, которое строилось и оборудовалось под его непосредственным наблюдением.
- Как долго созидается и как быстро разрушается!
"Красавицы" - так называл фон Шварц пушки - стояли безмолвно и были неузнаваемы. Некоторые слишком высоко задрали жерла, другие свалились набок… Спотыкаясь о мешки, обходя трупы артиллеристов, капитан вбежал на дворик одиночно действующего орудия. Канонир Петраченко возился с ядром, силясь поднять его окровавленными руками.
- Ух не могу, - сказал про себя канонир и оглянулся назад. Глаза фон Шварца и Петраченко встретились.
- Ты что тут один делаешь?
- Снаряды достреливаю, ваше высокоблагородие. Японцев как мошки. Даже долго целить не нужно. Только вот уже устал не жрамши… ядро не подниму.
Капитан и канонир заложили ядро. Над головами прогудел снаряд. Фон Шварц отбежал к нише и закричал:
- Отойди от орудия. Ты взят на прицел.
- Ничего, - спокойно ответил Петраченко, засовывая мешок с порохом.
Капитан не спускал с него глаз. Затвор закрыт. Началась наводка. Петраченко перебегал от хобота лафета к орудию и подвинчивал механизмы, устанавливающие дуло под определенным углом.
- Выстрел! - сам себе скомандовал канонир и дернул за шнур.
Фон Шварц не выдержал и выпрыгнул из укрытия, чтобы взглянуть за бруствер. Снаряд упал в овраг, из которого после взрыва выбежало несколько японцев.
- Там их тьма, - сказал Петраченко. - Сам своими глазами видел, как они в овраг целым батальоном ввалились. Ядер и пороху осталось немного, достреляем, ваше высокоблагородие.
Под опытной рукой капитана ядра начали падать вдоль всего оврага. Последними двумя снарядами сбили неприятельскую полевую батарею.
- Все, - вздохнув, заявил канонир. - Он вынул затвор, положил его на плечо и, захватив винтовку, пошел в окопы.
"С такими солдатами можно горы перевернуть… А оборудование нищенское, а высшее командование дряхлое, а управления боем не было и нет".
Недалеко в бруствер ударило сразу четыре снаряда. Фон Шварц схватился за голову и поспешно оставил батарею.
9
Наступило затишье. Японцы приостановили атаки и обстрел. Но Третьяков понимал, что сегодня Киньчжоу падет. Никакие ухищрения "скобелевских" генералов не спасут позицию. Батареи разрушены, снаряды расстреляны, окопы повреждены, люди утомлены… В полку невероятно большая убыль живой силы.
"Только мой полк принял всю тяжесть боя. Может быть, после полудня Фок и Надеин дадут смену и пошлют свежие роты для восстановления боя… Боже мой! Неужели отступим? Что будет с Дальним? Позор, кошмар!"- так думал полковник Третьяков и не находил выхода из создавшегося положения. Под его руками не было нужных пулеметов, пушек, снарядов, людей… Он был связан в своих действиях начальством, которого за все утро не видел.
В ближайших траншеях и окопах Третьяков и его адъютант нашли усталых, запыленных солдат, но в их глазах светилась надежда.
- Атаки, братцы, отбиты, - обратился к ним Третьяков. - Переживем ночь и прогоним врага от крепости.
- Наши нигде не дрогнули! - выкрикнуло несколько солдат.
- Нигде! - твердо сказал полковник. - Пятая рота в самом пекле находится, но и она стоит. Горнист прибегал с донесением.
Третьяков еще не знал, что пятая рота уже оставила окопы и горнист не нашел ее на старом месте.
10
Поднимаясь обратно из окопов к батарее № 3, Третьяков увидел генерала Фока. Полковник попятился и ушел ходами сообщения в другую сторону.
- Если будет посланный от генерала, скажите, что я скоро приду. Мне нужно для доклада генералу выяснить положение и состояние рот, - сказал он своему адъютанту.
Третьяков не хотел встречаться с Фоком, как не хочется встречаться с человеком, к которому питаешь глубокое презрение и неприязнь. Пройдя несколько шагов, полковник остановился и с досадой проговорил про себя:
- Но мне же нужно с ним увидеться! Решается судьба позиции, какие у него планы?.. А вдруг есть выход?! К чему злоба и личная неприязнь в общегосударственном деле?! Руководителю следует быть особенно чутким к своим подчиненным, чтобы они не бежали от него, а, наоборот, искали встречи. Но за все время боя - ни одной отрадной мысли от него, ни одной радостной минуты с ним. Ни одного толкового распоряжения на все мои просьбы о помощи. Захватил мою идею о козырьках. Что ему, мало славы? Разве в козырьках дело? Мы проигрываем битву! Понимает ли это он? Пойти! Нет, не могу!
11
Генерал Фок устало приподнялся с камня, на котором сидел.
- Что же, так и нет полковника Третьякова? Может быть, он ранен?
Фок морщился, мускулы его лица прыгали. Офицеры, окружавшие генерала, молчали. Вдали рявкнули неприятельские пушки. Снаряды ударили по линии окопов.
- Канонада возобновилась, - сказал Савицкий.
- Теперь достанется только стрелкам. Выдержат ли? - спросил Фок и окинул усталым взглядом офицеров.
- Несомненно, ваше превосходительство, - ответил Савицкий.
- Надо накормить людей. Что вы скажете, господа офицеры, против ночной контратаки всей нашей дивизией? Мы ошеломим японцев и опрокинем их,
И тут же у генерала Фока передернулось лицо, как от сильной зубной боли. Он вспомнил письмо Куропаткина, предлагавшего слабую защиту Киньчжоуского перешейка и отступление к Артуру.
- Полковник, - обратился Фок к Савицкому, - предлагаю ночью во время отлива напасть с охотниками четырнадцатого и пятнадцатого полков на левый фланг японцев. Ваши люди во время отлива перейдут залив. Охотники пятнадцатого полка за ними, а там, может быть, и весь полк. Прикажите собраться начальникам команд.
Фок направился обратно. Вечерний воздух был наполнен ружейной трескотней. Гора вздрагивала от взрывов. Несколько снарядов перелетело через головы офицеров. У батареи № 13 Фок остановился и повернулся лицом к позиций. Наш левый фланг был весь в огне. По берегу залива двигались новые колонны неприятеля. Снаряды второй батареи рвались над ними. Японцы то разбегались, то скучивались, то залегали цепями. Из русла реки отчаянно тарахтели пулеметы.
- Нужно действовать и как можно решительней. Но где же Третьяков и почему он ко мне не явился? - недоумевал Фок.
Когда генерал садился на лошадь, ему сообщили, что подполковник Сейфулин - начальник левого участка- сильно ранен. Командование принял Белозор и держится хорошо.
- Все еще в нижней траншее?
- Так точно, ваше превосходительство.
- Вот видите, как хорошо спасает траншея, - проговорил Фок, поворачивая голову в сторону Савицкого. - Я вам гово…
Генерал запнулся… Полковник Савицкий и его офицеры спешно уехали в свой полк, чтобы приготовиться к ночной атаке.
12
Четвертая батарея опешила на левый фланг. На проселочной дороге то и дело попадались китайские беженцы. На арбах лежали домашние вещи, согнувшись сидели женщины, прижимая к себе детей. На дорогу падали столики, посудные ящики, хрустели осколки разбитой посуды. Закрыв глаза, китаянки рыдали.
В одной деревушке, посредине опустевшей улицы, стояла арба, нагруженная детьми и узелками. Около лошадей суетилась молодая женщина на маленьких изуродованных ножках. Китаянка беспомощно озиралась. Дети плакали. Лошадь не хотела отходить от ворот и поворачивала обратно во двор. Женщина еле удерживала ее.
У угла показался артиллерийский дозор. Лошадь китаянки вздыбилась и отбросила ее в сторону. Женщина упала навзничь, ударившись затылком о твердую дорогу, глаза ее закатились, а руки раскинулись в обе стороны. Дети перестали плакать и вопросительно смотрели на мать.
Фейерверкер спрыгнул с лошади и подошел к женщине. Из-под ее головы струилась кровь.
- Готова, - сказал с грустью фейерверкер. - Дурацкие ножки не удержали… Колесников! Иди сюда!.. Унесем женщину во двор. Ты детишек в фанзу уведи да поищи, нет ли кого из соседей, а я поскачу вперед.
Колесников, белокурый бомбардир, накрыл труп халатом и осторожно снял детей с повозки.
- Пять беспомощных малышей, - шептал он. - Из деревни все убежали, и нам ни минуты нельзя задерживаться. Бой разгорается. Нехорошо, что дети останутся с мертвой матерью.
В четырех ближайших фанзах Колесников не нашел никого. Подъехала батарея. Колесников собрал у товарищей сухарей и сахару. Оставив скудную провизию в фанзе на нарах, около детей, Колесников, угрюмый и озабоченный вскочил на лошадь и пришпорил ее, чтобы догнать батарею.
13
Окопы седьмой и пятой рот составляли левое плечо позиции. Особенно заметно выдвигались окопы пятой роты. Защитники "плеча" своими четкими залпами предупреждали попытки японцев проникнуть за черту огневой линии Киньчжоу.
Пополнив батареи снарядами и восстановив расстроенные ряды своей пехоты, японцы сосредоточили огонь осадных батарей и орудий с канонерок на седьмой и пятой ротах. Ураганный огонь тяжелых фугасных бомб срезал укрытия и стал бить вдоль окопов. Стрелкам невозможно было стоять у амбразур.
Капитан Еремеев обходил солдат, подбадривал их, советовал укрываться в уступах траншеи.
- В штыки встретим, ваше высокоблагородие. Но они не подходят близко, только снаряды посылают.
Огонь все усиливался. Еремеева ранило в плечо. Стрелки падали один за другим, старшего унтер-офицера разорвало на части.
- Постепенно, по одному переползайте в овраг, - распорядился Еремеев, - передохнете там. Как только перестанут лететь снаряды, сейчас же обратно. Отступать не надо и сдаваться не надо: все равно всех переколют.
- Ваше благородие, идемте скорей. Сами-то оберегайтесь.
- Я ползу вслед за вами.