"Хаккодате. 1 августа. Как сообщили местные власти, на острове арестован русский эмигрант Соболевский, задержанный при попытке похитить кавасаки у рыбаков. В полиции задержанный сообщил, что находится на Хоккайдо второй месяц. По его словам, он прибыл, чтобы разыскать свое имущество, погибшее осенью прошлого года при аварии пароходов "Минин" и "Аян". Оставшись без средств к существованию, он в отчаянии сделал попытку кражи катера. Задержанный отправлен в префектуру Хаккодате и будет выслан за пределы страны. Его сообщникам удалось скрыться".
- Н-да, - протянул я. - Это уже действительно что-то интересное. Твое дело приобретает неожиданную окраску: имущество, оставленное на пароходе, столь ценно, что эмигрант в чужой стране, рискуя попасть в тюрьму, идет на преступление.
- Вот, вот. Так подумал и я. Но в руках у меня появилась теперь фамилия - Соболевский! Что, сказал я себе, если снова попытать счастья? До революции, как ты знаешь, публиковались различные списки должностных лиц, их перемещения и даже знаменательные события в жизни. Так вот, я запросил Государственный архив и получил список - сорок четыре фамилии, сорок четыре чиновника, носивших фамилию Соболевский и занимавших достаточно высокие посты. Один из них - Соболевский Вениамин Павлович - оказался…
Он протянул мне узкую полоску бумаги со штампом архива.
"Соболевский Вениамин Павлович, 1871 года рождения, закончил историческое отделение Петербургского университета, исполняющий обязанности директора частного музея истории и естествознания, основанного на добровольные пожертвования владивостокского купечества".
- Ну и что? Он поморщился.
- Ты только подумай: свинцовый пенал. Из-за него во время катастрофы судна какие-то люди готовы применить, чтобы спасти этот пенал, оружие! Пенал, из-за содержимого которого директор музея, бежавший из Владивостока, несколько месяцев бродит по японскому острову и наконец идет на преступление, крадет судно. Зачем оно ему? Естественно, чтобы плыть к тому месту, где в каюте "Минина" лежит пенал… Ну как?
- Похоже… Дай посмотреть еще раз!
Я перечитал документы.
- Знаешь, что это за пенал? - сказал я. - На флоте, я имею в виду царский флот, в таких хранили секретные карты и шифр-документы. В случае угрозы попасть в плен, пенал бросали за борт.
- Ага! Так вот, внимательно следи за ходом моих рассуждений, я решил узнать, чем занимался историк Соболевский. Стал искать его труды. Оказалось - писал он мало. Я нашел только две заметки, подписанные его именем, и обе, как мне показалось сперва, были опубликованы по случайному поводу. Первая рекомендовала широкому кругу читателей "Очерки из истории православной американской духовной миссии" издания Валаамского монастыря, напечатанные в Санкт-Петербурге в 1894 году. Вторая - описывала целебные источники в долине реки Уссури близ села Лиственничного.
- Действительно, ничего общего.
- Тогда я решил посмотреть исторические журналы нашего времени, чтобы найти в них сведения о судьбе частного музея во Владивостоке. Просмотрел около пятисот номеров, и наконец в пятом номере "Исторических записок" за 1929 год мне попалась статья о последних днях хозяйничания японцев во Владивостоке. В ней есть любопытный абзац. Я сейчас прочту его. Сперва в статье идут общие сведения об освобождении Приморья. Могу напомнить. Оно завершилось в октябре двадцать второго года. Соглашение между представителями Народно-революционной армии, которой командовал Уборевич, и представителями командующего оккупационными японскими войсками генерала Рачибана было подписано двадцать четвертого октября. Эвакуация интервентов должна была закончиться к шестнадцати часам двадцать пятого числа. Она сопровождалась грабежами и пожарами… А далее вот что пишут "Записки": "В эти дни из Владивостока было вывезено и погибло много документов. Так, был сожжен частный исторический музей, где хранилось наиболее полное собрание материалов по истории Приморья и города. Известно также, что директор музея имел собственную коллекцию документов семнадцатого-восемнадцатого веков, представлявшую большую ценность. В числе их были письма Германа, копия журнала сотника Кобелева и другие. Поскольку директор Соболевский исчез в эти же дни, представляется несомненным, что он имел непосредственное отношение к пожару и исчезновению документов".
- Так, так. Кое-что становится яснее.
- Да, мои подозрения относительно личности директора оправдались. Но тут-то и началось для меня самое интересное! В статье упоминаются письма монаха Германа и журнал сотника Кобелева. Слышал когда-нибудь о них? Конечно, нет. А напрасно. Герман - это монах, имя которого связано с колонизацией самых восточных окраин России…
- Заметка Соболевского о трудах валаамских монахов?
- Да. Я нашел эти труды. Библиотека выдала мне вместо одной книги сразу две. Это были те самые "Очерки из истории американской православной духовной миссии", о которых писал Соболевский, и "Миссионеры в Америке в конце восемнадцатого столетия", издания тысяча девятисотого года. В обеих есть имя Германа. Одновременно с первыми русскими колонистами, которые высадились на земле Аляски в тысяча семьсот девяносто третьем-четвертом годах, туда прибыли и монахи.
Герман, или, как он подписывался, Убогий Герман, происходил из серпуховских купцов, настоящие его имя и фамилия неизвестны. Был, по свидетельству людей, знавших его, простым, необразованным человеком, но имел живой природный ум. 24 сентября 1794 года он прибыл на остров Кадьяк и в первом же письме с Кадьяка сообщил весьма примечательную вещь: "Есть на куковских картах…"
- Что за карты?
- Незадолго до того у берегов Аляски побывал английский мореплаватель Кук… Так вот, продолжаю… "Есть на куковских картах назначено к северу: по одной реке живут русские люди, а у нас о них разные слухи…" Это значит, что на одной из карт, составленных Куком, есть надпись на английском языке - "Живут русские люди". А в другом письме Герман пишет: "Услышал там от приехавших с матерого (то есть с материка) от Лебедевской компании, что те русские люди от них близко, и хоть они с ними еще не виделись, но… живут они, как слышно, на большой реке, и рыба в ней сибирских рек, которой у нас на Кадьяке нет…" Эти слова Германа надо понимать так, что в глубине аляскинских лесов уже задолго до первых колонистов и даже до открытия Аляски жили русские переселенцы… Интересно?
- Очень.
- Так вот: я решил - надо искать этот пенал. Год назад сюда приезжал директор южнокурильского музея. Я виделся с ним мельком. Кое-что рассказал, а теперь, собрав все это, написал ему в Южно-Курильск. И вот ответ.
Южнокурильский
краеведческий музей
б/н
Уважаемый тов. Лещенко!
С большим интересом ознакомился с фактами, изложенными в Вашем письме. История края, тем более события, связанные с революцией и установлением Советской власти на Дальнем Востоке, представляют для нас большой интерес.
Ваше предложение организовать поиск затонувших судов достаточно реально, музей располагает средствами и возможностями для организации небольших по размаху водолазных и поисковых работ.
Однако указанное в письме и в копиях документов название острова Тридцать первый отсутствует на картах Курильских островов, и до выяснения этого вопроса предпринимать что-либо считаю преждевременным.
Мною возбуждено ходатайство перед дирекцией института о Вашей командировке.
С уважением В. С. Степняк.
- Ну что же, - сказал я, - могу поздравить. Но при чем тут я?
- Идем пройдемся.
Мы вышли на улицу, гостеприимный Невский понес нас навстречу Адмиралтейской золотой игле.
- Учти, - сказал я, - что перед тобой сразу два нерешенных вопроса. Первое - пенал и его содержимое. Как их найти? Обнаружить что-либо на судне, которое погибло сорок с лишним лет назад, почти невозможно. Второе - загадка русских поселений. Это очень интересно, но почему именно эти документы директор владивостокского музея увез с собой и они погибли во время крушения? Знаешь, что говорят математики о низких вероятностях?
- Откуда мне знать.
- Перемножаясь, они становятся еще меньше. Кроме Германа, ты упоминал какого-то сотника.
- Кобелева.
- А он кто такой?… Слушай, начинает моросить дождь, зайдем в кафе?
ГЛАВА ТРЕТЬЯ,
которая продолжает предыдущую
Наш столик был у окна. Мы сидели и наблюдали, как покрывается лужами асфальт. Оранжевые огни Адмиралтейства, отражаясь в нем, змеились.
Прихлебывая кофе, Аркадий продолжал рассказывать:
- Итак, кто такой Кобелев? Сотник Кобелев был послан в 1799 году из Гижигинской крепости на Чукотку и посетил там острова. На острове Имаглин (теперь остров Крузенштерна) он беседовал с местным старшиной Каугуню Момахунином. Старшина рассказал, что на Большой земле и на реке Хеврене (Юконе) есть островок, называемый Кынговей, а в нем "жительство имеют российские люди, разговор имеют по-российски ж, читают книги, пишут, поклоняются иконам…". У живущих-де там россиян "бороды большие и густые".
- Что, опять слухи о поселении на Аляске?
- Да. Те же, что и в письме Германа. Дальше. На просьбу Кобелева отвезти его на американский берег старшина ответил отказом, объяснив, что в случае пропажи Кобелева с него, с Момахунина, строго взыщут. Но на просьбу Кобелева отвезти русским людям в Америке письмо старшина ответил согласием.
Кобелев такое письмо написал. После возвращения из поездки он представил донесение. Текст его был сокращен, обработан и опубликован. Получился так называемый "экстракт". Вот из него выдержка:
"Он же, Кобелев, слышал от пешего чукчи Ехипки Опухина, якобы был он на американской земле походом и для торгу разов до пяти и имел себе друга на острове Укипане.
Означенный друг приходил с того на Имаглин остров и привозил ему, Ехипке, написанное на доске…"
- Уж не ответ ли на послание Кобелева?
- Да…
"…длиною та доска, - как он пересказывал, - три четверти, шириною в пять, толщиною в один вершок, писано на одной стороне красными, а на другой черными с вырезью словами; и при той даче говорил, послали-де к вам бородатые люди, а живут они по той же реке в том же острожке, и велели то письмо довезти до русских людей, где в тогдашнее время российская команда находилась - в Анадырске. Только те бородатые люди сказывали: всего у них довольно, кроме одного Железнова. Только он, Ехипко, то письмо не взял; а де для моления (как крестятся, показал мне ясно и перекрестился) собираются в одну сделанную большую хоромину и тут молятся; еще есть у них место на поле, где те писаные дощечки…"
- Что это - "место на поле"?
- Кладбище. Кладбище и могилы с надписями…
- А "Железнова"?
- Железо. У них не было железа.
- Погоди, закажи еще кофе. От твоих "Имаглин остров" и "Железново" у меня болит голова. Правильно я понял? Какие-то русские, живущие на американском берегу, сообщили Кобелеву, что живут они в достатке и испытывают нужду только в железных изделиях?
- Правильно… Дождь кончился. Побродим еще?
Конец вечера мы провели у Аркадия, мы искали Тридцать первый остров.
Мой друг развернул на столе карты.
- Смотри. Вот Курильская гряда. Дело в том, что Шпанберг… Ты, надеюсь, помнишь, кто он такой?
- Преемник Беринга. Начальник Камчатской экспедиции.
- Он самый. Так вот Шпанберг, совершая в свое время опись Курильской гряды, естественно, прежде чем положить острова на карту, давал им названия. За частью островов он оставил местные названия - айнские, например, Коносир, ныне Кунашир, а части других дал порядковые номера. На карте, которую после окончания плавания представил Шпанберг, пронумерованы таким образом тридцать островов. Но, кроме них, на карте есть и совсем мелкие! Что, если, получив номер, они сохранили его до сих пор?
Мы стали перебирать пожелтевшие листы, мы искали Тридцать первый.
Его не было.
Тогда мы начали листать книги, изданные в нашем веке, мы искали упоминание о вулканическом острове с плоской вершиной и озером посредине. Один такой остров нашелся сразу, он был во всех описаниях Курильских островов, эффектную фотографию, сделанную с вертолета - вулкан Креницына на острове Онекотан, - приводили многие.
- Видишь, у Зарайского? - сказал я. - "Остров представляет собой вершину громадного вулкана с затопленным ключевыми водами кратером. Особенностью является возвышающаяся посредине этого озера еще одна огнедышащая гора - небольшой вулкан. Зрелище это в ясную погоду, в тех местах чрезвычайно редкую, производит незабываемое впечатление". Где у тебя карта? Нет, Онекотан, это местное название, сохраненное Шпанбергом.
- Отпадает, - согласился Аркадий. - Остров надо искать в другом месте. Тем более что там сказано "с озером посредине". Если бы посреди озера был еще один вулкан - зрелище действительно незабываемое, - он был бы упомянут.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ,
она начинается знакомством с адмиралом и заканчивается ветром надежды
Посещение Объединенного географического института оказалось делом серьезным, требующим дипломатического умения.
Дом на набережной Невы. В анфиладе комнат с высоченными потолками умирают робкие звуки. Дверь с табличкой "Секретарь".
За большим, уставленным телефонами столом сидела старушка.
- Помню, помню. Вы звонили, - очень серьезно, поджимая губы, сказала она мне. - Вам, голубчик, нужна, наверное, комиссия по неопознанным и неуточненным островам. Я проведу вас к Василию Васильевичу. - Помолчав, она добавила, выговаривая каждое слово раздельно: - Он отставной адмирал.
Она провела меня на скрипучую, с бесконечными шкафами галерею.
Здесь за тонконогим столиком сидел человек в мундире. Зеленая лампа освещала его лицо. В золоченом пенсне бродили изумрудные огоньки. Золото на рукавах, золото на груди, золотая авторучка в белых пальцах.
- Вы ко мне? К вашим услугам. Что вам угодно? - спросил адмирал.
Я почтительно изложил суть дела. Адмирал внимательно слушал. Ни один мускул на его лице не шевельнулся.
- Комиссия по Курильским островам заседает три раза в год, - сказал он. - Сейчас я уточню - когда… Последние субботы апреля, августа и декабря.
- Но сейчас май!
Он сделал движение руками, означавшее: комиссия есть комиссия!
- Собственно, мне достаточно было бы… Я хотел ознакомиться с донесениями Шпанберга.
- Шпанберг?.. Этим мореплавателем занимается Наталия Гавриловна. Она будет в следующую среду.
- Может быть, ее домашний телефон?
Адмирал поднял брови, беспокоить Наталию Гавриловну до среды он явно считал кощунством.
- Хорошо, - сказал я. - У вас, говорят, есть комиссия по неопознанным и неуточненным островам?
В глазах адмирала промелькнула тень любопытства.
- Подкомиссия, - мягко поправил он. - Но она не оформлена де-юре. И дни работы ее еще не установлены. Следующий раз она, говорят, соберется… - он снова полез в записную книжку, - двенадцатого сентября.
Он выдвинул ящик стола, достал из него несколько аккуратно завязанных тесемками папок, развязал одну из них и, нацелив стеклышки пенсне, прочел:
- Да, двенадцатого сентября. Председатель Горбовский Николай Петрович. Я могу при встрече посоветовать ему заслушать на подкомиссии ваш вопрос. Он будет для товарищей небезынтересен.
- Но я не могу так долго ждать. Я хотел бы сейчас…
Искра интереса на лице адмирала угасла. Он встал, давая понять, что разговор окончен.
- Наталия Минеевна, - сказал он, обращаясь к молоденькой девушке, которую я не заметил и которая тихо и незаметно, как мышь, копошилась в углу, - я на заседании редакционной коллегии.
Он проплыл мимо и, вспыхнув последний раз золотом, исчез за шкафами.
Я поплелся к выходу, проходя мимо девушки, машинально сказал:
- Простите, милая, до свидания.
Девушка смутилась и встала из-за своего столика.
- Вам нужен Шпанберг? - спросила она. - Он здесь.
Проведя меня в дальний угол галереи к огромному, как скала, шкафу красного дерева, она, по-прежнему смущаясь и придерживая юбку, забралась наверх и углубилась в книжные дебри.
Оттуда был извлечен переплетенный в кожу пухлый тяжелый том.
- Посмотрите. Не это?
Я бережно принял его. На пожелтевших ломких страницах бледные серые линии обозначали берега, около которых плавали первые исследователи Курил. Тонкая вязь надписей причудливо перемешивала айнские названия с порядковыми номерами.
Острова с тридцать первым номером среди них не было.
- Тогда посмотрите вот это.
На третьей странице, под рисунком утопающего в тумане берега, я прочел название: "Жизнеописание натуралиста Стеллера, участвовавшего в экспедиции Беринга, с приложением рисунков мест, встреченных во время плавания".
На 264-й странице мой палец торжествующе замер около строк:
"…что до сообщения куров, что близ Тридцать первого острова наблюдаются бобры, то промышленники, которые видели их, утверждают - звери имеют своим местом обитания Коносир и к острову заплывают, преследуя стаи рыб…"
- Куры - это айны, - объяснила девушка.
Больше упоминаний об острове, сколько ни искал, я не нашел.
Просидев за книгой до темноты, я вернулся к Аркадию.
Я сказал:
- Слушай, исследователь, Тридцать первый остров все-таки был… Сегодня я остаюсь у тебя. Нет сил и желания добираться через весь город домой. Итак, к чему мы пришли?
Сев за стол, мы шаг за шагом восстановили результаты наших поисков.
Можно было считать установленным, что пароходы "Минин" и "Аян", принадлежавшие Русскому пароходному обществу и приписанные к порту Владивосток, вышли в один из дней октября 1922 года из Владивостока. На них бежали люди, связанные с белыми или японцами, а также те, кто, боясь новых порядков в России, решил эмигрировать и начать жизнь за границей.
Среди пассажиров "Минина" был директор частного Владивостокского музея истории Соболевский и с ним несколько офицеров.
Также можно было считать установленным, что "Минин" и "Аян" погибли спустя несколько дней где-то в районе южной части Охотского моря или той части Тихого океана, которая прилегает к Курильским островам и Хоккайдо.
На пароходе "Минин" директор музея Соболевский и с ним неизвестные лица везли запечатанный свинцовый пенал, какой использовался на флоте для хранения чрезвычайно ценных документов и который пытались спасти даже в момент смертельной для судна опасности. Пенал не принадлежал к судовому грузу и не был судовым имуществом, иначе бы капитан и матросы вели себя в отношении этих людей и пенала иначе. Можно предполагать, что в пенале содержались наиболее ценные документы из собрания музея и частной коллекции Соболевского.
Остров, у которого произошла катастрофа, назывался Тридцать первый. Но такого острова в группе Курильских островов сейчас нет.
И наконец последнее. Пароходы "Минин" и "Аян" были выброшены на камни. Их остатки могли сохраниться до наших дней…