- Команда вас любит, да? - Она потянулась к его лицу. - Усики у вас пошленькие, а глаза - хорошие, правда?
- Пожалуй, неправда, - ответил Вячеслав Вячеславович.
Она больно, с силой, прижалась подбородком к его груди:
- Как же я вас смогла бы годами ждать, если я без мужа четыре месяца не убереглась… Ему скоро в аспирантуру экзамены сдавать… А он в море пошел, денег заработать…
Она заплакала так тихо, что Вячеслав Вячеславович сначала не услышал, как она плачет, а когда разобрал, то ничего не придумал в утешение, а только стал гладить ее волосы - красивую прическу, видимо уложенную специально для ресторана.
Она плакала до утра. Он не мог уйти, пока она плачет. Она переставала плакать и уговаривала его уйти, пока не встали соседи, но когда он поднимался, у нее опять начинали наливаться уголки глаз, и он опять садился на диван, и все повторялось. Если бы он мог сказать ей что-то наверняка, связать, сплести, чтоб не расцеплялось, он ведь был свободен на все четыре главных румба. Но он так и не решился ничего ей сказать, хотя и подумал твердо, что вернется, когда она сказала, что они никогда больше не встретятся. Он поцеловал ей руку, за которую держался, пока она вела его по темному коридору к выходу. Дверь за ним хлопнула неожиданно громко, словно вырвалась из ее рук…
Вячеслав Вячеславович поежился, стоя в наплывающем холоде у окна. Где же лоцман и буксиры? Он посмотрел вниз. С трапа на судно спрыгивали люди.
- Кто пожаловал? - крикнул Вячеслав Вячеславович вахтенному.
- Пополнение и пассажиры, - ответил тот, но Вячеслав Вячеславович и сам узнал отпускника-моториста и еще двух своих моряков. Остальные были ему незнакомы, взгляд его зацепился только за женщину, очень миленькую. Наверное, новая буфетчица.
- Вот что, - сказал он третьему, - давайте готовность машине. Буксиры к нам идут.
19 ч 48 мин - 21 ч 10 мин
Портовая комиссия именовалась комиссией слишком пышно. С проверкой перед выходом в рейс прибыл всего один человек - заместитель главного капитана, давнишний знакомый Вячеслава Вячеславовича, когда-то они даже плавали на одном судне. Поэтому формальности были быстренько закруглены, но учебные тревоги заместитель потребовал проиграть все и вникал в них с большим тщанием. Пока матросы заводили пластырь, раскатывали шланги, спускали шлюпку, заместитель шариком катался по всем корабельным закоулкам, таскал за собой Вячеслава Вячеславовича, старпома и накидал им кучу замечаний, которые старпом тут же вносил в записную книжечку.
- Ну что, может, хватит? - спросил, наконец, заместитель и весело потер ручки. - К следующему рейсу устраните, сам приду проверить. Отбой, старпом.
Старпом шмыгнул вконец лиловым носиком, рукавом промокнул пот под чёлочкой и побежал давать отбой, а Вячеслав Вячеславович с заместителем пошли направо, в капитанскую каюту.
- Может быть, перекусим, Юрий Васильевич? - предложил Охотин.
- Можненько, - миролюбиво согласился заместитель.
- Чудненько, - поддакнул Охотин.
Похохотали.
Это были словечки стармеха с плавбазы "Воронеж", где они начинали морскую службу. Первое из них тамошний стармех употреблял перед стопкой, второе - после нее. Эти словечки для Вячеслава Вячеславовича и заместителя означали конец формальностям и возможность возврата к отношениям их непринужденной юности.
Вячеслав Вячеславович нажал кнопку буфетного звонка. Явилась Глаша и с ней красивая кареглазая девушка, почти девочка, с трепетными бровями.
- Гм, - сказал Вячеслав Вячеславович, - как вас зовут?
- Шидловская, Марина, - тихо ответила та.
- Мария ее зовут, - ревниво вставила Глаша, - я ей дела сдаю. Звали, Вячеслав Вячеславович?
- Да. Сделайте мне перекусить чего-нибудь, пожалуйста, немедля.
- Хорошо.
Глаша быстренько открыла буфет, достала свежую скатерть, сервировку, посуду, на ходу объясняя Марине, где что лежит и как что надо делать.
- А штормовки, рейки вот эти, в порту никогда не ставь, Вячеслав Вячеславович их не любит…
Столик был накрыт.
- У артельщика там возьмите… - добавил Вячеслав Вячеславович.
Когда все было готово и девушки ушли, Юрий Васильевич, все так же весело потирая ручки, полностью скрываясь в кресле, так, что ножки его едва доставали до полу, оживленно сказал:
- А ты знаешь, Вячеслав Вячеславович, сегодня к ночи твой старик в порт приходит. Жаль, опять не встретитесь.
- Какой старик?
- Михаил Иваныч…
- Он же в Дубоссарах дачу достраивает!
- Э, брат, отстал ты. Бросил старик свою пенсию. Уломал самого! Я его перед рейсом проверял, он на "Антокольском" рукой водит. Жалел он, сокрушался, что тебя не встретил, спрашивал, как да что.
- Значит, не утерпел Михаил Иваныч… А что ему иначе-то? Он кроме моря и земли не знает.
- Угу. И три дочери еще не замужем. Задумаешься…
- Может быть, и это. Я думаю - по двадцать капель за стариков, за Михаила Иваныча. Все-таки они нас учили…
- И за ваш счастливый рейс!..
Едва портовая комиссия убыла с борта, позвонил стармех:
- Вячеславыч, приняли мазут, Вячеславыч. На морскую вахту перешли, Вячеславыч.
- Добро. К двадцати одному схему на три генератора наберите, поплывем.
- Наберем, Вячеславыч. Как у тебя самочувствие-то, Вячеславыч, уж больно неважно ты утром выглядел…
- Спасибо, нормально.
- Ну и ладно, Вячеславыч…
Вячеслав Вячеславович походил из угла в угол по кабинету. Слышно было, как с правого борта, внизу, ругается капитан бункеровщика:
- Выбирай швартов быстрее! Зацепился? Я тебе покажу - зацепился! Не видишь, разворачивает! Тимохин, помоги этому терапевту!
Вячеслав Вячеславович улыбнулся: тоже, придумали ругательство. Интересно, чем это ему врачи досадили?
У Ирины муж тоже врач. И, наверное, хороший парень, иначе стала бы она так плакать… Нельзя от нее было уходить, а я ушел. Не первая такая?.. Хватит мне, пожалуй, морские узлы завязывать и развязывать… Зайти бы к ней сейчас, а бросаю, как всех прежних, черт меня побери! Как только в море выйдем, отстукаю ей радиограмму. Хорошую. Надо, чтобы хорошую, плохую нельзя. Хотя бы рейс скорее прошел, что ли…
Вчера ему удалось схватить такси и даже уговорить шофера, чтобы он взял их всех впятером, благо ехать было под гору. Так и колесили вниз: Галина Сергеевна с шофером, а он с тремя женщинами сзади. Пока развозили всех по домам, понял, как на поворотах все теснее и теснее прижимало к нему Ирину и она не отодвигалась, только постукивала туфельками, потому что пол в автомобиле был ледяной. Галина Сергеевна выходила последней, обнадеживающе заглянула ему в глаза, чмокнула Ирину в щеку и исчезла в подъезде. Они стояли!
- Куда теперь-то? - скучно спросил шофер.
- Прямо, если можно, - ответила Ирина.
Машина тронулась, раскатилась по наледи, и Вячеслав Вячеславович как придержал Ирину за плечи, так и не выпускал даже тогда, когда они, замерзая, два квартала шли пешком.
Стыдно и радостно было уходить от нее утром, и он еще остановился в подъезде и перечитал в потемках список жильцов, пока не нашел под номером квартиры: Греков Л. Л. - Леонид Леонидович…
Что же делать-то? Бабий узел завязать, что ли, как советовал старик капитан Строков?..
А Михаил Иваныч рассуждал когда-то, вытягивая руку шлюпочной:
- Видишь ты какой человек, Слава… Я тебе сейчас объясню. Взялся ты за дело, повел его так, так, потом вдруг раз - этак, - Михаил Иваныч переворачивал руку ладонью вниз, - что же получается? Ты слушай, сынок: морскими узлами надо шкерты вязать, а не жизнь. Жизнь-то надо бабьим, понял? Морские узлы веками придумывали, а почему и для чего? Морской-то узел, он какой? Держит твердо, намертво, будь здоров держит, а чуть дернул ты за свободный конец - он - взик! - распустился, и ты опять оторвался, свободен, значит: выбирай, что дальше делать. Для жизни так не годится. Уж если ты в жизни что выбрал, вяжи для себя бабьим узлом, чтобы потом не то что ногтями - зубами не развязать было, хоть так тяни, хоть этак, понял, сынок? И потом - простоват ты все-таки, Слава…
Вячеслав Вячеславович вспомнил, как пожевал при этом Михаил Иванович свою пораненную щеку, повеселел при этом воспоминании, но тут его пригласили в кают-компанию, где заканчивали оформление отхода, разобраться с пассажиром. Пассажир был франтоватый молодой человек: несмотря на февраль, в шляпе и легком пальто.
- Вы куда? - поинтересовался Охотин.
- Врачом на "Двину", подменять врача иду до конца рейса.
- А кто там врачом?
- Греков, Леня. А вы что, его знаете?
- Не имел возможности. И что тут у вас?
Оформление пассажира не заняло и двух минут, но у Вячеслава Вячеславовича зыбко закололо под сердцем, он рассеянно потрепал по плечу заплаканную Глашу, глянул на провожающих, которых выпроваживали в катер, поблагодарил пограничников, пожал руку старшему, посмотрел, как отвалил от борта катер, как он исчез за сияющими огнями соседа, и тогда Вячеслав Вячеславович зашел в каюту, захватил бинокль, поднялся в рубку и приказал сниматься с якоря.
Этого ждали давно.
Боцман со вторым штурманом побежали на бак, звездочка брашпиля была соединена единым махом, зашумела на палубе поданная для обмыва якорь-цепи вода, защелкали в клюзе литые цепные звенья. Желтые глазки на контрольном табло показывали, что в установку льется ток с трех генераторов, а зеленая лампочка утверждала, что обороты можно менять прямо с мостика. Рулевой пошевелился и доложил, что ходовые огни, компас и рулевое управление проверены. Значит, во всем был порядок.
С минуту Вячеслав Вячеславович разглядывал стоящие на рейде суда, рассчитывая, как выбраться из этого лабиринта, потом в бинокль просмотрел их все, прикинул, какие интервалы между ними, и что за длина у каждого, и как будет проходить снос от начинающегося прилива.
Боцман прозевал длину цени, якорь оторвался от грунта неожиданно, нос "Кустодиева" завалило под ветер, но удалось хорошо и благополучно вывернуться переменными ходами, хотя Вячеслав Вячеславович и не преминул помянуть по трансляции боцманскую невнимательность. Развернулись подходяще, и, приведя судно на курс, Вячеслав Вячеславович успокоился и даже прислушался, как начинает над бортом закипать и поплескивать черная ночная вода. Мурманские огни пошли вдоль по правому борту, назад, и Вячеслав Вячеславович проводил взглядом их движение туда, где они начинали сливаться в сплошное городское зарево, смазанное густым сизым дымом еще не прогретых как следует судовых дизелей.
Это было такое время, которое никогда не станет безразличным. К этому никогда не привыкнешь, сколько бы ни плавал.
Корабль трогается с места, потихоньку набирает скорость, и огни так же тягуче начинают идти назад. Даже можно себе представить, что судно стоит на месте, а это берега с гладью воды начинают бесшумно двигаться навстречу и наматываются, как лента, на земной барабан. В рулевой рубке темно, все светится снаружи: корабли, причальные люстры, огни автомобилей, электросварочные сполохи и окна домов, где тебя ждут, или уже не ждут, или еще только когда-нибудь будут ждать.
Вячеслав Вячеславович попробовал поискать позади, за горбом Зеленого мыса, хотя бы приближенно, тот угол города, где утром так взрывчато захлопнулась за ним дверь, но там в холодном воздухе стояло такое дрожащее зеленоватое зарево, что нельзя было разобрать никаких очертаний, и он вернулся в рубку, потому что справа залив пересекал катерок и нужно было сбавлять ход.
Протянулись громады кораблей, потом помигал подслеповатый огонь Пинагория, и среднее колено залива развернулось на повороте перед ним, как ночной пустынный пустырь, застроенный кое-где по сторонам. В дальнем конце засветились красные огни створа, что рассекал эту площадь пополам и напоминал о правилах уличного движения: идя вдоль створа, нужно было держаться правой стороны, как на порядочном, приличном шоссе, куда бы ты ни шел.
В рубку "Кустодиева" заглянул неутомимый старпом.
- Здесь Артеменко нет? Нигде не найду. Палубную команду из столовой выкуривать пришлось, прилипли к телевизору. Придумали на нашу шею эти фигурные танцы на льду! Нет Артеменко? Вызовите его, пожалуйста, и отправьте к боцману укладывать стрелы. Куда он запропастился?
Впереди, на баке, задраивали трюм, и боцман там аккуратно посвечивал фонариком, чтобы не слепить судоводителей на мостике. В расстворе двуногой мачты слабо белел флагшток, а за ним колебался, отражаясь в воде, низкий гакабортный огонек какого-то судна, которое постепенно настигал "Кустодиев".
Вячеслав Вячеславович вышел на крыло мостика и запрокинул голову. Небо тихо светилось зеленоватым, не затеняющим звезд, полярным сиянием. Свет его, словно кисея, колебался плавно и медленно. Вячеслав Вячеславович успокаивался. Уходили в прошлое и два последних сумасшедших дня, и беготня, и нервотрепка с начальством, и дымный и суетливый, как все мурманские рестораны, "Утес", и даже прошлая неожиданная, словно землетрясение, ночь; только слышал он легкий, похожий на летнюю волну, голос: "…глаза у вас хорошие, правда?.." И то, наверно, это было потому, что судно на ходу вздрагивало и по небу скользили зеленоватые тени… "Радиограмму, пожалуй, дам, - решил Вячеслав Вячеславович, - а до прочего еще целый рейс. Будет время подумать…"
Он облокотился о фальшборт и смотрел на ночной колеблющийся залив.
- Близко к судну подходим, товарищ капитан, - доложил вахтенный штурман, - может, вправо прижаться, здесь берег приглубый.
- Возьмите левее, - возразил Вячеслав Вячеславович, оставаясь на месте. - Так. Еще левее. Ну вот, хорошо. Внимательней на руле! Вот так. Подмораживает к ночи… Вода парить начинает.
Попутное суденышко со светящимися над самой водой иллюминаторами, видимо рейсовый теплоходик, мелькнуло внизу на фоне береговых огней и осталось позади. Стояла тишина, и только вода шумела под бортом. Тишина устанавливалась и в душе, приходило спасительное убеждение, что море все поставит на свои места, что, может быть, вообще не было никакой драмы и только время покажет, так ли это все серьезно: и женщина, и переживания из-за начальства, и вся нервотрепка при отходе…
- Впереди, слева, встречное судно, - доложил впередсмотрящий с бака, - приближается быстро.
- Мы почти на левую сторону перешли, - с тревогой в голосе добавил штурман из затемненной рубки, - створ смещается.
Вячеслав Вячеславович, преодолевая неожиданную лень, оторвался от фальшборта, зашел в рубку и взял бинокль. Белые звезды ходовых огней быстро вырастали над пологим мысом слева, встречное судно приближалось и шло, казалось, поперек залива.
"Высокое судно", - отметил про себя Вячеслав Вячеславович и добавил вслух:
- Это не встречное судно, пересекает залив.
- Куда же оно тут может идти? - спросил штурман.
- А черт его знает. Сбавьте ход до самого малого, лево полборта. Попробуем разойтись правыми бортами.
Едва "Кустодиев" начал уваливаться влево, как Вячеслав Вячеславович понял, что судно, которое шло было на пересечку, поворачивает вправо, прямо на них. Вячеслав Вячеславович сжался: нет, еще далеко, успеем вперед проскочить. А вправо уже не успеть!
- Судно поворачивается на нас! - раздался в динамике крик впередсмотрящего, и затем микрофон у него ударился обо что-то металлическое, и в динамике загремели удаляющиеся шаги.
- Самый полный вперед, еще влево! - тоже заорал Вячеслав Вячеславович. Штурман с треском передвинул рычаг манипулятора на самый полный вперед, присели под нагрузкой дизеля, и пять тысяч тонн кустодиевского металла начали медленно ускорять движение. А встречное судно стремительно вырастало, томительно прорезались в темноте его очертания, и через несколько секунд передний топовый огонь осветил лица всех, кто был в рубке "Кустодиева". Капитан Охотин понял, что еще раз в своей ЖИЗНИ дернул за свободный конец морского узла…
Б) С другой стороны…
05 ч 40 мин - 11 ч 27 мин
Михаил Иванович Строков появился на палубе, когда заканчивали загрузку первого трюма. В домашних черных валенках с галошами и нитрованном полушубке, он деловито заглянул в трюм, на глазок подсчитал объем свободного места, понаблюдал за работой лебедчика, посоветовал спускать площадку к трюму сразу от борта на одном шкентеле, а не вырисовывать в воздухе букву Г, посопел потухшей папироской и отправился назад, к кормовой надстройке. Лебедчик, пока цепляли очередную площадку, посмотрел, как, покашливая, идет в корму капитан. Не спится старику.
На транспортном рефрижераторе "Антокольский" за рейс уже привыкли к тому, что капитан вставал рано, никогда не позже начала шестого. Так Михаил Иванович поднимался два с лишним десятка лет. К утру всегда начинало болеть плечо, и не находилось другого лекарства, как забыться в повседневных хлопотах, а потом, когда он расхаживался, боль в плече исчезала. За эти двадцать лет Михаил Иванович пытался избавиться от ежеутренней боли, вылечить плечо: ездил на курорты, грелся, ходил к гомеопату, прибегал к народным средствам - не помогло. Не помогала и поза, выбранная для сна: в пять часов плечо начинало ныть и дергать, и можно было даже не проверять часы.
Из-за этого еще на "Кустодиеве" на него обиделся старпом, Славка Охотин. Не знал парень, почему капитан является на мостик спозаранку, на утренней старпомовской вахте, думал, что не доверяет, - и обиделся. Потом разобрался, извинялся несколько раз, - хороший был парень, Славка-то.
Михаил Иванович прошел на камбуз, где сонные девушки заваривали утреннее какао, прошелся по коридорам надстройки, сделал выговор артельщику, который бежал из кладовых с горящей сигаретой в руке, потолковал в котельном отделении пару минут с третьим механиком.
"Молодежь, везде молодежь, куда ни кинь. Вон и на "Кустодиеве", поди-ка, один стармех из старой гвардии остался. А начинали как? Все в годах были, тралфлот строили, войну прошли. А ведь все правильно, так и быть должно. Скоро с нас какой прок? На песке нашем пора ихний бетон замешивать… И с чего это я так? Плечо злее обычного болело, что ли?" Михаил Иванович добрался до рулевой рубки и закряхтел, увидев в ней одного четвертого штурмана.
- А старпом где же?
- Ушел бумаги писать. Все нормально, ветра нет, стоим на швартовах как вкопанные. Погрузка с опережением идет. Второй и третий трюма уже полностью забиты.
- Ну ладно, - ответил Михаил Иванович, - а матрос где?
- Внизу на палубе оба работают…
- Ну ладно, - еще раз сказал Михаил Иванович, - как рыбка-то? Партии проверяли? Где второй штурман?
- Выше минус четырнадцати нет ни в одном из ящиков. Заморозили на совесть. Постарались. Второй с ихней технологиней по всем трюмам лазал. Сдают первым сортом.
- По первому-то по первому, надо бы кое-что и по второму, - заметил Михаил Иванович, но дальше в свои думы юного штурмана посвящать не стал. Конечно, за пересортицу мы не отвечаем, каждый ящик вскрывать не будешь, однако лучше бы кое-что заставить их сдать вторым сортом. Рыбку-то еще на берег всю сдавать придется, опять же, значит, всю первым сортом… Нет, запас в этом деле не помешает…
"Антокольский" стоял у борта производственного рефрижератора.