- Причина - важнее некуда. Старпома обожди, он оформит и определит.
- А в Мурманске сегодня будем?
- Дом в Мурманске, что ли?
- А как же!
16 ч 40 мин - 18 ч 35 мин
Перегрузка бочек шла споро, но еще быстрее наступали сумерки, а за ними и ночь. Солнце прокатилось в распадках прибрежных гор, слегка потрогало верхушки корабельных надстроек. Обычный февральский день за шестьдесят девятой параллелью.
Дней таких в жизни Михаила Ивановича было видимо-невидимо, потому что всю почти свою жизнь, начиная с шестнадцати лет, провел Михаил Иванович на Севере, проплавал на Севере, вот только война прошла для него средней полосой и югом, да в последние годы начал он, сначала на больших морозильных траулерах, а потом на рефрижераторах, плавать в Западную Атлантику, Северное море, к берегам Америки, Африки, на Кубу. И только под занавес его долгой морской жизни невиданно открылся ему берег, дальние страны не на карте, а на ощупь, когда стали возить рыбу прямо с промысла за границу или заходили туда пополнять запасы. Каждый такой заход становился для Михаила Ивановича событием, старик помолодел, взялся за английский и теорию мореплавания повторил так, что мог затуркать любого выпускника мореходки, что он иногда и проделывал с удовольствием и ехидцей.
Конечно, такая работа была не то что всю жизнь: Архангельск - море - Архангельск или Мурманск - море - Мурманск, - а занимался этим делом Михаил Иванович с тысяча девятьсот двадцать седьмого года, когда приехал с братом из глубинной Вологодчины на заработки в Мурманск. Уехали они из дому не потому, что плохо жилось, а просто нужны были деньги на раздел братьев и сестер, которых было у Михаила Ивановича восемь человек.
В Мурманске от города было одно название да железная дорога. Сплошной шанхай. Над халупами и оккупационными гофрированными бараками властвовало каменное здание транспортного потребительского общества, ТПО, неподалеку от которого имеется ныне у Михаила Ивановича добротная четырехкомнатная квартира. Рыболовный флот в ту пору тоже больше гудел на бумаге, хотя и шла вниз по дороге кое-какая рыба: семга, сельдь и треска, и требовались - дай бог - толковые рабочие руки.
Брат не выдержал непривычной, на удачу, рыбацкой работы, моря и суматошного города, отбыл обратно в деревню, а Михаил Иванович остался и, начав с ученика салогрея, пенсионный расчет получил с капитанских заработков. Спасибо добрым людям. Заставили кончить школу, а потом он и сам в числе первых, осилил мореходный техникум, и стал работать по судоводительской линии, и начал с третьего помощника на РТ "Акула", и плавал на "Сазане", и на знаменитом "Кирове", и еще на других, - а всего судов у него в биографии было немногим больше десятка: не терпел он перемен, и сам, по доброй воле, с судна не переходил, разве что когда повышали в должности. И пока он плавал, учился и опять плавал, все некогда ему было жениться, и женился он перед самой войной, в отпуске, у себя в деревне, куда заехал по весне помочь брату. Женился на красивой не по себе и неприступной девушке: видать, повезло ему как заезжему, да к тому же еще и моряку. В деревне же его и застала война, и жена два дня не отпускала его на вокзал в город, прятала деньги и документы и валялась у крылечка в ногах. Сначала Михаил Иванович удивлялся, с чего это она, такая ледышка, вдруг взвилась, а на третий день тряхнул ее за душу и сказал:
- Ты меня перед людьми не позорь, я как-никак партийный, и штурман я к тому же!
Тогда она вернула ему документы и деньги, и он отправился в город на вокзал, чтобы добираться до своего траулера в Мурманск.
По дороге дернула его нелегкая зайти за справкой в военкомат, и тут его, как не имевшего звания офицера запаса, поскольку до войны после техникума таких званий не давали, вот тут-то его и мобилизовали и отправили, учли все же образование, на курсы артиллерийских командиров в Уфу. Через год выскочил он оттуда младшим лейтенантом, и отправился на фронт под Старую Руссу, и закончил войну начальником полковой разведки в Будапеште, и очень ему повезло, потому что остался он жив. Только под Шепетовкой, при контузии, тряхнуло так, что он прикусил себе изнутри щеку, и теперь этот рубец начинал чесаться, когда Михаил Иванович волновался. А в Будапеште было по-другому. Светло там было ночью от горящих домов, и, когда Михаил Иванович на рекогносцировке выглянул из-за угла, ударило его в плечо, закрутился он волчком и вспомнил себя уже в санбате. И снова ему повезло, потому что осколок прошел навылет, кое-что зацепил, но кости и мускулы остались целы. Но и боль осталась. Каждое утро, изо дня в день, плечо начинало ныть в пять утра, потому что ранило его в пять утра.
Демобилизовался он в сорок шестом, забрал жену с дочкой и двинул в Мурманск и начал свою морскую жизнь сызнова, пойдя штурманом к старику Копытову.
Рыбки наловился он вволюшку, пока не перебрался на плавбазу, а затем на транспортный рефрижератор, так что всю рыбную индустрию знал Михаил Иванович назубок - от трального буя до холодильников рыбокомбината. У многих ума набирался - начиная с великих рыбацких капитанов Демидова, Копытова и Стрельбицкого, многим и сам отдавал, что за душой имел, но больше всех привязался он на старости лет, под пенсию, к своему старпому Славке Охотину, просто диву даться можно, так любил парня, что даже в зятья себе не прочил, не звал. Наверно, под старость у многих в работе так бывает: хочется оставить при деле кого-то вместо себя, свое передать, словно бы самому не совсем из дела уйти.
Славка Охотин пришел на "Кустодиев", отплавав после мореходки восемь лет против строковских сорока. Было с чего покипятиться поначалу, это уже потом потихоньку-помаленьку, и не без помощи, как говорится, партийной организации, все притерлось, сошлифовалось и замком сомкнулось.
Но чем Славка сразу взял, так это тем, что очень уж искренне к работе относился да всякую тонкость в деле старался постигнуть сам. Так до конца и не приучился небрыкливо советы Михаила Ивановича слушать.
Однако за прощальной чаркой, сдавая пароход Славке, Михаил Иванович не удержался:
- Все ж таки, Слава, тебе матереть пораньше надо. Смотри-ко, время нас обгоняет, кругом индустрия, толковые ребята нарасхват. А флот как растет! Если дело так дальше пойдет, а оно так и запланировано, то вы скоро в двадцать пять лет капитанами дай бог на каких кораблях будете! Тут нутряного таланту мало, институтским познанием в мореходной астрономии не отделаешься. Нужно руку на жизни набить, вот в чем дело, сынок. Так что ты детские сопли поскорей подбирай. Капитаном быть не просто.
- Опять - последняя инстанция перед богом?
- Это точно сказано, голуба. Но ведь это одна сторона. А другая - то, что ты судном должен хозяйствовать не хуже, чем председатель Совета Министров - государством. У тебя только масштабы помельче да министров поменьше, понял? Ай, не просто быть капитаном…
"…Интересно, как-то он там, Славка, управляется? Говорят, неплохо, третья премия за ними, а все же самому интересно… - думал Михаил Иванович, сидя за письменным столом в кресле, в валенках ноги отогревая и ожидаючи радиста, который позвонил и сказал, что сей миг принесет важную радиограмму. - Жаль, что не встретились в порту, и опять, наверно, разойдемся… Если он на лето в отпуск пойдет, обязательно пойду ему на подмену…"
Зашел в каюту радист, отдал радиограмму:
- Это из управления. Пора веревки отвязывать, Михаил Иванович, так выходит?
- Им легче, - покряхтел Михаил Иванович, - все распланировали, море, правда, забыли… Это каким же ходом мне лететь надо будет, чтобы к сроку успеть?
- Полным, Михаил Иванович, - засмеялся радист.
- То-то и оно. Вишь ты, в ноль часов и не позже у южных причалов быть надлежит. Вагоны, вишь ты, уже простаивают. Чего же вы мне эту селедку в бочках подсунули? Какие штрафы железная дорога дерет, это я давно знаю. Что им, разгружать больше некого?..
18 ч 40 мин - 21 ч 10 мин
От "Арктики" отошли удачно: помогло течение. Как только отдали швартовы, суда отбросило друг от друга.
Михаил Иванович не раздумывал, идти ли в порт вокруг острова или кратчайшим путем через узкий Кильдинский пролив, по-местному - Кильдинскую салму: времени было в обрез. Выбран был пролив, и выбран был не экономичный, но самый быстрый режим хода: на гребной двигатель работали все четыре электрогенератора.
К самому узкому месту пролива, к светлому песчаному мысу Пригонный, следовали малым ходом: прямо почти на дороге лежал круглый, словно каравай, каменистый островок Малый Кильдин, и нужно было делать крутой поворот сначала вправо, а потом влево, в обход камня.
Уже темнело, только слабый свет разливался с чистого морозного неба и заснеженных берегов. Мигал впереди огонек на Малом Кильдине и справа - над самой водой, на Пригонном. Серый свет и снег скрадывали расстояние, вода и берега нереально повисли вокруг "Антокольского", и Михаил Иванович приказал включить радиолокатор, перестав доверять оценке мира на глаз, - слишком что-то все вокруг выглядело зыбким, хотя Михаил Иванович и проходил этим самым проливом за свою жизнь, может быть, сотню раз.
Поравнялись с огоньком на мысе Пригонный, и Михаил Иванович скомандовал положить руля право на борт. "Антокольский" пошел за рулем, кренясь налево, и вдруг лег на борт так, что на грузовую палубу стала заплескиваться вода. Что-то с треском поехало к борту под полубаком, с грохотом посыпались со стола в штурманской прокладочные инструменты, упал и покатился по рубке мегафон.
- Одерживай! Одерживай! - заспешил Михаил Иванович, но рулевой уже и без того инстинктивно стал отводить руль. - Одерживай и давай потихонечку влево, только потихонечку.
Судно продолжало лежать на левом борту, и Михаил Иванович боялся, как бы оно на новом повороте не перекинулось резко на другой борт. А тут еще из центрального поста, из машины, спросили:
- Как там, переворачиваться не собираемся? - Вахтенный механик пытался шутить, но слышно было, что ему не до юмора.
Ужо несколько минут шли прямым курсом на выход, но "Антокольский" все так же лежал на борту и едва-едва заметно распрямлялся. Помощник, тихо ругаясь, выуживал по углам штурманской циркули, карандаши.
- Ну и остойчивость, - сказал Михаил Иванович, чтобы успокоить всех, кто был в рубке, - по расчетам, нормально, а на глаз - некрасиво, судно слишком высокое…
И дальше, для себя, он додумал до конца: остойчивость неважная, в море с такой выходить нельзя.
Наконец "Антокольский" стал прямо. Михаил Иванович дал полный ход и молвил в темноту для вахтенного помощника:
- Вот что, повороты плавно делать будем, не то кого-нибудь кондрашка хватит. Команда наших умных расчетов не знает. Впередсмотрящего оставь на месте да поинтересуйся, что там на баке трещало.
- Пустяки тут, - ответил с бака боцман Семеныч, - несколько ящиков с консервами помяло. Сейчас все перекрепим еще разок.
- Бочки тоже проверь. Кстати, проход на бак есть какой-нибудь?
- Проход поверху, отличный, как по тротуару, да…
- Ну, проверь там все. С полчаса морем идти придется…
Море было тихим необычно для зимы. Мелкая волнишка отскакивала от борта, и чуть доходила до устья Кольского залива откуда-то издалека пологая, невысокая, нечувствительная для "Антокольского" зыбь.
В темный Кольский залив, обставленный шатрами отсветов над городками и поселками, повернули аккуратно, так что внизу, наверно, никто и не заметил поворота.
Михаил Иванович узнавал здесь каждый островок, каждый мысок, каждый заливчик, каждую губу. Он не брался ни разу подсчитывать, сколько же он проходил этим заливом, но и то, если взять хотя бы пять рейсов в год, туда и обратно - десять раз, итого все равно с двадцать седьмого года набиралось раз около четырехсот, а на самом деле было и того больше.
Михаил Иванович помнил залив еще таким, когда огней на нем было - раз, два и обчелся и не было в помине всех нынешних поселков, городков и городов, причалов, заводов, доков - всего того, что превращает скалистую холодную землю в обжитые берега большого морского порта.
Михаил Иванович не ломал над этим голову, он только иногда удивлялся, как же неправдоподобно быстро здесь все изменилось и при этом еще того быстрее прошла его собственная жизнь, словно вчера он шел от осклизлого деревянного причала на осклизлой деревянной шняке по треску, а сегодня возвращается в порт на могучем дизель-электроходе и у бетонных южных причалов ждут его беленькие рефрижераторные вагоны…
Он посмотрел на светящийся циферблат часов и понял, что с таким ходом они ко времени должны успеть, если даже учесть волокиту с прибытием буксиров в лоцмана, швартовку и оформление документов.
- На Тювагубский створ скоро ложиться, Брандвахту проходим, - доложил вахтенный штурман.
- Чую, голуба. Вызови-ка на мостик Митрохина, пусть на руле постоит, тесно скоро будет, а времени нам терять никак нельзя. Уж ты не обижайся, - добавил он, обратившись к рулевому, - пошли-ка вправо потихоньку.
Привели в корму белые огни Тювагубского створа, и Михаил Иванович на миг призадумался, споткнулся во времени. По правилам порта… пора было бы уменьшить ход, и Михаил Иванович так бы и сделал в другое время, но тут впереди брезжил простой вагонов, потому что при опоздании подойти к причалу можно будет только на следующей полной воде, через двенадцать часов, на подходе там такие наносы песка из Туломы, что на малой воде не подойти никак.
Михаил Иванович закряхтел: уж очень ему стало неуютно. Приходится бежать по заливу с этакой скоростью в нарушение всех правил, а иначе с начальством объясняться придется: что же ты, скажут, старый, не справляешься? Может, конечно, и не скажут, но про себя подумают. А если даже и не подумают, то все равно нехорошо: вернулся с пенсии, первый рейс, а тут сразу - простой вагонов, и по чьей, спрашивается, вине?..
Правда, встречных судов нет, вообще сейчас по заливу движение небольшое… К тому же заступил на руль Митрохин, а лучше его рулевого не придумаешь.
Михаил Иванович успокоился.
- Ну что, Митрохин, уже ботинки почистил?
- А как же, Михаил Иваныч, в первых рядах рвануть хочу. Вот Соня обрадуется…
- Ты, сынок, пока на руле повнимательней будь, до Сони еще добраться надо.
- Не беспокойтесь, Михаил Иваныч, как по ниточке проведу. Скорость хорошая, только кустики мелькают. Рулем шевелить не нужно. Ну замолк я…
Митрохин и на самом деле замолк, сосредоточился на руле, и Михаилу Ивановичу стало свободнее под сердцем. Но, когда проходили Североморский плёс с россыпью девиационных знаков, Михаил Иванович услышал в трансляции разговор, болтовню, перемежаемую смешками. Впередсмотрящий забавляется, что ли?
- Эй, на баке, на связь! Это ты там, голуба, языком треплешь? Кто там еще?
- Я… Доктору отвечал, с "Двины". Он думал, что мы уже к Мурманску подходим, а это ведь Североморск.
- Ты вот что: доктор, если ему нравится, пусть на города глазеет, а ты от дела не отвлекайся!
- Есть.
За бортом стало светло, как на вечерней улице. Слева перемещался Североморск, впереди, справа, где двигалось несколько бледных огоньков, за черной грядой сопок висело обширное зарево мурманских огней.
- Поворачивать надо, приближаемся к Великому, - снова доложил пунктуальный штурман.
Михаил Иванович покосился на него, но сказал:
- Право помалу, Митрохин, здорово не спеши, иначе пароход набок завалишь… Сынок, дай-ка бинокль… Что это за огни у Чалм-Пушки? Ага. Один другого обгоняет. На выход идут. Так, Митрохин, так, пусть и катится…
- Впереди нас суда, - доложил впередсмотрящий.
- Ну и доклад, - чертыхнулся Михаил Иванович. - Как там створ, посмотри, голуба. Добавь еще вправо, Митрохин, как бы створ не проскочить…
- Встречное судно поворачивает!
- Мы на створе!
Оба этих доклада ошеломили Михаила Ивановича.
- Он что, с ума сошел, что ему на нашей стороне делать? Дай ему одни гудочек! Еще вправо, Митрохин! Ай, поросенок, он ведь еще лево берет! Лево на борт! Митрохин! Малый ход! Поживее! Как же так? Полный, полный назад! Судно вправо не пускай, Митрохин!
- Судно прибли… - фальцетом закричал с бака впередсмотрящий, и потом стало видно, как метнулись на баке в стороны две фигуры…
Встречное судно ускользало вправо и росло на глазах, приобретая необычно знакомые для Михаила Ивановича очертания. Мягко светились бортовые огни его надстроек. Михаил Иванович, обвисая на откинутой до предела на-зад рукоятке манипулятора и чувствуя, как нестерпимо зачесалась изнутри щека, уже надеялся, что нос "Антокольского" скользнет мимо встречного судна, когда впереди со свистом вырвались красные и голубые искры…
В) Заключение
Когда Вячеслав Вячеславович Охотин понял, что еще раз в своей жизни развязал морской узел, было уже поздно. Со свистом вырвались искры из-под борта, раздался грохот, и всех, кто был в рубке, сшибло с ног.
Низкий форштевень тяжело груженного "Антокольского" врезался в надстройку, и на нем тоже все попадали, кто был на ногах, а некоторых выкинуло из коек. Форштевень ломался сам и ломал по пути переборки, обшивку борта, хрустящие скорлупки кают, оборудование и людей, в то время как машина "Антокольского" работала полным ходом назад. Взорвались газы в покрасочной кладовой, взрывом одну часть обшивки выкинуло внутрь "Кустодиева", другую - назад, в надстройке. Начался пожар, но тут же вся кладовая красок была смята, и пожар потух. Пробив еще несколько палуб и переборок, "Антокольский" остановился. Его форштевень распахал в борту "Кустодиева" дыру размером с ворота хорошего дока. Под тяжестью принятой воды "Кустодиев" осел на корму, подмял под себя "Антокольского" и рваными краями надстройки намертво зацепился за устройства на баке таранившего его судна.
На обоих судах сыграли аварийную тревогу, но делать было уже нечего: все, что можно было затопить, было затоплено; все, что можно было разрушить, было разрушено; и осталось только доложить о случившемся и попытаться вытащить из перекореженного железа оставшихся в живых людей.
На "Антокольском" никто не пострадал, синяки и ссадины не в счет. На "Кустодиеве" краем разорванной палубы разрезало матроса третьего класса Артеменко, который в каюте у зеркала отмачивал растворителем покрашенные под брюнета бакенбарды. Он бы остался жив, если бы упал, но его задержала раковина умывальника. От матроса Симонова, утром стоявшего на вахте у трапа, нашли не все части тела. Кроме того, в лист продольной переборки в три ряда закатало новенькую буфетчицу Машу Шидловскую. Ее вырезали автогеном уже на заводе. Она была невредима, но сошла с ума.
Когда уже подходили спасательные буксиры, Михаил Иванович, подламываясь на одеревенелых ногах, подошел, никого не стесняясь, к микрофону УКВ.
- Это ведь ты, Слава? Как же так, сынок? Кто же тебя учил так, по левой стороне, плавать? Как же ты?..
- Простите меня, Михаил Иваныч… Слишком быстро вы шли.
- Под суд мы с тобой, Слава, пойдем. Я-то старый, а вот ты как же? Сколько людей-то?
- Трех человек нет. Кричит кто-то там страшно, буфетчица, кажется. Было бы больше, да все танцы на льду смотрели в столовой… Нельзя так, Михаил Иваныч…
- Я-то старый, - повторил Михаил Иванович, - а вот ты теперь как же?..
1969