- Извини за вторжение, Тимоша, вот зашел перекурить.
- Как там дела, Кирсаныч? Американец не беспокоил?
- Недавно подходил совсем близко, я боялся, как бы его к нам не присосало, метрах в двадцати шел. Спрашивал - куда идем. Третий испугался, думал - швартуется.
- Что ответили?
- Капитан молодец, нашелся: по заданию, говорит, а вы куда? Силы духа ему не занимать…
- Договорился бы ты с ним, Кирсаныч. Что вы оба, право?
- Дело в принципе, ты ж знаешь. Нельзя в наше время быть, как Чапай, впереди на лихом коне. Командиру цивилизованность больше всех нужна. Впрочем, и Василий-то Иванович не так, наверно, уж воевал, как о том говорится. Ну вот что, скажи ты мне, капитан при отходе, когда заело, вместо Кухтина швартов отдавать с мостика бегал? Валерка Строганчиков рядом стоял, ухмылялся. Порыв? Пример? Неумение командовать. Лучше бы он меня раздолбал или послал, мое ведь дело.
- А чего ж ты стоял, бежал бы!
- Спешки и аварии не было. Пусть бы матрос помучился, быстрее научился бы, боцман к тому же рядом был. Это мелочь, но ведь и крупнее много кой-чего есть. За то, за это хватаемся, системы нет, люди к четкой организации не приучены. На аврале сегодня хорошо работали, так нельзя ведь все время авралом! И так уж мы злоупотребляем энтузиазмом людей, а потом на этом в героях ходим.
- Так ведь и ты тоже, Кирсаныч!
- Вот-вот, и я. А как же! А героизм нельзя растить на промахах, как шампиньоны на навозе. Исполнительность, система нужна, вот в чем культура производства. А мы все на моральный дух упираем, на личное обаяние. Не из уважения ко мне мои матросы должны дело честно делать, а из уважения к себе!
- Сказал бы все ему, Кирсаныч!
- Говорил. Да ведь такие натуры, когда им говоришь, все в зависимости от тона принимают.
- Да, но и ты во многом не прав, Кирсаныч.
- Может, и так, а теперь уже по-другому не могу.
- Нельзя же так сухо к людям подходить. Вероятно, нужно и попроще.
- Иная простота хуже воровства. Если ты выше, так и других до себя подтягивай, нечего до их уровня опускаться. На черта нам высшее образование, если мы хваткой, интуицией, наитием каким-то да авралами все брать будем!.. Как в плохом колхозе! С людьми-то как говорит: "Вася, сделай так… Петя, вот что…"
- Ну, Петю на судне все Петей зовут.
- А капитан своего предсудкома должен Петром Семеновичем звать!
- Плаваем же и планы выполняем не хуже других.
- Многие так плавали. Некультурно работаем, авосей много допускаем. И это на грани атомной войны! Сейчас, особенно сейчас, нам вот как дисциплина для каждого нужна!
- Тут нужно, чтоб каждый сам по себе, сознательно, ответственность чувствовал!
- И это. Ну ладно, Тимоша, а то мы с тобой доспорим до ручки.
- Уже доспорили, - Тимофей Тимофеевич замолчал, складывая полотенце.
Они со старпомом были однокашники. В один год выпускались из мореходки и долго после этого не виделись. Морская судьба свела их снова на "Балхаше", куда Александр Кирсаныч получил назначение старпомом, хотя Тимофей Тимофеевич с самой приемки танкера плавал вторым штурманом и мог бы претендовать… Однако назначение Александра Кирсаныча не внесло сложности в их отношения; Тимофей Тимофеич, пожалуй, даже в глубине души остался доволен таким положением вещей, потому что старпомовская должность никак не дала бы ему столько времени для самообразования. Правда, в порту он тоже крутился волчком, но зато в море…
- Да, обстановочка, судя по всему, серьезная, Кирсаныч. Знаешь, если не говорить об общем, о том, что всем одинаково больно терять, мне лично больше всего Танюшу и библиотеку жалко. Я ведь еще и трети купленных книг не прочитал. Она все смеется, все, говорит, прочитаешь, если бухгалтером станешь или когда по старости на пенсию пойдешь… И все ж я не верю, чтобы такая культура, как у нас на Земле, дала бы сама себе погибнуть. На это у меня надежда!
- На немецкую культуру тоже надеялись, Тимоша, а немцы крематории строили.
- Другие масштабы были. Ведь человечество - не скорпион, чтоб само себя умертвить. Ты ведь на Кубе был, Кирсаныч, там ведь тоже наши. Значит, на провокации не поддадутся.
- Жемчужина страна. Сложно там. Мы, когда в Гаване стояли, на второе утро чуть ли не у трапа убитого нашли, ножом сзади в шею. А ночью стрельба была. Взорвать нефтесклад хотели, что ли…
- А я все-таки верю, что все нормально будет.
- В это все верят или почти что все… Стоп, давай-ка пошли, а то на вахту не успеешь.
14
Наконец-то, после обеда, старпом добрался до своей каюты. Он задернул зеленые шторки на раскрытых окнах, включил вентилятор и лег под его струю на койку. Каюту заполнил колышащийся зеленоватый сумрак, и от этого казалось прохладнее, хотя термометр на ходовом мостике показывал плюс тридцать один.
Плохо, конечно, что он не смог во всем найти с капитаном общий язык. Но как его было найти? Александр Кирсаныч считал для себя честью назначение на "Балхаш", новый двухвинтовой танкер с ледовым форштевнем и скоростью в пятнадцать узлов. Еще бы! Ведь это была новинка судостроения, кому из моряков не лестно плавать на таком судне? Однако в первые же дни, когда он пришел на судно, ему бросилась в глаза простота взаимоотношений и всего стиля жизни на "Балхаше". Затем, вникнув глубже, он понял, что это не простота, а примитивность.
Старпому вдруг вспомнился один разговор в кают-компании, когда они выдавали топливо рыболовным траулерам к северо-востоку от Ньюфаундленда. Вспомнили о недавней аварии с неким теплоходом, который в тумане выскочил на камни в Кольском заливе. При разборе этой аварии, как и многих подобных ей, обнаружилось стечение многих случайных обстоятельств и нелепостей, избежать которых, по мнению старпома, можно было только при четко налаженной судовой организации - и никак иначе. Старпом не вступал в спор; он смотрел в иллюминаторное окно, слегка примороженное по краям. На море стояла мертвая зыбь, однако волны еще довольно круто вздымали свою матово-голубую поверхность. У горизонта с двух сторон светились на низком солнце иссиня-зеленые айсберги. На бортовых леерах посверкивал иней. Спорить не хотелось. И все-таки он не выдержал. Вспомнив, что и они на "Балхаше" ходили полным ходом в тумане, в узкости, без вахты у якорей, он сказал:
- Что бы там ни было, но якоря при плавании в узкости должны быть на товсь!
Капитан насмешливо возразил:
- В узкости на товсь должна быть голова на плечах, Александр Кирсанович.
- А без головы на плечах выше палубы камбуза вообще делать нечего.
Капитан вспыхнул, но сразу не нашелся, что ответить. Наступило замешательство. Помполит Вольтер Иванович Рыло́в беспокойно переводил взгляд с одного на другого: кто же прав? Потом толстяк третий механик Евгений Иннокентьевич Ханов пробурчал:
- Зазнаётесь, старпом, - и, грузно пыхтя, выбрался из-за стола.
Капитан, наконец, ответил:
- Я языком так ловко не умею, как старпом. Нужно быть уверенным в себе и уметь руководить, и в этом все дело!
Старпом не ответил. Судно он представлял комплексом взаимодействующих элементов: идеи, воплощенной в проект, механизмов, людей и снабжения. Необходимо было добиваться наибольшего совершенства этих элементов и их наиболее четкого взаимодействия. Этого требовала сама всеобъемлющая стихия Мирового океана и даже ее любая маленькая частица в виде, скажем, Азовского моря или даже Кольского залива. Когда старпом стоял на вахте, вел судно или управлял им, он всегда ощущал себя неотделимым от судна, он стоял выше судна, но он был и его частью. Романтика мореплавания была проникнута духом физики, а качающиеся палубы кораблей поддерживали ее со всей основательностью и точностью законов высшей математики…
А может быть, он все усложнял, тогда как нужно было добиваться предельной простоты поступков и желаний? Может быть, нужно освобождаться от всех сложностей, ведь они в большинстве своем являются всего лишь защитными предосторожностями от всякого рода неудач, невыгодных мнений или просто ЧП - чрезвычайных происшествий? Но как быть простым в такое сложное время, занимаясь такой сложной деятельностью, как мореплавание на современном судне? Но ведь мог же капитан быть простым, умел же он низводить сложности судовождения до предельной простоты.
Старпому претила такая простота, он знал, что все развивается от простого к сложному…
И все-таки нужно было бы вздремнуть…
15
Но сегодня днем ему вряд ли суждено было поспать. Едва Александр Кирсаныч, успокоясь, приготовился заснуть, по переборке за раскрытой дверью постучали.
- Можно? - послышался голос боцмана.
- Заходите, Иван Николаич, заходите. Ну что, слушаю вас, да присядьте же.
Боцман переминался у входа. На нем был все тот же комбинезон с наплечными кожаными лямками, надетый на чистую голубую рубашку. Боцман повесил свою кепочку на крючок у входа, отогнул угол чехла на диване и сел.
- Что случилось, старина? - мягче спросил старпом, садясь на койке. Иван Николаич молчал, опершись локтями о колени, затем достал кожаный свои портсигар, сунул в рот папироску "Север", но не закурил.
- Дверь закройте, Иван Николаич, чтоб сквозняка не было, да курите вот у раковины, как исключение.
Боцман раздумывал.
Старпом поднялся, мягко закрыл дверь, потом достал зажигалку из стола и дал прикурить боцману.
- Вишь какое дело вышло, только хочу тебя по правде спросить, Саня. Врать не будешь? Не обижайся. Я вот рубаху чистую надел…
- Зря это, Иван Николаич, рановато.
- Да нет, меня сейчас тут вот как жмет, - тяжело расчленяя фразу, проговорил Иван Николаич и, ткнув кулаком в левую лямку, посмотрел на старпома. Тот сидел на койке, тоже локти на коленях, ждал, легонько потряхивая зажигалку. Молчал. - Помнишь, когда вы у нас на "Серпухове" после второго, кажись, курса, на практике были, я тебя со своей теткой Лелькой знакомил?
- Да я ж с Еленой Прохоровной нынче в Мурманске встречался, когда заходили, боцман.
- Да и верно. Так вот: не хочу помирать перед ней грешным.
- Ну с чего ты помирать собрался, Иван Николаич?
- Уговаривать будешь? А я три войны пережил, не верю я, что это все добром кончится. Только я тебя прошу, говори мне по правде, как быть?
- Да что быть?
- Сейчас телеграмму Вальке снес. Говорит, вряд ли передать удастся. Написал: прости, Лелька, в чем виноватый, так и так. Помполит прочитал, говорит, обращение другое надо сделать, да и вообще, мол, нельзя такие радиограммы сейчас подавать в этот, как его, в эфир. Вот я и думаю, мне-то в любом случае не выжить - сердце жмет вот как! - а ты, может, еще и увидишь ее, расскажешь, что и как.
- Слово. Только оба мы еще все увидим.
- Тебе лет-то двадцать пять, Кирсаныч?
- Двадцать шесть, Иван Николаич.
- И моему Витьке двадцать пять, родиться у него кто-то вот-вот должен, а Витька тоже в самом пекле со своими ракетами, будь они… Вот так сразу от нас третье колено и останется…
- Брось, боцман!
- Будет брось, когда с жизнью врозь… Так вот, Саня, хошь верь, хошь не верь, когда "Балхаш" в Ленинграде принимали, схлестнулся я с одной… И что на меня на старости лет нашло, и сам не пойму, рыбкой ведь ее называл. Мне-то полста два, а ей годов на семь меньше будет. В плавание провожала, письма ей писал… Смеяться б надо, и плакать впору. Все к себе звала, в Ленинград, жить. В завтот год написал: все, отрубаю концы от тебя, к чему на старости лет стыдобышку разводить? В отпуску дело было, дома. Почтальонша, стерва, возьми это письмо да тетке Лельке и принеси, а у нее ведь сердце тоже не ахти…
Боцман углом рта выдул клубочек дыма, махнул рукой:
- Ладно, обошлось все, рассказал ей по правде, да и письмо само за себя сказало. А нынче, в канун отхода, решил ей часы золотые купить с браслетом. Деньги, что за чистку танков получили, зажал втихую, думал тетке Лельке сюрприз сделать. И сделал. Как в Мурманск завернули после Севморпути, она приехала на денек. Раньше-то часто не ездила… Она мне, когда под бункер перешвартовывались, костюм гладила, а часики-то эти из кармана бряк на стол! Вот те и сюрприз. Уж как я ни доказывал, как отрубила - и все тут, что каменная стала. Только что и сказала: "Я тебе всю жизнь верила, потому и сама верной была, мало ли за мной по портам ухаживали, а я ведь всю жизнь тебе положила, эх ты, белый ведь весь, и волос вон, смотри, не осталось!" Вот так и подосвиданькались.
- А я не заметил ничего. Правда, вы-то, Иван Николаич, не в себе были, а Елена Прохоровна, та вроде бы нормальная была.
- Да разве она не знает, как моряков в плавание провожать надо? За тридцать-то лет научилась… Вишь, Кирсаныч, какие дела.
- Да, дела не очень. Телеграмму на берег вам, Иван Николаич, обязательно пробить нужно, это я посодействую. Ну, а домой придем, разберетесь, все нормально будет, я так думаю.
- Утешительно говоришь, Александр Кирсаныч, да только сам ты неспокоен. Блокада ведь на Кубе-то?
- Блокада.
- Одно слово-то какое страшное. Смотрят, смотрят они на нас, возьмут да и утопят. Как-никак, бензин в трех танках везем!
- Они про бензин не знают.
- А я вот сегодня сурмином надстройку крашу, а сам думаю: хорошо хоть, что сурмин не горит. Как-то в те войны и то мне спокойней было. А сейчас… У меня Витька рассказывал, что это за штука.
- Если по правде, как вы говорите, Иван Николаич, то у многих сейчас на душе неспокойно. Только нам с вами раскисать нельзя, на нас матросы смотрят.
- А их-то и жалко. Молодые, что телята, многие и думать-то еще не умеют, помогать надо. Войны и вовсе не видели, только что от сиськи.
- Да я еще и сам молодой, а, Иван Николаич? А вот с Лилей я тоже плохо прощался, а Вовка спал, понимаешь. Так и ушел.
- Чего же так-то?
- Не хочет она, чтобы я плавал. Ждать трудно.
- Красивая она у тебя, Кирсаныч. Для морячки это худо. Да. Если нынче не разойдетесь, то всю жизнь ждать будет.
- Бывали случаи, когда и посреди жизни жены своих моряков бросали, особенно вот красивые.
- А ты не суди так. На ее место сядь, тогда и суди. Ты - посреди моря, она - посреди людей. Думаешь, лучше тебя нет?
- Я вот что думаю, хотя ей об этом никогда не говорил: лучше было бы мне не плавать, а если плавать - то ее не встретить, а если плавать и встретить - то не жениться.
- Здорово придумал. Оно, конечно, так спокойнее. Однако, по ней судя, должна она тебя ждать, такие всегда ждут.
- Теперь вы успокоительно говорите, Иван Николаич, - улыбнулся старпом.
- А что ж? Ну, спасибо за курево, дай-ка я папироску под кран суну… Александр Кирсаныч, покраску проверять не пойдете ли?
- Сейчас штанцы натяну - и пойдем, боцман.
16
Палуба встретила их ослепительным воздухом, запахом свежей краски и ревом самолетных моторов, забивающим плеск и шорох волн за бортом. "Нептун", круто заваливаясь на крыло, огибал танкер с носа на корму. Делал он это легко, свободно и даже с какой-то грацией.
- Верткая птичка. И звезды на нем белые. Какие же это звезды? - размышлял боцман, задрав голову.
В обед Иван Николаевич, оказывается, побрился, и от этого лицо его посвежело, хотя синеватые мешки под глазами и выдавали его возраст, а еще больше - беспокойство и усталость.
- Да, самолет неплох, - подтвердил старпом. "Нептун" описывал окружность, диаметр которой почти равнялся длине судна. - Верткая птичка.
Даже простым глазом с палубы было видно, что дверь в фюзеляже между белой звездой и надписью "NAVY" была открыта и оттуда кто-то фотографировал "Балхаш".
- И не надоело им! - чертыхнулся боцман. - Ну точь-в-точь как слепень в сенокос вьюрит! Чтоб этот фотограф вывалился оттуда.
Сделав с десяток кругов над "Балхашом", "Нептун" быстро затерялся на западе, среди далеких белесых облаков.
Боцман и старпом отправились проверять качество покраски.
Шагая по палубам и трапам, Александр Кирсаныч механически говорил боцману, что нужно доделать, что взять на учет, а сам все повторял про себя боцманские слова: "Как слепень в сенокос вьюрит, как слепень в сенокос, как слепень в сенокос вьюрит…".
Как давно он сам не был на сенокосе! Года четыре он, наверно, не вдыхал запаха сохнущей травы, не красил себе губы горькими ольховыми ветками и не отмахивался от слепней. Его далекая родина там, между Москвой и Ленинградом, сейчас роняла последние листья с деревьев на молоденький ледок первых заморозочиых луж, а его отец, Кирсан Петрович Назаров, бывший кузнец, председатель колхоза, секретарь райкома, а нынче - просто служащий заготконторы, уже давно, наверное, вытащил с озера лодку и уложил ее, перевернутую, на голяшковые сплавные бревна - на зиму.
У старпома даже чуть защемило сердце. Черт возьми! Он ведь годами не видел средней России, и напоминала о ней только репродукция с шишкинских "Травок", висевшая в каюте. Но их Родина жила на "Балхаше" не только в репродукциях. В экипаже, в молодых ребятах, одетых в основном элегантно, по-заграничному, она проявлялась то словцом, какое услышишь лишь в деревнях, то слишком уж широким "о" в разговоре, то, как у "наследного принца палубы" Валерки Строганчикова, - чисто русским деловитым и усмешливым озорством, - а уж Валерка-то во всем держал марку "на уровне века". Но чаще других напоминал, если только об этом нужно было напоминать, о России впередсмотрящий его вахты Костя Шмуров. Видя его широкий нос и веснушчатое лицо и всю его слегка угловатую, по-крестьянски ладную фигуру, старпом сразу начинал чувствовать себя где-то там, за семью чащобами, в краях новгородских и владимирских…
И тут старпом поймал себя на том, что, пожалуй, появилась у него этакая неотчетливость в мыслях: разве эти ребята не плыли сейчас как ни в чем не бывало на стальной махине, набитой современной техникой и разными там электронавигационными приборами, в двух сотнях миль от побережья Соединенных Штатов, и разве они не делали это так, словно всю жизнь только тем и занимались? Мало того, они делали это так, словно всю жизнь этим же занимались и их отцы, и их деды. Вот тот же Костя Жмуров…
Костя сидел позади дымовой трубы на стеллаже с пожарными ведрами, сцепив ладони на одном колене, и смотрел на американский сторожевик.
- Матрос ты или кто? - обратился к нему боцман. - Матрос? Дак чего же ты сидишь на стеллаже, который только что выкрашен? Мне твоих штанов не жалко, мне стеллажа жалко.
Костя вскочил под общий хохот.
- Ну, чего смотришь на меня? Иди бери краску в малярке да подкрашивай стеллаж снова. Погоди! У меня в каюте под умывальником растворитель стоит, брюки почисть! Ты чего чумной такой сегодня?
Костя, краснея в улыбаясь, отправился вниз.
- Стоп. А тут что такое? Что это за мазня? - спросил вдруг старпом с кормовой рубки. - Боцман, кто тут белила разлил?
Матросы, работавшие на кормовом ботдеке, молчали. Только Филипп Лавченко мрачно сказал:
- Баловством занимаются. Добалуются, гляди.
- Какое баловство? Боцман, пусть палубной краски принесут… Э, нет, погоди, Иван Николаич, я на это художество свыше гляну.
Матросы откровенно захохотали, а Валерка Строганчиков спросил старпома:
- Думаете, сверху понятнее?