- Окопы Сталинграда не напоминает, Вольтер Иванович?
Помполит остановился. Глаза его отчетливо и обрадованно блеснули за стеклами очков:
- А вы знаете, безусловно, что-то такое похожее есть. Только не так воет…
9
Последним объектом, который посещался старпомом при ежедневных обходах судна, был камбуз.
Старпом каждый раз оттягивал этот момент. Предстояло самое неприятное из всех старпомовских дел: говорить с поварихой, утрясать накопившиеся за день мелкие женские обиды, делать замечания касательно засаленной куртки… Все это было бы ничего, но на "Балхаше" доступ к капитану имели все и в неограниченном количестве, некоторые этим пользовались, а потому, как уже дважды обнаруживал Александр Кирсаныч, с ним спорные вопросы выясняли только для того, чтобы "завести" его самого, тогда как уже все давно было обговорено с капитаном.
Сегодня уже на подходе к камбузу, в коридоре, старпом услышал грохот посуды, затем плеск и шипение. Из двери камбуза потянуло дымком. Послышались ругательства.
"Ого, на дисканте работает! Значит, Зина опять не в духах", - определил старпом.
Зина, старший повар, была примечательным человеком на судне. Она являлась незаменимым судовым активистом, непременным членом судовых комитетов всех созывов, членом редколлегий и т. д. Высокое общественное положение ей обеспечивала ее должность: не поешь - не поработаешь. Кухарила она, когда хотела, хорошо, и команда была довольна. Сам капитан, Петр Сергеевич, любил с нею советоваться. Правда, иногда, и довольно часто, на Зину находила хандра. Тогда она начинала, по определению Валерки Строганчикова, "работать на дисканте", посуда валилась из ее рук и гремела, кудрявенькая причесочка превращалась в длинные пегие патлы, разносолы исчезали из меню, и в конце концов председатель судового комитета помповый машинист Петя Полин от имени экипажа апеллировал к капитану с просьбой "образумить и навести порядок".
- Чего же, опять всех женщин забрали! А кто картошку чистить будет? Я не буду! - встретила Зина старпома, переступившего порог камбуза.
- По меню у нас нет картофеля на второе. Все на покраске. И потом, Шура должна до десяти часов работать на камбузе.
- Она сказала, что вместо нее Элька будет, а вы Эльку забрали. Все на покраске! Что, на тот свет готовитесь? - она швырнула дуршлаг на разделочный стол.
- Вы что-то не то говорите, Зина. И ведите себя, пожалуйста, спокойнее. Помочь вам кого-нибудь пришлю. А на тот свет, насколько я знаю, никто из экипажа не собирается.
- Откуда вы знаете? Сидите на своем мостике и видеть ничего не видите…
- Голова на плечах должна быть даже у заслуженных старших коков. Что за ерунду вы услышали?
- Ничего я не слыхала.
- И болтать нечего. Занимайтесь лучше своим прямым делом.
- Прямое дело, кривое дело! Кому это надо? - И она не глядя ткнула пальцем в выключатель мясорубки.
- Команда на ужин ухи просит, нужно будет ее в холодильник поставить, чтоб похолоднее.
- Да не справлюсь же я, ну что вы, Александр Кирсаныч, на самом деле!
- Сейчас Эля здесь будет.
10
Эля безмятежно спала, раскинувшись и дыша спокойно. Ее голая рука перевесилась через никелированное ограждение койки, но она не чувствовала боли и неудобства.
"Вот, черт возьми, как дома спит, - подумал старпом, - здоровая".
Он протянул руку, чтобы тронуть ее за плечо, но не решился, вышел из каюты и сильно постучал в дверь.
- Да! - голос у Эли был хриплый и испуганный. Она тянула простыню к подбородку.
- Сейчас десять часов по местному времени. Вам нездоровится? Я пришлю Георгия Ивановича.
- Да. То есть нет. Я сейчас. - Она покраснела.
- Вы спите так, словно ночью на аврале были.
- Ну и что!
- В рабочее время, Эля, постарайтесь не спать. И потом вот что: Витя Ливень - это не вариант, Эля.
Она отбросила простыню:
- А ваш Юрий Петрович - это был вариант? Молчали бы уж!
- Боюсь, что Ливень тем более.
- Не надо меня жалеть, Александр Кирсаныч!
- Ну что ж, вставайте и отправляйтесь на камбуз помогать Зине. Два часа отработаете потом, - и старпом ушел.
Эля снова подтянула простыню к подбородку, закусила угол. "Витя - не вариант? А разве Юрий Петрович, однокашник и дружок старпома, был им?"
…Давно, три года назад, когда их суда вместе оказались в порту, они сидели втроем в ресторане, и Юрий Петрович, нет - Юра, Юрка, смеялся:
- Вон у той девочки такие наивные глазки, ей бы только на СЮП ходить, а не сюда.
Эля влюбленно и чуть испуганно смотрела на него: еще бы, их второй штурман, красивый и холодноватый Юрий Петрович, пригласил ее сегодня в ресторан, и не побоялся, что могут увидеть моряки из экипажа, а он ведь только недавно развелся с женой.
Александр Кирсаныч тогда усмехнулся:
- Все спорт вспоминаешь, а сам уже давно спиртсменом стал, - и постучал по рюмке. - СЮП - это у него стадион юных пионеров был, с мореходки помню. Вы, Элечка, его побаивайтесь, он такой же горячий, как эти напитки.
Юра обиделся.
- Ну ладно, брось, тебе легче. Я рад за тебя, Юра, - Александр Кирсаныч шевельнул бровями в ее, Элину, сторону.
- А ты как думал? - И Юра не то погладил, не то похлопал Элю по руке. Наверное, все-таки похлопал…
Эля как-то видела бывшую жену Юрия Петровича, рыжеватую бледную блондинку с фиолетовыми от помады губами. Когда в Туапсе Юрий Петрович двое суток пропадал на берегу и потом явился на судно, он увидел Элю с такой же рыжей прической и фиолетовым ртом.
- Эля!
- Ты что, не видишь? - грубо спросила она. - Все!
Так она отказалась от него, а потом долго плакала в подушку у себя в каюте:
- Гад! Гад же несчастный!..
Она думала, что Витя Ливень был ее последней любовью. Правда, он острил так, что ее передергивало, но обнял только после того, как сказал:
- Ты мне для жизни всерьез нужна, девок у меня и так навалом.
Она обрадовалась и этой грубой фразе, хотя и почудилась в ней какая-то хозяйская расчетливость. Наверное, это только показалось. Витя был к ней внимателен, умел отбрить от нее других ребят, а однажды показал ей письмо:
"Конечно, сынок, я не этого ожидала. Но ведь и другое сказать, сколько квартира пустует. Мне-то ведь ничего уже не надо. Приезжайте. Я для вас и гарнитур присмотрела, Исай Львович посоветовал…"
- Это наш сосед, матухин ухажёр, - сказал Витя.
Эля была детдомовка, так уж пошла ее жизнь после смерти матери. Она верила Вите. А почему бы и нет?
А Костя Жмуров, зеркало медное, как его однажды назвал Витя, ее не волновал нисколько.
…Она встала, оделась, захлопнула иллюминатор. Перекрывая шум судовых дизелей, наверху провыли и проревели самолетные моторы.
ДЕНЬ
Чтобы стать хорошим мореплавателем, или даже матросом, вовсе не обязательно разгуливать с ведром смолы, болтающимся на шее; наряду с этим надо помнить, что ярко начищенные пуговицы ничего не прибавляют к безопасности судна.
Капитан Джошуа Слокам.
Один под парусами вокруг света
11
Все старпомы - солнцепоклонники.
Что бы ни было, но судно нужно чистить, красить, суричить, и если сказано, что гальюн - лицо старпома, то внешний вид судна - это сам старпом.
Александр Кирсаныч хорошо помнил свое злополучное первое старпомовское лето: после плавания в Арктике все рейсы проходили в дождливую погоду. Он, только что назначенный старшим штурманом, почти озверел тогда от неудач. Ему даже однажды приснился сон, будто он руками раздвигал прореху в облаках, раздирая их, как мешковину, чтоб выглянуло солнце.
Зато сегодня солнце светило великолепно. Над океаном полыхала жара, воздух стал заметно суше. Корабельные трансляционные динамики извергали джазовую музыку, белые надстройки были облеплены загорелыми телами, шипел сжатый воздух, смачно шлепали кисти, звенели банки и бидоны. Вот это да!
Помполит был прав. Это было как раз то, что нужно. Экипаж уже порядком натосковался в однообразных буднях плавания. Смена вахт и работ давала морякам возможность отдыха и размеренное душевное спокойствие, однако она же постепенно начинала действовать угнетающе. О, ритм моря! Он достигает своего апогея, когда начинаешь слышать, что судовой дизель, оказывается, тоже стучит. Странно, неделю назад этого не было слышно. Наверное, так сильно уставший человек начинает слышать стук своего сердца…
Лучше всех на судне длительное плавание переносили капитан и старпом; капитан потому, что по роду своих обязанностей не был втиснут в ритм вахт да и вообще был человеком с цельной и физически уравновешенной натурой, а старпом потому, что интересовался всеми проходящими и встречающимися мелочами моря и судовой жизни и умел каждый раз придавать им новый оттенок смысла.
Хуже всех из командного состава длительное плавание переносил второй механик Александр Матвеевич Федоров, особенно если не было никаких проблем, требующих срочного решения, а потому и напряженной работы. Он представлял собой тип человека, так часто встречающегося среди моряков и других представителей бродячих профессий: внешне интеллигентный, с незаурядным техническим интеллектом, он мало интересовался всей прочей культурой и говорил о ней с легким оттенком презрения, как о развлекательщине. Однажды в споре в кают-компании он сказал с раздражением:
- Чего там деятели рецензируют об ученых? Всесторонне развит и прочее… Еще бы, как советский ученый или инженер может быть не всесторонне развитым? Вот треп! Может, если каждый вечер в театр ходить, то и разовьешься, а в настоящем деле этого не получается.
Он любил слова "настоящее дело" и умел в море подтвердить это головой и золотыми руками.
- Вы же с тоски изводитесь, занялись бы изучением искусств, что ли, - заметил в ответ старпом.
Но Александр Матвеевич твердо возразил:
- Если я другим увлекусь, настоящее дело забуду.
Однако, когда второй штурман Тимофей Тимофеевич Поспелов, порозовев от горячности, бросился, как в бой, в спор, а судовой врач, усмехнувшись, подначил его: - "Если б ты, Тимоша, меньше Моне увлекался, может, монет бы больше имел", - Александр Матвеевич обрезал:
- Книги писать - не зубы дергать, доктор Гив!
И радист Василий Николаевич добавил:
- Вот так-то, мастер-спирохетник!..
Доктора Георгия Ивановича, кто очно, кто заочно, звали "доктор Гив". Он был по специальности зубной врач и пошел плавать после курсов судовых фельдшеров.
Как-то в одесском ресторане "Волна" он так объяснил перемену в своей жизни:
- Если честно, то вот: хочу посмотреть, хуже ли люди живут, чем у нас в Кишиневе. И еще: шмуток до женитьбы накупить надо.
Доктору было тридцать пять лет, зубы подчеркивали смуглость его красивого лица.
- Ведь не женишься, доктор, - сказал тогда старпом.
"За шмутками гоняется, а еще член партии", - подумал второй штурман.
"Мелковат", - решил второй механик Александр Матвеевич Федоров…
Сейчас на палубе Александр Матвеевич возился с хитроумным покрасочным пистолетом.
Бледное, не принимавшее загара даже в тропиках, его лицо было сосредоточено, а пальцы неторопливо, но безостановочно копались в тесном нутре пульверизатора.
"Хочешь действовать быстро - делай безостановочно ряд медленных движений", - вспомнил старпом.
- Вот орлам своим помогу да пойду часок вздремну перед вахтой.
- Когда, сейчас?
- Сейчас… Ну-ка, Юрка, сбегай в мастерскую за торцовым ключиком на двадцать четыре… Ходом, милый, ходом!..
Старпом стряхнул с ноги правый тапочек и осторожно пощупал ступней палубный настил:
- Палуба накаляется. Где Полин, пусть орошение включит, заодно душ примем.
- Да вот он, на кормовой рубке. Позвать? - спросил Юра Новиков.
- Бегите за ключом, я сам схожу.
Юра повернулся бежать за ключом и вдруг воскликнул:
- Смотрите!
- Александр Кирсаныч! Слева! - раздались голоса.
Из-за угла кормовой надстройки, как серый клин, заслоняя собой плотное голубое море, выдвигался корпус американского сторожевика.
- Близко-то как, - сказал кто-то за спиной старпома…
12
Третий штурман Алексей Петрович Занадворов ловил нижней губой кромку усов. Линия положения, которую он уже в третий раз пересчитывал по таблицам высот и азимутов, никак не выходила. Проклятие! Он опять запутался в этих табличных поправках, выборка которых напоминала ему теперь детскую игру "Морской бой": попал пли нет? Нужно было пересчитать все снова по уже давно известной и отработанной формуле капитана Сомнера. Алексей Петрович принялся за расчеты, но неопределенное какое-то беспокойство не давало ему сосредоточиться. "Выйду-ка на мостик!"
Впередсмотрящий Лева Крушицкий разглядывал океан по курсу. Алексей Петрович тронул его за плечо и взял протянутый Левой бинокль:
- Смотри, смотри, Лева. - И он вышел на левое крыло мостика. То, что он увидел, заставило его вздрогнуть и похолодеть, хотя в глубине души шевельнулось горделивое чувство: ага, значит, и у меня есть капитанская интуиция!
Американский сторожевик шел буквально в двадцати метрах от борта. Алексей Петрович бросился к капитанскому телефону, потом вспомнил, что капитан на покраске, и, пробелов мимо испуганного Левы Крушицкого на правое крыло, закричал вниз:
- Товарищ капитан, сторожевик к нам швартуется!
Так официально он назвал капитана второй раз за все время своего пребывания на судне, обычно он звал его Петр Сергеич, а чаще просто Сергеич.
Капитан, красивший лобовую часть надстройки, соскользнул с беседки и, повиснув на руках, как с турника, согнувшись, соскочил на палубу, затем, как был, в одних шерстяных пляжных трусиках, упруго побежал на мостик. Боцман выключил пульверизатор. Стало тихо.
Прибежав на мостик, капитан застал там старпома, который протянул ему микрофон:
- Они запрашивают, куда мы идем, я радисту сказал, чтобы трансляцию с палубы выключил.
Капитан, не отвечая, наблюдал за сторожевиком. Тот закончил сближение и шел параллельным курсом, держась метрах в двадцати - тридцати от борта и постепенно обгоняя "Балхаш". Со сторожевика с хрипотцой прогремело в динамик:
- Раша, куда ю гоинг?
- Смесь нижегородского с французским, - усмехнулся старпом.
Со сторожевика повторили:
- Раша, куда ю гоинг?
Капитан выхватил из рук старпома микрофон:
- Следую по заданию, а вы куда?
И повторил еще раз, более отчетливо:
- Я иду по заданию, а вы куда идете?
Со сторожевика ответа не следовало.
Старпом восхищенно смотрел на капитана. Петр Сергеич отдал ему микрофон:
- Повтори по-английски, Кирсаныч. А то у меня произношение хуже.
Александр Кирсаныч перевел по-английски, стараясь, чтоб вторая часть фразы звучала как можно более издевательски:
- Ай эм гоинг фо май дирекшн, энд веа ю гоинг?
Сторожевик, не отвечая, проходил мимо. Дежурный расчет все так же занимал свое место у орудийной установки. Длинный человек в серой фуражке с высокой тульей стоял на мостике. На шканцах выстроилось человек тридцать солдат морской пехоты в белых шлемах. На юте негр в ослепительно белой куртке и шапочке выколачивал о леера содержимое какой-то пестрой банки. У среза полубака толпилось несколько матросов. Все они с обыденными лицами, но с напряженным интересом смотрели на танкер. Один из матросов вдруг рукой указал своим соседям на кормовой ботдек "Балхаша", где на леерах рубки, как на заборчике, сидели в купальных костюмах камбузница Лиза Гурьянова, безответная любовь предсудкома Пети Полина, и Эля Скворцова. Рядом с ними поблескивал лысоватой головой загорелый до черноты сам Петя Полин.
Алексей Петрович засмеялся.
- Пусть радист трансляцию включит, - сказал ему капитан.
Старпом взял из рук третьего штурмана бинокль и стал разглядывать сторожевик.
Серая сталь и чужие лица. В глазах - полупрезрительное удивление. Морские пехотинцы, заложив руки за спину и расставив ноги, стояли вольно, как на земле.
- Глоб энд энкор, - раздельно сказал старпом.
- Что? - не понял Петр Сергеич.
- Якорь на земном шаре, герб морской пехоты США.
13
Второй штурман Тимофей Тимофеевич Поспелов в море, после своей "собачьей" вахты, просыпался только к обеду, когда его будила Эля Скворцова. Она будила двоих: его и Витю Ливня, которому тоже нужно было заступать на вахту с двенадцати дня.
Эля одернула только что надетое и прилипавшее после душа платье и осторожно сняла с лица Тимофея Тимофеевича раскрытый номер "Юности". Длинные ресницы штурмана вздрогнули. В экипаже уважали второго штурмана за любовь к книгам, которые отнимали у него все личное время и, по правде, даже часть того времени, которое было отведено для службы и продвижения к капитанскому мостику. Свое грузовое дело Тимофей Тимофеевич знал и вел с непревзойденной аккуратностью. Все рукописные документы на судне составлял он каллиграфически, даже те из них, которые входили в сугубую компетенцию капитана. Капитан их подписывал после проверки, и странно было видеть в его могучих пальцах модную шариковую авторучку, выводившую мелкую и корявую подпись. Да, Тимофея Тимофеевича уважали в экипаже, хотя и посмеивались по поводу его литературной одержимости.
Эля протянула руку.
Он сразу открыл глаза, улыбнулся и сказал:
- Все ясно. Что сегодня на обед?
- Я еще не знаю. Вы больше не заснете?
- Когда же это я засыпал, Эля?
Эля смутилась. Она только что будила Витю Ливня. Тот проснулся, обнял ее за шею и, прижимаясь к ее щеке потным лбом, уже снова засыпая, забормотал:
- Давай еще поспим, Элька.
- Тебе же на вахту! - И она с третьего раза все-таки растолкала Витю.
Окончательно проснувшись, он раздраженно сказал:
- Ну что за черт! То вахта, то аврал, то музыка орет, то ключи от дизельной кладовки давай… Да подожди ты, сам умоюсь. - Он отвел ее руку, когда она полотенцем хотела вытереть ему лоб.
- Американец совсем рядом подходил, Витенька. У нас все наверху были. А знаешь что Петя Полин Лизе сказал, когда американец подошел? Домой придем, говорит, я твою дочь усыновлю.
- Дурак Петька. Для счастья нужно, чтоб люди - пара были, вот как мы с тобой. Уж нам усыновлять никого не придется, а?
- Зря ты про Петю. Только плохо, что она его не любит. А может, врет, он же красивый парень, хотя и лысый. Это у него от бензина, да?
- А может - от бурной молодости? А ты меня, как, любишь, Элька?..
- Эля, мне же вставать надо, - напомнил второй штурман.
- Ой, извините, Тимофей Тимофеевич. - И она ушла.
Тимофей Тимофеевич откинул похрустывавшую простыню, взял полотенце и в одних плавках нырнул в соседнюю с каютой душевую.
Острые, горько-соленые струйки душа взбодрили и как-то прохладно разогрели его. Осторожно вытерев капли, чтобы на коже не осталось много соли, он нырнул обратно в каюту.
В кресле за его столом сидел старпом.