Параша слушала, но не слышала. Сердце ее не здесь было. Да и корнету вовсе не то хотелось сказать.
- Девку малую, Настасею, - молвила Параша, - с собой заберу. Нечего ей, сироте, с вами горе мыкать. Небось выращу.
- А сама-то как? - не пристало улану про такое девку спрашивать.
- Рожу. Не я первая. Но то не скоро еще.
…Тронулись. Параша, вздохнув, выпустила корнетово стремя, перекрестила Александрова в спину и пошла собираться.
Кутузов гнал Наполеона вон из России. Точнее сказать, не гнал, а подгонял. Войско французское само, как могло, спешило к себе домой. Да вот спешить-то и не выходило.
Расчетливо загнав противника в опустошенные им же области, Кутузов лишил его пропитания. Французская армия слабела, разлагалась. Солдаты, усталые и больные, тянулись без строя, иные даже без оружия, оставляя на этом скорбном пути своих ослабевших товарищей, которые становились добычей волков, одичавших собак и ненасытных воронов.
Фельдмаршал готовился дать Наполеону решающее сражение, добить ослабевшего, израненного, но еще опасного зверя. Войти в его логово и там ознаменовать победу. Кутузов собирал свои силы в один кулак, соединял отряды и армии, приводил в воинский порядок ополчение. Приказал Давыдову сформировать из офицеров и рядовых его воинства полк или два гусар и улан. И направить в распоряжение Главной квартиры.
- Пусть они, Давыд, Париж посмотрят. С француженками помилуются. Сердца-то заржавели небось.
- Сердца, Михал Ларионыч, надеждой живы. Коль скоро избавим матушку Русь от супостата, так сердцам гусарским другая забота найдется.
- И то верно. Но вот скажи, что со Щербатовыми решать станем?
- Полагаю, Петра Алексеича в регулярное войско брать не годится. В летах уже князь, хоть и лих, да здоровьем заметно послабел. Что до меня, так я бы при своей партии его оставил. Уж больно до Парижа далеко.
- Оно так, да разлучать отца с сыном не хочется. К тому еще сказать: ведь взбеленится князь.
- Разгневается. - Давыдов вздохнул. - Только одно средство вижу: приказ. Старый воин приказа не ослушается.
- Быть по сему. Пока при тебе его оставлю, а там будет видно. Тебе, Давыд, время даю очистить землю нашу от дезертиров. Много их еще по ней ползает, урон от них и беспокойство. А после того - догоняй, Давыд, армию, будем в Париже шампанское пить.
При расставании с сыном старый князь крепился, слезу не уронил. Благословил и дал отеческий наказ. Алексей поцеловал ему руку, крепко обнял.
- Алешка! - спохватился князь. - Шпагу, что тебе в поход давал, сохранил? Оставь-ка мне ее, целее будет. Да кто знает, может нужда в ней пристанет.
Не показалась Алексею странной эта просьба, послал Волоха в обоз за шпагой. Тот вернулся скорой ногой, доложил, что отнес шпагу в палатку князя. Приблизился к Алексею, заговорил негромко, обдавая того щедрым винным духом:
- Так что, Алексей Петрович, не имейте сомнения, догляжу за вашим батюшкой пуще своего родного. И цел будет, и сыт, и пьян.
- Пьян - это уж верно. - Алексей усмехнулся. Расставаться было горько, но в заботе Волоха был уверен.
- Посошок-то на дорожку примете, Алексей Петрович? По обычаю?
- Не время, Волох. Выступаем.
- Ну, не беда. Я вам в погребец ваш кой-что положил. На дневке в самый раз будет приятно.
- Параше кланяйся.
- И ее пригляжу. - В голове колонны звонко просигналил горнист. - Ну, даст Бог, свидимся.
- Жив будь, Алешка, - прошептал старый князь.
Они с Волохом долго стояли на дороге, глядели вслед уходящей колонне. До тех пор, пока не скрыл ее густо поваливший снег.
Мы намеренно оставили в стороне и великую битву при Бородино, и мастерские маневры Кутузова, и печальное отступление вконец деморализованных войск Наполеона. Все эти героические и трагические эпизоды хорошо известны и талантливо описаны историками и литераторами. Добавить к ним что-либо нам сложно, да и не нужно. Мы сказали то, что стремились сказать.
Напомним только, что великий полководец Наполеон позорно оставил свое разбитое, голодное, разложенное войско и бежал в Париж. Вспомним еще по этому поводу: оставив армию, добравшись до Немана, император спросил местного жителя:
- А не скажешь ли, много дезертиров переправилось через Неман?
- Вы первый, - простодушно ответил крестьянин.
Скорее всего, это легенда.
Война ушла в Европу. Были еще сражения. Были восторженные встречи. Кутузов писал жене из Шлезии (Силезии): "Слышал множество комплиментов: "Виват, Кутузов! Да здравствует великий старик! Виват, наш дедушка Кутузов!". Этого описать нельзя, и такого энтузиазма не будет в России. Несть пророк чести во Отечестве своем".
Ликующие освобожденные народы. Сражение за сражением. Победа за победой. Слава. Но до Парижа фельдмаршал не дошел. Тяжело больной, он скончался в Бунцлау. Император писал его вдове: "Болезненная не для одних вас, но и для всего Отечества потеря, не вы одна проливаете о нем слезы: с вами плачу я, и плачет вся Россия".
Алексей Щербатов узнал о смерти Кутузова накануне сражения под Лютценом. В тот же день он получил письмо Заруцкого. Заруцкой не отъехал с полком в армию, остался в партии Давыдова: доктор не сумел излечить его ранение, не сумел спасти его руки.
Заруцкой писал: "Не знаю, Алексей, имел ли ты сведения о наших делах? Посему взял на себя сообщить печальное известие о гибели твоего батюшки. Крепись, мы все проникнуты к тебе сочувствием и вместе с тобой горюем одним горем. Петр Алексеевич был славный человек, отважный воин, всеми любим. И весьма был достоин и любви и уважения. А ныне достоин светлой и вечно благодарной памяти в наших сердцах. Прости, Алексей, что пришлось опечалить твое сердце этим известием".
Далее Заруцкой сообщал, что князь погиб на дуэли с майором Измайловым. Майор, мало того, что из ревности и зависти писал без конца доносы на Щербатовых, задерживал реляции на чины и награды, но еще, как выяснил Давыдов, без его ведома приказал отряду Щербатова остановить полк неприятеля с заведомо бессмысленной целью и без малейших шансов на успех сражения: лишь бы иметь возможность доложить о поражении с большими потерями и обосновать его плохой дисциплиной, панибратством и развратом старших чинов.
Натурально, старый князь наградил майора двумя пощечинами. К барьеру Петр Алексеевич вышел нездоровым, запоздал со своим выстрелом.
В конце письма была приписка: "Стоим сейчас под Вязьмой. Майор Измайлов не взят под арест". Приписка сия была дана с целью яснее ясной.
На следующий день Алексей Щербатов был невнимателен в сражении и получил рану. Не очень тяжелую, но опасную. Он испросил отпуск с тем, чтобы всеми силами добраться до Вязьмы. Однако доктор категорически воспротивился и постановил ему лежать четыре дня.
На третий день Алексей получил еще одно письмо Заруцкого. Очень короткое. "Спешу уведомить тебя, Алексей, что торопиться тебе не след. Майор Измайлов погиб. Обстоятельства сии мне неизвестны. Коль скоро узнаю, сообщу".
Жаль, подумал Алексей, очень жаль.
Однако отпуск использовал. Заехал в имение, навел там кое-какой порядок, утешил, как мог, поседевшую матушку и повзрослевшую сестру и возвратился в полк.
Он прослужил еще сколько-то времени, дослужился до полковника и как-то по казенной надобности довелось ему незадолго до отставки побывать в Донских землях.
В какой-то станице спросил он дорогу на хутор Незамаевский. Долго ехали неоглядной степью. Пылила под колесами дорога, в лад глухо постукивали копыта, позвякивали пряжки да кольца сбруи. Тянулись по обочинам ровными рядами, в пыльной листве, шелковицы. Стояло над головой щедрое и горячее донское солнце. Чуть ниже, в белом мареве, повис ястреб, широко распахнув сильные крылья.
Нагнали хохла в громадном брыле и драной вышитой рубахе, в широченных штанах, босого. Уточнили, как ехать дальше. Хохол так долго и подробно объяснял дорогу, путая украинскую мову с русской речью, что ничего было не понять.
- Садись, проводишь, - сказал Алексей.
Ленивый хохол охотно подсел к вознице и проводил коляску до поворота на хутор. Проехали еще сколько-то верст, пересекли неглубокую речку, напоили коней. Показался наконец хутор, укрытый от зноя высокими тополями да старым ореховым деревом. Сердце у Алексея дрогнуло.
Большая, белоснежно мазанная хата, крытая ровно обрезанным по стрехам камышом, с чистыми окнами, с синими ставнями в алых цветах. Над печной трубой вьется едва заметный в солнечном свете дымок.
Молодая красивая ладная девка раскладывает по плетню цветные перины. Перед домом поседевший Волох - босиком, распояской, в соломенном капелюхе - гоняет на корде тонконогого золотистого дончака. На лошади - хлопец, сидит выпрямившись, руки за спиной, уверенно. Светловолосый, синеглазый, тонкой кости.
Алексей присмотрелся - чем-то ему этот хлопец знакóм показался. Соскочил с коляски, пошел к дому, путаясь сапогами в щедрой сочной траве.
Волох вскинул голову, блеснул зубами на загорелом морщинистом лице. Узнал сразу.
- Ваше благородие! Господин полковник! Алексей Петрович! - часто заморгал выцветшими глазами, в морщинках на лице повлажнело. Несмело обнял полковника. Алексей расцеловал его.
- Вот и свиделись. - Волох мазнул ладонью по щеке. Но тут же построжал: - Алешка! - Алексей даже вздрогнул, показалось, что ему. - Алешка! Спешился. Грозного напоил. Под навес поставил. Живо-два!
Мальчонка ловко перекинул ногу через холку, соскочил наземь, подошел к Алексею, ведя лошадь в поводу, взглянул чистым смелым взглядом.
- Вот, господин полковник, - со скрытой гордостью сказал Волох, - полный вам тезка.
- Как же так? - немного смутился Алексей.
- Так я ж тож Петро. Нешто не знали?
Не знал, к стыду. Все Волох да Волох.
- Ну иди, Лексей, справляйся. Настасея! Брось тряпки, поди сюда!
Подошла Настасея, тоже не сробев и не показав любопытства.
- Что, девка, хорош барин? Чем не жених?
- Красивый. Однако стар для меня.
Волох захохотал.
- Да ты помнишь ли его?
- Как же, батюшка? Но мне больше другой тогда глянулся, молоденький. Что с матушкой сарафан мне шил. За него б пошла, коли позвал бы.
Волох захохотал еще пуще:
- Да не взял бы он тебя! Ему самому в пору… - Договаривать не стал. - А старого князя помнишь?
- Как не помнить, ласковый был. - Настасея выпростала из пазухи медный крестик на серебряной цепочке.
- Что это? - не понял Алексей.
- Так как же, Алексей Петрович? Неш не помните: все князь хотели Настасею за леденец чем-то отдарить. Вот и придумал. Увидал на ней крестик этот на шнурке. Замызган шнурок пуще супони. Сняли его благородие цепочку со своих часов. А часы мне подарили… - Тут он замолк, трудно сглотнул. - Так что стоять, пойдемте до хаты, бо горилка простынет.
В хате чисто, прохладно. Гладко утоптанный глиняный пол, ровный и твердый, что паркет. До бела выскобленный стол, лавки, покрытые рядном. В красном углу - убранные вышитыми рушниками образа. Беленая печь. У окна, за рукодельем, еще одна девица, совсем иного склада: округлости по фигуре есть, но в кости тонка, на волос и на глаз чернявая. Встала, наклонила голову.
- Француженка? - догадался Алексей. - Та самая? Маша-каша?
- Когда то было! Теперь - казачка. А это женка моя, хозяйка дому всему - Параскева Ниловна.
Обернулась от печи хозяйка. Алексей ахнул и зарделся:
- Параша?!
Подошла, поклонилась в пояс.
- Да чтоб тебе поцеловать барина, а? - посмеивался Волох, глядя на них.
Параша расцеловала Алексея в щеки. Она сильно изменилась - раздобрела, но не квашня, стать упругая, походка плавная, говорок южный появился - казачка! А в глазах, когда на Алексея взглядывала, грустинка.
- Ну, хозяйка, - весело распорядился Волох. - Что в печи - на стол мечи!
Девки взялись помогать - все без суеты, ровной поступью. А в печи на голодную роту набралось. Холодная говядина, горячая кура, пампушки на сале, галушки (чугунок не с ведро ли), сазан аршинный, сало нежное и розовое, капуста кислая, огурцы соленые - твердые, ядреные - не укусить. Янтарный мед в чашке, хлебушек белый. Крепко Волохи живут, негде на стол локти поставить.
Принесла хозяйка запотевший глиняный жбан на четверть ведра, обтерла, бережно разлила по фигурным стаканчикам.
- Это, Лексей Петрович, - пояснил Волох, - с того королевского сундучка чарочки. Там много чего нашлось.
- Ты, я гляжу, и сундучок прихватил, - с улыбкой кивнул Алексей в угол, где прятался затейливый сундук.
- Ну… Не в горсти же добро нести. - Волох встал, поднял твердой рукой всклень наполненный стакан. - За светлую память его благородия господина полковника, светлого князя Петра Алексеевича. Пусть он сейчас там на нас порадуется.
Едва стали закусывать, Волох спохватился:
- А кучер твой, Лексей Петрович? Ну-ка, Алешка, кликни его сюда. Не по-казацки человека с дороги за стол не посадить.
Возница сперва конфузился, но после двух чарок осмелел и начал кушать. Так, будто его три дня не кормили.
Параша приглядывала за столом, подкладывала, наливала, словом, следила, чтобы тарелки и чарки надолго не пустели.
Волох пил как прежде, лихо и не пьянея, только все чаще начал вспоминать, как рубил и стрелял француза под командой Щербатовых. Иной раз смахивал крупную слезу и молча глядел в донышко стакана.
…Засиделись до темна. Вышли из хаты. Закурили трубки. Прямо над хатой, словно только что вылез из печной трубы, сиял в донском небе ясный месяц. "И как он сажей не перемазался", - подумал Алексей, поняв, что уже сильно во хмелю.
- Они стрелялись? - тихо спросил Волоха.
- Стрелялись, Лексей Петрович. Батюшка ваш, надо сказать, ровно чувствовал что. Как бы начал за собой прибирать. Настасее цепочку вот подарил, мне с той цепочки - часы. Парашу выкупил. - Волох сел рядом с Алексеем на приступочку. - Тут в самый раз хозяин Парашин вернулся, помещик - не вспомню, как звали. Он в южных губерниях до того спасался. Ну а батюшка ваш, меня с собой взявши, к нему нагрянул. Мол, продай девку Парашку, больно она мне глянулась. Тот ни в какую: мол, самому мила. Ну, батюшку вам ли не знать: пистолет в лоб, без дурного слова. Тот и рад уже даром девку отдать. Бросил ему Петр Алексеич, светлой памяти, пятьсот рублей.
"Хорошая цена", - горько усмехнулся про себя Алексей. Он помнил, что до войны "рабочая девка" по ста пятидесяти шла.
- …Стало быть, Лексей Петрович, не уберег я нашего командира, вашего батюшку.
- Не казнись… Петро. Война шла…
- Кабы война виной-то. - Волох так прерывисто вздохнул, будто собака провыла. - Батюшка ваш со всем сердцем майора-то побил. И рукой, извините, по лицу, а потом ножнами… пониже. Сзади. Денис Василич все уладить хотел. И никак не допускал, чтобы они встретились. Спеш и л майора в отставку убрать. Да вот не успел. - Волох встал. - Дождитесь, Лексей Петрович, я быстро вернусь.
Быстро вернулся. С двумя полными чарками и закуской на деревянном кружке.
- Примите. Я чай, у вас тоже в горле пересохло. Да в сердце тож.
Выпили.
- Ну дальше что ж? Выгоняли мы из леса банду шаромыжников. По снегу еще было, весна ранняя. Схватились, они жестоко бились. Под князем да подо мной лошади пали. Стали выбираться. А сапоги-то у князя, помните, королевские? Они, стало быть, парадные оказались, шибко тонкой кожи, не доглядел Волох. Застудился князь. Кашель его бьет, из носа льет, глаза плачут. Я ему водки - и такой, и с медом, и с перцем… Никак не лечится. Вот тут-то и угадал майор, князем побитый. Вскочил батюшка ваш на ноги - шатает его. "Волох! - кричит. - Пистолеты!". Впору хоть силком его держи. А он: "Другой оказии может не быть. Стреляться сей же час". Заруцкой прибежал, он и его отмел. Тот - к майору. Мол, повременить бы, сильно болен полковник. "Нечего временить, - отвечает. - Мне через три дни в столицу ехать". Настасея! Неси-ка жбан его благородию! И огурец покрепче.
Всколыхнулось, конечно, в душе. Боль и горечь поднялись. Все былое опять в памяти воскресло, защемило сердце.
- Словом, не уберег я Петра Лексеича. Последнее слово его было: "Я ему, Волох, прямо в лоб влеплю!".
- Не мучился? Рана какая была?
- Точно в сердце… Вот ведь как бывает, этот майор… - Волох сдержался, не выругался. - Этот майор за всю войну один только раз и выстрелил. И в самое сердце попал. - Волох положил руку Алексею на колено. - Но вы, Лексей Петрович, местью за батюшку особо не тревожьтесь. Майор не долго его пережил. Два дни всего-то.
- Ну-ка, ну-ка? - Алексей придвинулся поближе. - Расскажи.
- Да что рассказать? Я мало про то знаю. Этот майор, промеж нас про него говорили: в мирное время с ним горе, а на войне - беда, он от боя бегал, как таракан от света, а тут вдруг под перестрелку попался. И ему картечная пуля ровно в лоб угодила. Как князь Петр Лексеич обещались. Оно и сказать: Бог шельму метит.
- Картечная ли? - улыбнулся в темноте Алексей.
- Как есть, ваше благородие.
- Не пистолетная?
- Картечь!
- А ну, перекрестись!
- Как Бог свят. - Креститься, однако, не стал. - По всякой пустоте креститься грех, Лексей Петрович.
- Прямо в лоб, а не в затылок?
- Прямо в лоб. - Волох, похоже, немного обиделся.
Эх, сердце солдатское! Волоху ли не знать, что за убийство нижним чином старшего офицера даже не расстрел - виселица положена.
Алексей обнял его за плечи, ткнулся куда-то в шею горячей щекой. Так и просидели почти до света.
- Отдохнуть бы вам, Лексей Петрович. А то погостили бы. У меня бредень есть, порыбачим. Охота хорошая. Я ведь тех королевских борзых тоже прибрал. Они пáрные оказались. Помет от них хороший пошел. Погостили бы…
- Не могу, Петро. Я ведь у вас по-надобности. Рекрутский набор провожу.
- А может, и мне с вами?
- Куда тебе от такого семейства? Да я и в отставку прошусь.
- Светает. Пойдемте до хаты. Что-то вам покажу.
В хате уже прибрано со стола. Но спать не ложились, только возница, сытый и пьяный, похрапывал на лавке.
Волох отпер сундук, поигравший музыку, достал из него часы в берестяной коробочке и длинную шпагу, завернутую в чистую холстину.
- Вот, Лексей Петрович, наследство ваше. Сберег.
Часы Алексей отодвинул сразу, лишь подержав в руке:
- Это тебе от батюшка подарок. А за шпагу - особое мое спасибо.
Провожать вышли все. Параша жадно расцеловала его лицо, обдав жаром дородного тела. Волох при том одобрительно, без ревности, покряхтывал.
Садясь в коляску, Алексей задел ногой рогожный куль.
- Это еще что?
- Это в дорогу. Окорочок там, сальца немного - с полпуда, орехи. Стало быть, чтобы не скучно ехать. Прощайте, Лексей Петрович. Храни вас Господь!
Не успели выехать на тракт, сзади густо запылило. Кто-то нагонял верхом. Алешка на Грозном. Нагнал, протянул Алексею деревянную флягу.
- Батя наказал. Вспомнил, что у вас теперь этого нет… как его? Погребца. Говорит, никак не можно в дорогу без горилки. Прощевайте, Лексей Петрович.
- Прощай… сынок, - трудно проговорил Алексей. Толкнул возницу: - Гони!
Вскоре Алексей вышел в отставку. Стал усердно заниматься имением. Выдал Оленьку замуж, за доброго человека - соседа-помещика и ополченца. Человека смирного и заботливого.