Корнет Елагин, закинув повод коня на ветку липы, подошел к Алексею.
- Вы хотите с ним драться?
- Непременно. - Алексей был холоден. Может быть, из недовольства собой. Поддался гневу, ввязался в историю. Дуэль в военное время сродни дезертирству. Ранение на такой дуэли есть бесчестье.
- Неприятность может выйти, господин поручик. Наш генерал дуэлистов не терпит. "Что за честь от своей руки погибнуть, - так говорит, - ты лучше в бою пострадай за Отечество".
- Не учите меня, корнет!
- Так ведь может случиться и разжалование.
- Честный солдат много лучше офицера, чести лишившегося.
Гусары, прислушиваясь, посмеиваясь в усы, потягивая из трубок, стояли кружком; лошади, не теряя времени, пощипывали скудную, уже зажелтевшую травку.
Пожав плечами, взволнованно теребя сабельный темляк, Елагин отошел в сторону. Алексей, заложив руки за спину, стал медленно прохаживаться, поддавая носком сапога комочки земли.
- В дом не приглашаю, - сказал ему в спину Истомин. Он уже несколько оправился.
- Да я бы и сам в ваш дом не взошел бы. - Любезность за любезность.
- Послушайте, князь, - примирительно заговорил Истомин. - Мы с вами взрослые люди, хлебнули полной мерой и царской службы, и житейских невзгод. Что нам делить?
- Что нам делить? Отечество! Я сражаюсь за поруганную Россию, а вы за ее поругателей. Мы - враги. А врагам добром и миром расходиться не должно.
- Вас ждут дома? Родители, невеста - ждут? Они ведь мечтают прижать вас к груди. Героя, освободителя. А коли вы падете жертвой глупой и вздорной дуэли, какая вам честь и слава?
- Славы не ищу, а честь свою берегу не токмо на бранном поле.
- Помилуйте, глупости какие.
- Наш разговор ни вам, ни мне не нужен. Угоден вам секундант?
- Полагаю, обойдемся без условностей. Разве что Софушку позвать? - несмелая, но близкая к наглости улыбка.
"А ведь он помощи ждет. А время теряется".
Стало беспокойно. Поблизости полк французов, жаждущих мести, а у него всего десяток гусар. Да где ж этот Волох?
А вот и он. Со шпагой в левой руке.
- Пожалуйте, сударь! - Алексей взял шпагу, обнажил, бросил ножны на землю.
- Минуту прошу. - Истомин быстро побежал в дом, мелькая из-под халата голыми икрами. Вернулся в панталонах и в сюртуке, тоже со шпагой. - К вашим услугам.
Алексей сбросил ментик, отдал Волоху кивер, стал в позицию.
С первым звоном он почувствовал, что шпага противника в умелой руке. Клинок Истомина точно шел на укол, давал надежную защиту, стремительно мелькая разозленными осами. Алексей с трудом выдерживал его натиск и в первые минуты схватки его умения хватало лишь на то, чтобы отбивать молниеносные атаки. Не зря Истомин, как вызванный на поединок, коварно выбрал шпагу - сам умелый в ее владении, он справедливо полагал, что гусарскому офицеру больше по руке тяжелая сабля, а не гибкий, быстрый и легкий шпажный клинок.
Окружив дуэлянтов полукольцом, взволнованно наблюдали гусары за поединком, переживая за своего командира, видя, что он не очень уверен, не очень умел в этом оружии. Со времени кадетского корпуса Алексей не держал в руке шпаги. Хотя был среди своих первым фехтовальщиком. Пику только и штык не любил - неизящное оружие, - однако не избегал и это мастерство освоить. В сражении любое оружие должно быть по руке. Видел он, как лихо отбивались артиллеристы тяжелыми банниками от насевших на батарею солдат.
- Не сметь! - вдруг раздался визгливый голос, и в распахнувшемся во втором этаже окне появилась разгневанная Софи в пеньюаре, с неубранными волосами. - Не сметь проливать кровь в моем доме! Вон отсюда! Гони их, Базиль!
Рад бы Базиль гнать, да уже поздно. Алексей приладился, правая рука его, да и все тело вспомнили давнюю науку, кисть заработала именно так, как нужно ей работать не саблей, а шпагой. Да и нашел он слабое место у противника - тот плохо двигался, неповоротлив был, грузен. Не в пример офицеру, сохранившему и укреплявшему в своем теле все то, что нужно в походе и в бранном деле.
Овладев инициативой, Алексей все больше теснил Истомина; тот начал отступать, пятиться…
- Убей его, Базиль! - Софи выкинула в окно оголенные до плеч руки.
Двойного натиска Истомин не вынес, и в тот момент, когда Алексей провел подготовленный стремительный удар, повернулся и побежал - шпага воткнулась ему в ягодицу. Базиль взвизгнул, выронил оружие, схватился за раненое место. Гусары безжалостно захохотали.
Алексей обтер платком кончик клинка, подобрал ножны, вставил в них шпагу, пробормотав:
- Осквернил, однако, славное оружие.
Волох, усмехнувшись в усы, добавил:
- Вот, предлагали же ему порку, легче бы обошлось.
Сбежала со ступеней крыльца Софи, обняла Базиля, повела в дом, все время стеная:
- Дóктора! Убийцы! Где доктор? Послать за ним немедля!
- Прощайте, сударь. - Алексей сделал легкий поклон. - Надеюсь, вы удовлетворены?
Истомин не ответил. Обернулась заплаканная Софи:
- Мужлан! Солдафон! Будь проклят!
Елагин вскочил в седло. Волох - тоже, проговорив:
- Удирать надо. Чую от сердца: француз нагрянет.
- Оно и кстати, - добавил молодой гусар, вставляя ногу в стремя. - Ж… барину подлечат.
- Я рад, что так сложилось, - сказал Алексею Елагин, скакавший рядом. - Теперь не станет шум поднимать - получить на дуэли такую позорную рану…
- Да мне все равно, - отмахнулся Алексей.
- Наплюнуть, - добавил Волох, склонный подслушивать.
Жози-Луизе Бургонь от Ж.-О. Гранжье.
"…Презабавная история приключилась с нами вчерашним днем. Наш полк дневал и пополнял запасы продовольствия возле какой-то русской деревеньки - название не вспомню, да и не разобрал. Едва мы спешились, примчался в коляске некий субъект, штатский, с хорошим французским языком. Как выяснилось, управляющий имением здешнего помещика, от коего и передал нам, офицерам полка, приглашение на обед и отдых. Мы с радостью приглашение приняли.
Надобно заметить, что в отличие от ненависти простого люда многие помещики, наиболее просвещенные и глотнувшие европейской культуры, весьма дружелюбно и гостеприимно к нам настроены. Они радушно нас принимают, снабжают продовольствием, не жалеют кормов для лошадей, жалуются на своих подданных и просят их наказания. К слову бы заметил, моя веселая Жози, что в городах и городках, нами отбитыми и занятыми, девицы легкого поведения (по-русски их называют каким-то неблагозвучным словом) так же весьма благосклонны к нашим солдатам и берут довольно скромную плату за свои услуги. (Порой, к прискорбию, довольствуясь звонкой оплеухой на прощанье.)
…Но я отклонился. Исправив все необходимое по службе, мы отправились верхами по любезному приглашению в имение… Ильменьевка (черт сломит эти русские имена). Нас встретили, как у них говорят, хлебом-солью хозяин и его супруга, прилично изъясняющиеся, но с варварским акцентом, на нашем языке (который стал всеевропейским), предложили нашему вниманию изысканный, хотя и довольно скромный по военному времени обед, обласкали и сказали много искренних комплиментов, как нашему императору, так и нашему воинству в лице присутствующих офицеров. Хозяйка дома, Софи по имени, была откровенно любезна, особенно с нашим юным капралом. Он, разумеется, как истинный француз, не разочаровал дебелую дворянку и поднялся с ней на короткое время в мезонин, куда она увлекла его под предлогом посмотреть саксонский фарфор и портреты предков. Я полагаю, что ихние предки остались довольны нашим капралом.
А смешная история случилась чуть ли не следующим днем. По иронии судьбы и перипетий войны на чужой земле, в то же время, несколько позже нас, тороватую супружескую пару навестили русские гусары. Они вели себя не в пример нас грубее и истинно варварски. Не обратив внимания на чары хозяйки, отобедали и выгребли из тайных закромов помещика не меньше десяти четвертей отборного овса для своих лошадей.
Оскорбленный в своих лучших чувствах помещик прислал в наш полк нарочного с сообщением, что эти гусары обосновались неподалеку, в деревеньке. Да еще и содержались в этом сообщении сведения об том, что эскадрон русских гусар ведет обоз с провиантом, с оружием, с фуражом.
Дабы восстановить справедливость, мы кинули в то село до роты наших кирасир. С расчетом, что между вечером и ночью усталые русские будут варить свою "kasha" и пить свою "vodka". Набьют свои "брюха" грубой варварской пищей, зальют свои головы "vodk’ой" и завалятся с красными девками храпеть под скирдами соломы.
Но, дорогая Жози, видно, водки было мало, либо девки не оказались столь любезны, как многие дворянки и веселые девицы, но нас встретили пушечным огнем, гусарскими саблями и ружьями крестьян. Я сражался в этой стычке отчаянно, и разве что не один из своей роты остался благодаря Господу и твоим молитвам в живых и не плененным.
Твои милые губки уже сложились, вижу, в гримаску: что же здесь забавного? А все забавное впереди. И, кажется, прости мою унылость, - позади.
Так что же дальше? Разбитые бесславно, без добычи, мы вернулись в полк. Наш славный командир по-солдатски отпечатал нас бранными словами, в коих было уже множество позаимствованных из русского языка. Надо сказать, что бранный русский язык весьма образен и оскорбителен. В нем много таких оборотов, идиом, что впору браться за саблю. Однако между собой они этими словами общаются обыденно, и особой обиды в них не видят - разве что оценку умственной деятельности и указание для дальнейшей деятельности. Надо признать, что последнее не всегда понятно и зачастую противоречит первому.
Не хмурься, Жози, не кусай в нетерпении свои алые губки. Перехожу к главному. Хотя главное для меня уже несколько месяцев - это целовать твою взволнованную страстью грудь… Виноват, виноват…
Действие помещика было расценено русскими, как предательство, часть из них, несмотря на опасность, вернулась в имение с целью подвергнуть его владельца (дворянина, заметь!) низкой экзекуции в виде порки плетьми на глазах у слуг и прислужников, а также - что самое унизительное - в присутствии его супруги.
Однако, милая Жози, все дело обошлось поединком на шпагах, в итоге которого помещик получил забавную рану… Как бы тебе сказать? Сзади, несколько ниже спины.
Мы, конечно, примчались на помощь, запоздав по обыкновению. Помещика застали на диване в гостиной. Он лежал, постанывая, на животе, а на обнаженные его части усердный доктор накладывал свои примочки.
Я обещал пострадавшему не оставить без внимания этот инцидент и распорядился, подмигнув капралу, отправить по следу злодеев карательный отряд.
Помещик оживился, кусая губы от боли и унижения, и распорядился ужином. В благодарность за это мы забрали у него тот овес, что не выбрали русские гусары.
Не правда ли, забавная история?"
После героического поражения русской армии под Смоленском Багратион написал Аракчееву. Письмо было гневное и во многом несправедливое. Хотя его тон и содержание отчасти можно отнести за ту боль, что испытывал князь сдачей Смоленска. Вину за которую он полностью возлагал на Барклая де Толли.
"Милостивый государь, граф Алексей Андреевич!
…Я клянусь Вам моею честью, что Наполеон был в таком мешке, как никогда, и он бы мог потерять половину армии, но не взять Смоленска. Войска наши так дрались и так дерутся, как никогда. Я удержался с пятнадцатью тысячами более тридцати пяти часов и бил их; но он (Барклай) не хотел остаться и четырнадцати часов. Это стыдно, и пятно армии нашей; а ему самому, мне кажется, и жить на свете не должно. Ежели он доносит, что потеря велика, - неправда; может быть, около четырех тысяч, не более, но итого нет. Хотя бы и десять, как быть, война!..
…Надо командовать одному, а не двум. Ваш министр (Барклай де Толли), может, хороший по министерству; но генерал он, не то что плохой, но дрянной, а ему отдали судьбу всего нашего Отечества… Он самым мастерским образом ведет в столицу за собою гостя… Я не виноват, что министр нерешим, трус, бестолков, медлителен и все имеет худые качества. Вся армия плачет совершенно и ругают его насмерть…
…Я лучше пойду солдатом, в суме воевать, нежели быть главнокомандующим и с Барклаем…
Всепокорный слуга князь Багратион".
К сожалению, такое несправедливое мнение и неверную оценку действий и личности командующего 1 й армией разделяло большинство солдат, офицеров и генералов. Сановники и генералы были настойчивы со своими обращениями к государю о скорейшей замене Барклая.
Государь и сам не любил его, хотя всегда был вежлив и любезен с ним; он собрал Чрезвычайный комитет из близких. Комитет рассмотрел пять кандидатур на место главнокомандующего. Единственно достойным столь высокого назначения был признан князь Голенищев-Кутузов.
"Зная этого человека, - писал Александр сестре, - я вначале противился его назначению, но мне пришлось уступить единодушному желанию".
Получив назначение и все четыре армии в подчинение, Кутузов выразил Барклаю надежду на успех их совместной службы.
Барклай тяжело перенес событие, но отвечал Кутузову достойно: "Ныне под руководством Вашей Светлости мы будем стремиться с соединенным усердием к достижению общей цели, - и да будет спасено Отечество!"
Приняв от Барклая командование, Кутузов принял вместе с тем… и его стратегию ведения войны. Войска готовились к сражению, подтягивались резервы, строились укрепления, рассредоточивались полки. Главнокомандующий в сопровождении свиты объехал войска, осмотрел позиции. Всеобщее ликование было ему по сердцу. "Наконец-то, - говорило оно полководцу, - дадим горячий бой французу, остановим и погоним прочь!"
Да вот не тут-то было! Похвалив бравых солдат, пообещав им скорую победу, высказав приятные слова Барклаю за то, что мудро сохранил армию, Кутузов отдал приказ… к отступлению.
Все это отчасти странно. Прежде Кутузов осуждал тактику Барклая, теперь же принял ее своей. Продолжи Барклай отступление - армия была бы близка к неповиновению и мятежу. Кутузову приказ простили и вновь двинулись к сердцу России.
В чем же дело? Барклая называли изменником, говорили, что он ведет Бонапарта в Москву, а Кутузов Москву сдал. И ни слова упрека, ни капли недовольства. "Так и надо. Ларивоныч дело знает".
До Москвы оставалось чуть более ста верст…
"…Я отказываюсь что-либо понимать. Мы идем по следу русской армии, вступаем в нерешающие схватки - это даже не сражения. Но терпим урон все более ощутимее. С границ, после Немана, наша славная армия уменьшилась на треть. И если бы это были боевые потери! Так нет же - теряем людей из-за пошлого падения дисциплины.
Многие солдаты, под влиянием голода, отдалялись от армии в поисках пропитания - они бывают убиты на флангах. Иные запираются в покинутых господских домах, где находят достаточно припасов и считают, что война для них кончена. Исключая тех случаев, когда посылают за ними специальный отряд, чтобы вернуть дезертиров под знамена Франции - тогда вспыхивают схватки, в которых, как правило, "осажденные" одерживают победы.
Иногда из-за стремительности наших выступлений отставшие солдаты не в состоянии найти свой отряд и бродят на авось по здешним обширным равнинам, по диким непроходимым лесам, под враждебным холодным небом и становятся жертвою казаков или озлобленных крестьян.
Мародерство между тем разрешается высшим начальством, однако действия эти проводятся методически и с возможным соблюдением гуманности. Делом этим заведуют особо назначенные офицеры из наиболее развитых. Войско ослабело, людям надо питаться, и во имя гуманности, из сострадания мы терпим досадное мародерство.
Биваки, необустроенные, на которых порой солдаты едва успевают сготовить себе супу, и подвластные неожиданному приказу, вынужденные идти дальше, в глубины России, раздосадованные, выплескивают недоваренный суп в костер; недоедание, усталость, форсированные марши - все более разрежают наши ряды. Усиленные переходы двигаются голодом, желанием скорее кончить эту бесславную войну и достичь неприятеля. А он, подобно хитрой лисе, все время без потерь избегает нашей артиллерии и наших атак. Он не отступает. Он расчетливо, сохраняя свои силы, избегает ненужных потерь и заманивает нас все глубже в болото холода, голода, бесчестья…"
Из дневника Ж.-О. Гранжье
Отчаянный рубака, поэт-задира Денис Давыдов испытал всю горечь отступления, участвуя со своим полком в сражениях и "во всех аванпостных сшибках" до самой Гжати. Под Бородином, на коротком отдыхе, сел за письмо князю Багратиону, с которым пять лет до того провоевал адъютантом.
- Что пишете, Денис Васильевич? - поинтересовался любопытный до чужих секретов майор Измайлов. Несимпатичный нелюбитель любого боя - что в поле, что за карточным столом. - Опять острые стишата? Мало вам за них укору было?
- Стишат отроду не писал, - сумрачно и резко отозвался Давыдов. - Хочу просить себе отдельную команду.
- Что вдруг? - изумился майор Измайлов.
- Нынче я полезен отечеству не более рядового гусара, а обязан платить ему всей своей силой.
- Денис Васильевич, - рассмеялся Измайлов, - не иначе позабыл славный закон армейский? Ни от чего не отказывайся, но и никуда не просись.
- Давыдов не из этих. У него другой закон. Не равняться духом в шеренге, ни от чего не отказываться и на все напрашиваться. Идите, господин майор, вы мне мешаете.
"Ваше сиятельство!.. Вступил в гусарский полк, имея предметом партизанскую службу и по силам лет моих, и по опытности, и, если смею сказать, по отваге моей… Позвольте мне предстать к Вам для объяснений моих намерений… Если они будут Вам угодны, употребите меня по желанию моему…"
При Колоцком монастыре, в овине, где расположился штаб Багратиона, князь принял и выслушал горячие и стратегически обдуманные намерения Давыдова, который объяснил ему все выгоды партизанской войны.
- Ваше сиятельство, Петр Иванович, лишне напоминать вам, что транспорты жизненного и боевого продовольствия неприятеля растянулись на пространстве от Гжати до Смоленска и далее. Мыслю создать небольшие партии (отряды) из казаков и гусар и напускать их на караваны, следующие за Наполеоном. Они истребят источник силы и жизни неприятельской армии. Откуда она возьмет себе заряды и пропитание? К тому же, ваше сиятельство, появление наших посреди рассеянных войною поселян ободрит их и обратит войсковую войну в народную. Народ ропщет на насилие и безбожие врагов наших. И уже сам вздымает топор.
Князь пожал Давыдову руку и обещал нынче же доложить светлейшему его мысли.
Давыдов провел грустный день в виду отеческого дома, одетого дымом биваков, захваченного шумными толпами солдат, разбиравших избы и заборы для устройства костров и редутов. Лесок перед пригорком кишел егерями, превращавшими его в непроходимую засеку. Здесь Денис "провел беспечные лета детства, здесь ощутил первые порывы сердца к любви и славе". Слезы воспоминаний, как писал он позже в дневниках, скоро осушило чувство счастия видеть себя "вкладчиком крови и имущества в сию священную войну!".
Ввечеру разыскал Давыдова адъютант Багратиона.